Слуга праха

А он тем временем успел проделать очередной трюк.

Теперь он был одет по-другому: в мягкую тунику из красного бархата, свободно перехваченную на талии, широкие штаны из той же ткани и матерчатые туфли.

— Нет, Джонатан Бен Исаак, это не сон. Я здесь, рядом с тобой.

Из очага неожиданно вырвался сноп искр, как если бы в огонь что-то бросили.

Изменился и облик Азриэля. Лицо его украшали густые усы и вьющаяся борода, совсем как у царей и воинов на древних табличках, и мне стало понятно, почему Бог наградил его широким ртом херувима: только такой рот можно было разглядеть под обильной растительностью на лице. Природа создала этот рот в те времена, когда мужчины гордились великолепными усами и бородой.

Азриэль вздрогнул и поднес руки к лицу.

— А вот этого я не хотел, — проворчал он, касаясь волос на лице. — Они появились против моей воли.

— Наверное, Господу Богу угодно, чтобы так было, — предположил я.

— Нет, не думаю… Впрочем, кто знает…

— Как ты меняешь одежду? — спросил я. — Как тебе удается исчезать?

— О, это совсем не сложно. Еще немного, и наука освоит эту премудрость. Сегодня ученые знают все об атомах и нейтрино. Так вот, все, что мне пришлось сделать, это с помощью, скажем так, магической силы избавиться от крохотных, мельче атома, частиц, из которых состояла моя старая одежда. Она ведь ненастоящая, ее создал призрак. Я должен запретить частицам появляться снова — изгнать их, как выразился бы любой чародей, — до тех пор, пока я сам не призову их обратно, а затем облачиться в новое одеяние. Для этого я, словно настоящий волшебник, уверенный в своем могуществе, мысленно произношу: «От живых и мертвых, от сырой земли и от всего, что соткано, выковано, сохранено и доведено до совершенства, придите ко мне те, что мельче песчинок, летите стремительно, бесшумно и незаметно, никому не причиняя вреда, сметая на пути все преграды, и облачите меня в мягчайший бархат рубинового цвета. Узрите одеяние в моем разуме — и придите».

Азриэль вздохнул.

— И все. Дело сделано.

Он умолк.

Я тоже не произносил ни слова и сидел, зачарованный его новым нарядом и тем, как изменился весь облик моего гостя: пышное красное облачение придало ему поистине царственный вид. Не вставая с ветхого продавленного кресла, я положил в огонь еще одно полено и подбросил туда же угля из корзины.

Только после этого я осмелился посмотреть на Азриэля. Он сидел, устремив в пространство невидящий взгляд. Тут до меня дошло, что Азриэль поет — тихо, едва слышно: голос его почти сливался с умиротворяющим гулом огня в очаге.

Азриэль пел на иврите, но не на том, который был известен мне. И тем не менее я узнал псалом «При реках Вавилона». Когда он закончил петь, я почувствовал себя еще более подавленным, чем прежде. Мысли в голове путались…

Я гадал, идет ли сейчас в Польше снег, были мои родители похоронены в земле или кремированы, и если их сожгли, то может ли Азриэль собрать воедино их прах. Последнюю мысль я постарался быстрее прогнать, ибо она показалась мне чудовищно богохульной.

— Вот об этом я и говорю, — негромко заметил Азриэль. — У каждого человека есть определенные предубеждения и предрассудки. Когда я столь неуместно и бестактно спросил о твоих родителях, мне хотелось показать, что ты придаешь большое значение некоторым вещам и в то же время не уверен, что это правильно. Иными словами, твое сознание двойственно.

Я задумался.

Азриэль смотрел на меня пристально, чуть сдвинув брови, но на губах играла улыбка. Выражение его лица было сочувственным и доброжелательным.

— Я не могу вернуть их к жизни. Это не в моих силах.

Прежде чем продолжить, он вновь бросил взгляд на огонь.

— Родители Грегори Белкина погибли в Европе во времена холокоста. Грегори лишился разума. Брат его стал благочестивым человеком, святым, цадиком.[10] А ты сделался ученым, преподавателем и обладаешь редким даром втолковать своим молодым подопечным суть предмета.

— Ты переоцениваешь мои способности, — тихо возразил я.

В голове моей, словно рой пчел, гудели вопросы, но я не хотел прерывать нить его рассказа.

— Продолжай, Азриэль, — попросил я, — пожалуйста, поведай мне обо всем, что я, по-твоему, должен знать.

— Да-да, хорошо. Итак, мы были богатыми изгнанниками. Тебе известно, что тогда произошло? История вкратце такова: Навуходоносор захватил Иерусалим, перебил всех солдат, усеял улицы трупами и покинул город, оставив его на попечение своего наместника, вавилонянина, велев тому управлять крестьянами, которые работали на виноградниках и полях наших поместий, и исправно посылать к царскому двору плоды их трудов. В общем, все как обычно.

Богатых жителей Иерусалима, торговцев и писцов, подобных членам моей семьи, оставили в живых. Острые мечи завоевателей не коснулись наших шей. Вместо этого нас отправили в Вавилон, позволив взять с собой столько скарба, сколько мы могли унести, а точнее, все, что поддавалось перевозке, включая святилища, которые, впрочем, практически полностью разграбили. Нам предоставили добротные дома и право открыть собственные лавки, дабы мы приумножали богатство царского двора и благосостояние государства, а также щедро жертвовали на храмы.

То же самое из раза в раз происходило тогда во многих землях. Так поступали даже известные своей жестокостью ассирийцы: уничтожали всех воинов до единого, а потом уводили с собой тех, кто умел читать и писать на трех языках, вырезать по кости или был искусен в иных ремеслах. Нас постигла та же участь.

Надо признать, вавилоняне оказались не худшими завоевателями — попади мы во власть других врагов, судьба наша сложилась бы трагичнее. Только представь себе разоренный Египет, жители которого мечтают лишь о смерти и денно и нощно молят о ней богов. Представь себе опустошенную страну, где не осталось ничего, кроме голых полей и нищих деревенек.

Нет, нам, можно сказать, повезло.

В одиннадцать лет я, как большинство еврейских мальчиков из богатых семей, уже служил при храме и собственными глазами видел гигантскую статую Мардука, стоявшую на самом верху грандиозного зиккурата Этеменанки.[11] Когда однажды я вместе со жрецами ступил во внутреннее святилище, в голову мне пришла невероятная мысль: гигантская статуя бога обладала удивительным сходством со мной, гораздо большим, чем отдаленно, как мне казалось, напоминавшее меня маленькое его изображение.

Разумеется, я не осмелился упомянуть об этом вслух. Но в тот момент, когда я поднял взгляд на великого Мардука, на золотую статую, внутри которой он обитал и откуда правил нами, изваяние, украшавшее каждую новогоднюю процессию, неожиданно улыбнулось.

У меня хватило ума не говорить об этом жрецам. Мы готовили святилище для женщин, намеревавшихся провести ночь с богом. Однако жрецы что-то заметили и проследили за моим взглядом.

«Ты что-то сказал?» — спросил один из них.

Но я не произнес ни слова. Это Мардук разговаривал со мной.

«Как тебе мой дом, Азриэль? — услышал я его голос. — В твоем я бывал уже не раз».

Так или иначе, жрецы насторожились.

События еще могли пойти по-другому, и тогда впереди меня ждала бы долгая жизнь. Судьба моя наверняка сложилась бы иначе, я стал бы отцом множества сыновей и дочерей… Кто знает…

Признаюсь, в тот момент улыбка бога несказанно обрадовала меня. Я воспринял ее как чудо и воспылал еще большей любовью к Мардуку за его маленький фокус. Я продолжал усердно трудиться над пышным убранством святилища, дабы его позолоченные стены сияли к приходу женщин, а на выстеленном шелками ложе, где предназначенные богу женщины будут ожидать его милости, не осталось ни морщинки.

Закончив приготовления, мы вышли из святилища.

«А ведь Мардук улыбнулся тебе», — шепнул все тот же жрец.

Я в ужасе застыл, не зная, что ответить.

Как я уже сказал, с богатыми еврейскими пленниками-переселенцами обращались очень хорошо, и все же я не мог разговаривать со жрецами так, как если бы они были евреями, ибо они служили богам, поклоняться которым нам запрещалось. К тому же я не питал к ним доверия. Среди великого множества жрецов встречались и глупые, и хитрые, и коварные, способные на любую подлость. Вот почему я невинно пояснил, что тоже видел улыбку бога, но принял ее за игру солнечного света.

10

Цадик — у хасидов — особо почитаемый праведник, провидец, религиозный наставник, якобы постоянно общающийся с богом.

11

Семиэтажный зиккурат Этеменанки был самым высоким зданием в Вавилоне и, вероятно, послужил прототипом библейской Вавилонской башни. На его вершине стоял храм Мардука — бога-покровителя Вавилона.