Страница 89 из 138
Педагогическая деятельность Ломоносова началась, как мы помним, еще в 1742 году, но сразу же закончилась из-за академических смут. Правда, некоторое время он проводил занятия по физике с двумя академическими студентами — Котельниковым и Протасовым. В 1746 году он выступил с инициативой чтения лекций по физике на русском языке. Идея этих лекций связана была с вышедшим в 1746 году ломоносовским переводом «Экспериментальной физики». Сам ученый старательно готовился к ним. 21 марта он просил у канцелярии разрешения пользоваться во время лекций принадлежащими академии инструментами. Инструменты Рихман (в чьем ведении они были) с удовольствием предоставил, более того, он вызвался сам читать лекции по механике — если найдутся желающие слушатели. В том-то и состояла загвоздка: студентов в академии было раз-два и обчелся, а в том, что экспериментальная физика будет интересна широкой публике, тоже уверенности не было. Ломоносов предлагал прибегнуть к старому способу: набрать семинаристов из Александро-Невской лавры и из Новгорода. 11 июня 1746 года граф Разумовский распорядился «послать промемории» о лекциях в Кадетском корпусе, в Канцелярии главной артиллерии и в Медицинской канцелярии, «и в оных объявить, ежели кто желает указанные лекции слушать, тем позволяется быть в Академии, а какие и с которого и по который час те лекции продолжаться будут, о том для лутчаго усмотрения послать при тех промемориях объявления». Сам Кирилл Разумовский тоже непременно хотел слушать лекции Ломоносова.
Текст «промемории» писал сам Ломоносов — в своем изысканном и пышном стиле.
«Смотреть на роскошь преизобилующая природы, когда она в приятные дни наступающего лета поля, леса и сады нежною зеленью покрывает, и бесчисленными родами цветов украшает, когда текущие в источниках и реках ясные воды с тихим журчанием к морям достигают, и когда обремененную семенами землю то любезное солнечное сияние согревает, то прохлаждает дождя и росы благорастворенная влажность, слушать тонкий шум трепещущих листьев и внимать сладкое пение птиц, есть чудное и дух восхищающее увеселение. <…> Но высшее всего и сердце и ум наш к небу возводящее спасительное есть дело представлять в уме своем непостижимое величество и непонятную премудрость Всевышнего Зиждителя, показавшего нам толь дивное позорище, сложенное из различных тварей на увеселение и на пользу нашу, и за сие благодарить его щедроте.
Сии суть высшие блаженства рода человеческого и беспорочные преимущества. <…> Но хотя они толь приятны, вожделенны, полезны и святы; однако могут быть приведены в несравненно вышшее достоинство, чего должно искать в подробном познании свойств и причин вещей, от которых сии блаженства и преимущества происходят. Кто, разобрав часы, усмотрел изрядные и приятные фигуры частей, достойное их расположение, взаимной союз и самую причину движения, не больше веселится их красотой… не безопаснее ли полагается на их показание… и хвалит самого мастера, нежели тот, кто смотрит только на внешний вид сея машины, внутреннего строения не зная?»
Мир как часы. Бог как часовщик. Вот дух миросозерцания Ломоносова — и дух эпохи, если угодно.
Гораздо хуже обстояло дело со специальной терминологией. В предисловии к «Экспериментальной физике» Ломоносов предупреждал, что «вынужден искать слов для наименования некоторых физических инструментов, действий и натуральных вещей, которые сперва покажутся несколько странны…». Достаточно сказать, что такие выражения, как «воздушный насос» или «полюс магнита», введены в русский язык Ломоносовым, не говоря уж о «термометре», «микроскопе» и прочих словах, впервые прозвучавших по-русски именно под его пером.
Лекции предполагалось читать по пятницам с 3 до 5 часов пополудни. Затем решено было, что их можно читать еще и по вторникам. Но на практике состоялась только одна лекция — 30 июня. Зал ломился от «различных военных и гражданских чинов слушателей». Кроме Разумовского, присутствовали и другие придворные. На следующий день молодой президент Академии наук уезжал в Петергоф, где находился двор, и, желая ничего не пропустить, потребовал приостановить лекции до своего возвращения. А там его увлекло что-то другое…
В качестве публичного лектора Ломоносов вновь выступил 6 сентября 1751 года, когда ему было поручено произнести в академии, в день ее 25-летия, публичную речь. Темой речи стала официальная специальность Ломоносова — химия. Батюшков считал эту речь лучшим образцом ораторской прозы Ломоносова. Но в ней отразились и взгляды ученого на перспективы развития науки о веществе.
«Вижу я, скажете вы, что химия показывает только материи, из которых состоят смешанные тела, а не каждую их частицу особливо. На сие отвечаю, что подлинно по сие время острое исследователей око толь далече во внутренности вещей не могло проникнуть. Но ежели когда-либо сие таинство откроется, то подлинно химия первая тому предводительница будет, первая откроет завесу внутреннейшего сего святилища натуры… Когда от любви беспокоящийся жених желает познать прямо склонность к себе своей невесты, тогда, разговаривая с ней, примечает в лице перемены цвету, очей обращение и речей порядок, наблюдает ее дружества, обходительства и увеселения, выспрашивает рабынь, которые ей при возбуждении при нарядах, при выездах и при домашних упражнениях служат, и так по всему уверяется о точном ее состоянии. Равным образом прекрасный натуры любитель, желая испытать толь глубоко сокровенное состояние первоначальных частиц, должен высматривать все оных свойства и перемены, а особливо те, которые показывает ближайшая служительница и наперсница, в самые сокровенные ее чертоги вход имеющая, химия…»
Подобный не имеющий прецедента «эротический» взгляд на тайны всемогущей Натуры шел от самых глубин личности Ломоносова, сублимировавшего свои страсти в ученые труды; но он был по-своему понятен и слушателям, далеким от науки.
В 1748 году, как мы уже писали, Академический университет в самом деле начал действовать. В первые годы набранным студентам читались общеобразовательные предметы — философия, математика, история, политика. Ломоносов в это время приватно занимался словесными науками с Поповским, естественных же наук не читал никому. Лишь в 1751 году для студентов, получивших общее образование, настало время специализации. Василий Клементьев, Иван Братковский, Иван Федоровский были направлены изучать под руководством Ломоносова химию. Вместе с ними лекции слушал, с разрешения академии, обучавшийся астрономии Степан Румовский.
Ломоносов читал курс «современной», физической химии. Первая, вводная часть была такой:
«1.0 физической химии и ее назначении. 2. О частичных свойствах составного тела. 3. О химических средствах, которыми изменяются составные тела. 4. О приемах, коими изменяются составные тела. 5. О родах и видах составных тел. 6. О химической лаборатории и химической посуде. 7. О применении органов чувств и предосторожностях. 8. О химических выражениях и знаках. 9. О методе физической химии. 10. Об употреблении физических опытов и инструментов в химии».
Дальше шли опыты с солями, «соками», металлами, полуметаллами, землями, камнями. Затем — курс «теории составного тела». Составные тела делились на «соляные», «воспламеняющиеся», «металлические», «полуметаллические» и т. д. Каждому типу тел была посвящена особая лекция.
Что касается успехов студентов, то о них свидетельствует отчет, поданный 5 февраля 1753 года. «На чинимые на моих лекциях вопросы способнее других ответствует Степан Румовский, <…> Иван Братковский также мог бы иметь равный успех, если бы не часто лекции прогуливал. Василий Клементьев всех прилежнее и, как по обстоятельствам примечаю, изрядно понимает и помнит, однако на вопросы ответствовать весьма застенчив. <…> Иван Федоровский, хотя нарочитое понятие имеет, однако приметил я в нем невеликую к химии охоту».
Румовский по окончании курса уехал в Берлин, где продолжал обучение под руководством Эйлера. Вернувшись в Петербург, он переписывался со своим вторым учителем, довольно язвительно отзываясь о первом. Братковский был отчислен за пьянство. Клементьев продолжал под руководством Ломоносова упражняться в химических науках.