Страница 146 из 151
— Старшим будет… — сержант замялся, скептически оглядев нас. Я опустил голову и, сам того не желая, чуть втянул ее в плечи. Только бы не меня! Только бы не меня! Мотилин, напротив, чуть подался вперед, с надеждой, а Ганеев попросту зевнул.
— Ганеев, — заключил командир. — Запомните, зеленая ракета — мы выходим к деревне. Красная — ждем вас в лесу, здесь я оставлю секрет. Усекли?
— Угу, — сказал я.
Сержант побагровел, и я поспешно поправился:
— Так точно.
— Не перепутайте!
Когда мы уходили, Бурзуг поднял отряд, отдыхавший под тенью сосен, и повел его в глубь леса. И на минуту лица уходящих показались мне самыми родными на свете. А затем меня накрыло ледяным пониманием. Что с мамой и папой? Докатилось ли это до деревеньки, куда отец перевез все хозяйство после того, как вышел на пенсию?
Я взмолился про себя о том, чтобы в Матросах все было в порядке. Чтобы жизнь там шла своим чередом и никто о шарах не слышал. Максимум чтобы в новостях сказали: «В Москве были обнаружены» и «На границе с Финляндией были замечены». А дальше новости про президента и нефтяной кризис. Все как всегда. Это будет хорошо, это будет правильно. Это увеличит шансы моих родителей, а значит, и мне лучше будет.
Я откровенно занервничал, без причины раздражаясь неторопливостью нашей вылазки. Мне хотелось сорваться вперед, переплыть на тот берег и бежать в деревню, чтобы увидеть, как там все хорошо.
О втором варианте думать я не желал.
Но Ганеев, как истинный снайпер, подолгу сидел у каждого куста, вслушиваясь и вглядываясь в лес. Терпения ему было не занимать. До реки мы добирались почти полчаса.
Шую форсировали без приключений, хоть и промокли до нитки. Глазастый Мотилин усмотрел спуск к броду, и мы, подняв над головой автоматы, как в фильмах про войну, перебрались на тот берег, чертыхаясь и оскальзываясь на камнях, спрятавшихся на дне реки.
Выбравшись на сельгу и укрывшись в сосняке, мы еще полчаса выжидали, обсыхая и вслушиваясь. Я скрежетал зубами, стараясь не выдавать своего волнения и не нервировать товарищей. Шумели пороги чуть выше по течению, весело звенели птицы. Господи, настоящая идиллия, если забыть то, что произошло три дня назад. И выбросить из памяти брошенные автомобили на дороге.
А также уверовать в то, что у родителей все в порядке.
— А может быть, это фильм был по ящику? — с надеждой спросил я у ребят.
— Что? — не понял Мотилин.
Ганеев никак не отреагировал на мои слова. Он вглядывался в узкую полосу леса, за которой виднелись крыши домов. Из поселка никаких шумов не доносилось.
— Ну, с шарами этими. Может, какое-нибудь кино сняли и рекламировали. Типа, скоро по всей стране, премьера там!
— Дурак ты, Святкин. И не лечишься. Вон, есть тут местечко для таких, как ты, — фыркнул Мотилин, намекнув на больничку.
— Вперед, — прервал нас Ганеев. — Не нравится мне эта тишина.
Мне она тоже совсем не нравилась.
До ближайшего дома мы ползли по-пластунски, стараясь не шуметь, но иссушенный июльской жарой мох предательски хрустел при любом движении. Ганеев морщился, кривился от каждого звука, но молчал. Он полз первым. Винтовку он закинул за спину, и я не мог избавиться от ощущения, будто на меня все время пялится окуляр ее прицела.
На кромке леса мы остановились.
— Святкин, проверь дом, — приказал Ганеев. Он повернулся на бок, поправил мешающую ему флягу и потянулся за винтовкой. — Только не высовывайся. Я прикрою.
Разваливающаяся изба выходила резными окнами к лесу. То есть к нам. Краска на рамах облупилась от времени и от солнца. Справа от дома, у пристройки с дровами, приткнулся полуразобранный трактор, на котором разлегся серый кот.
— Не тормози, Святкин, — подогнал меня Ганеев. Он раскинул ноги в стороны, прищурил левый глаз и приложился правым к прицелу.
Я торопливо пополз из тени на адскую сковороду сухой земли, надеясь услышать хоть какой-то деревенский шум. Но Матросы молчали…
Сразу за домом начинался хлипкий забор из гнилых досок, через просветы я видел песчаную дорогу за ним. Дальше, на той стороне, торчал домик из белого кирпича, в два этажа. Местная управа?
Черт, как же тут тихо!
Добравшись до трактора, я обернулся на товарищей. Встретился глазами с Ганеевым. С таким же успехом можно было обменяться взглядами со статуей. Мне бы его хладнокровие. Или у него близких нет? Я чувствовал, как внутри сжимается пружина отчаяния. Такая тишина не к добру. Совсем не к добру!
Кот лениво наблюдал за мной, но убираться не спешил.
Я все еще надеялся на лучшее. Надеялся на то, что жара загнала жителей под крыши. Сидят они в прохладце и небось беленькую пьют да в ус не дуют, а мы тут в партизан играем. Я осторожно поднялся и, пригнувшись, бросился к крыльцу. В три шага запрыгнул на него, схватился за ручку двери, распахнул ее и влетел внутрь, в пропахший сыростью дом.
Захлопнул дверь, прислонился к ней спиной и, выставив перед собой автомат, осторожно перевел дух.
Вслушиваясь в звуки дома, я осторожно прошел в комнату. У стены тарахтел старенький холодильник «Ока», по столу с брошенным ужином ползали жирные мухи. В углу скорбела покрытая паутиной икона. И тикали где-то настенные часы.
Пахло здесь прескверно. Но, судя по всему, дом опустел не так уж давно.
Я обошел опрокинутый стул, посмотрел на незастеленную кровать в комнате. Что-то выгнало жителей наружу, это как пить дать. Опять же ужин на столе недоеденный. По полу рассыпался луковый горох, на подоконнике, у крыльца, недопитый стакан с водой.
Под подошвой хрустело разбитое стекло.
Высунувшись из окна на лесной стороне, я жестом позвал товарищей, а затем постарался выкинуть из головы панические мыслишки о родителях. Сейчас мне нечем было им помочь. Хватит уже дергаться, Антон! Успокойся.
Я шумно втянул носом затхлый воздух старого дома. Проблемы надо решать в процессе их поступления, и сейчас я хочу пить!
Мотилин, забравшись через окно, первым делом проверил холодильник. Крякнул радостно.
— М-м? — спросил спрыгнувший с подоконника Ганеев.
— Квас, по-моему, — улыбнулся ефрейтор и вытащил из недр «Оки» бидон. — Хозяева, думаю, будут не против, да?
Он приложился к бидону и несколько секунд жадно пил. Ледяные струйки бежали по его грязной шее, стекали на камуфляж, и меня вдруг обуяла нешуточная обида. Это же можно было выпить, зачем выливать! Отчего-то этот квас показался мне панацеей от дурных мыслей.
— Не усердствуй, — успел раньше меня Ганеев и забрал у ефрейтора бидон. Я в ожидании своей очереди повернулся к окну на улицу. Вот чего ж я первый-то в холодильник не полез? Черт!
Спустя миг жажда испарилась из сознания.
Сначала это показалось мне пятном на фотографии. Компьютерной графикой, которой увлекался мой сосед до того, как я ушел в армию. Любил он всякие «НЛО» лепить и в интернетах развешивать. По его словам, это приносило массу важных для него «лулзов». Я этого полудурка никогда не понимал и даже разок отметелил по пьяной лавочке. Но сейчас почему-то вспомнил именно о нем.
По улице мимо дома брели поникшие люди. Шаркали, поднимая пыль, бестолково переваливались с ноги на ногу. Такие разные и такие одинаковые. Здесь были и старики, и женщины, и парочка солдат, наверняка из наших. Первыми шли два врача в перепачканных халатах. Руки у всех опущены, а из голов… Из голов в небо поднимались белесые щупальца.
Над людьми неторопливо плыл шар. Черный погонщик.
— Ох ты ж елка-сопелка! — только и сумел сказать я.
Ганеев перехватил мой взгляд, отставил бидон, пригнулся и скользнул к окну.
Я пристроился рядом, отмахнувшись от паутины. Люди прошли мимо нашего дома и двинулись дальше по дороге.
— Синхронно-то как идут! — прошептал я, но Ганеев меня не услышал. Он проводил пузырь цепким взглядом, а затем вскинул винтовку.
— Эй! — дернулся к нему Мотилин.
Но не успел.
От выстрела заложило уши — будто мерзкий докторишка-лор взял свою металлическую трубочку и глубоко вогнал ее в голову. Бах! В сторону погонщика ушла вторая пуля.