Страница 141 из 151
— Ну, в прошлый раз мы тут хорошо покуролесили…
— А зачем под завязку? Ты же говорил, придурки хоть сами из себя здоровенные, а на драку у них кишка тонка. Говорил, любого режь, казни, он тебя пальцем не тронет и сопротивляться не будет, хоть ты у него цацки бери, хоть дурь… — Тут Гамадрил облизал губы, по заросшему мясистому лицу расплылась улыбка, и он закончил: — Хоть бабу.
— Говорил. Но ведь двадцать лет прошло, — Волчара замолчал и помрачнел.
Мы знали, почему он хмурился. После прошлого визита на Самарию Волчара мог бы стать миллионером — за пыльцу давали по пять тысяч гала-кредитов за грамм. Моя месячная пенсия составляла шесть.
Мог бы. Но весь экипаж вскоре после того, как они появились в обитаемой части галактики, повязала полиция — за старые дела. Узнав про наркотик, добавили к имеющимся обвинениям новые статьи, и все получили пожизненное.
Пыльца — уникальный наркотик, и потому ею не могли не заинтересоваться. И полиция, и наркоторговцы обещали условно-досрочное в обмен на информацию. Товарищи Волчары рады были бы выложить все, лишь бы выйти, да только координат планеты ни один не знал. Они тогда поспешно удирали от погони, пилот бросил судно в спонтанный прыжок, выкинувший их в рукав галактики, не нанесенный даже на военные карты. Все уже решили, что там и сдохнут, когда нашли Самарию. А уж как обнаружили пыльцу!.. Координаты запомнил только Волчара, так что ему было чем торговаться, только, в отличие от товарищей, делиться ценной информацией он не спешил. Не знаю уж, какие связи он задействовал, что пообещал, кого подмазал и чем, но его кассация о помиловании все-таки прошла, и, отсидев почти двадцать лет, Волчара вышел. И немедленно собрал команду для повторного полета к Самарии…
— Местность тут дрянь, полно ядовитых тварей, — заявил наконец Волчара. И подытожил: — Да и мало ли что здесь могло произойти.
— Ерунда! — отмахнулся Гамадрил. — Ты ж говорил, колония их хрен знает когда основана, так что они все давно деградировали. Что местные на религии сдвинутые и совсем безвредные, ни бить, ни убивать не могут.
В его голосе проскользнула нотка разочарования. Гамадрил был убийцей и гордился этим; перспектива бескровной операции была ему не по душе.
— И потом, даже если придурки и научились убивать, — продолжил он, — что они могут, со своими палками-копалками, против наших пушек?
— День настал, — встретила меня на пороге мать. — Тот день, которого я боялась и ждала, настал, Джонас.
Я пожал плечами. Велика беда — настал. Можно в любой момент уйти в Лес и дальше, например на Барсучью Плешь. Так я и сказал матери.
— Мы никуда не уйдем, — она вдруг засмеялась, и мне стало жутко от этого смеха. — Ты понял, сынок? Эти ханжи и святоши, они хотели бы уйти, но не могут, их в лесу растерзают дикие звери. А мой сын может уйти в любой момент. Но ты не уйдешь. Мы с тобой останемся здесь и встретим Людей Дьявола. И я посмотрю, похожи ли они на тех, кто приходил тогда. Я посмотрю, нет ли среди них того, который застрелил твоего отца. Я посмотрю на это, и ты, сын мой, будешь смотреть вместе со мной.
В этот момент зазвонил церковный колокол.
— Иди, — сказала мать. — Иди на площадь. Преподобный будет говорить громко, ты все услышишь.
— Пойдем вместе, мама, — предложил я. — В такой день они не посмеют не пустить нас в церковь.
— Никогда ноги моей там не будет, — вновь рассмеялась мать, и я испугался за ее рассудок. — Я и так знаю то, о чем скажет эта трусливая дрянь.
Мне стало не по себе — так мать еще никогда не говорила. Я повернулся и спешно направился к церкви. Когда я достиг площади, все люди были уже внутри. Я открыл дверь и скользнул в темноту.
— Братья и сестры, — слова Преподобного звучали мрачно и торжественно. — Шесть веков назад здесь высадились наши предки. Здесь они жили, и рожали детей, и уходили на небеса, когда наступал их срок. Все эти годы предки свято чтили все заповеди отца Спасителя нашего, а шестую — в особенности. Никто на Самарии никогда не поднимал руку на ближнего своего, и так было, пока не пришли Люди Дьявола.
Ропот прошел по толпе. Многие из тех, кто помнил Первое Нашествие, были живы.
— Люди Дьявола не чтят жизнь, — продолжал Преподобный. — Они явились, как гости, но прошло время, и они увидели, что сильнее нас. И они забрали себе то, что им не принадлежало. Люди Дьявола забрали всю пыльцу священной вербы — наше благословение, лекарство от болезней и ран. Но этого им показалось мало, и они забрали наши реликвии — привезенные первыми поселенцами изделия из золота и редких камней. А после этого они стали забирать наших дочерей и жен, а кто противился хотя бы словом, того убивали. И они забрали жизнь у многих мужчин. И они забрали честь у многих женщин, и женщины эти не перенесли позора. Так было до тех пор, пока Спаситель в милости своей не повелел Людям Дьявола уходить. И они покинули нашу землю, а теперь вернулись опять. Мужайтесь, братья и сестры, час суровых испытаний вновь настал для нас. Вознесем же молитвы за то, чтобы чужаки, отбирая наше имущество, не отнимали жизни. Попросим же Спасителя заступиться за нас, и жен, и матерей, и детей наших. Аминь.
Я вернулся домой. Речь Преподобного не шла у меня из головы, и я просидел до заката, думая только о ней. Потом лег спать, а проснулся утром от крика. Я вскочил, выглянул в окно и увидел чужаков. Их было четверо, они как раз выходили из дома Винтеров, и крик доносился оттуда. Женский крик. Я стоял и смотрел, как чужаки усаживаются в устрашающего вида машину. Мать подошла сзади и положила руку мне на плечо.
— Они зайдут еще в пару домов, — сказала мать, — и через час или два будут у нас. Им нужна пыльца, Джонас. Ты посмотришь на них и отдашь ее. Ты понял? Ты отдашь им все, что у нас есть.
— Не отдам, — сказал я. — Они ничего здесь не получат.
— Ты отдашь им все, — повторила мать. — Ты понял, Джонас? И скажешь спасибо, когда они уйдут.
Я склонил голову. В этот момент машина чужаков взревела и тронулась с места. Я отошел от окна, сел на табурет и просидел так, пока дверь в наш дом не распахнулась, отворенная снаружи пинком.
Много позже я понял, что стал взрослым именно в этот момент. Что-то щелкнуло, переключилось во мне. Я даже думать стал по-другому.
Оружием вездеход Гамадрил все-таки нагрузил — Волчара отменно наладил дисциплину, и слушались его беспрекословно. Иногда я ловила себя на мысли, что, не будь он преступником, из него мог бы выйти прекрасный боевой командир… А потом смеялась над собой.
Через четверть часа мы отправились в деревню, единственный населенный пункт этой планеты. Путь до нее занял часа три. Мы ехали молча. К сожалению. В тишине трудно отогнать непрошеные мысли.
Сомневаться надо было раньше. Я уже все для себя решила, разве не так? Да и поздно теперь — мы на месте, пыльца практически у нас в руках. Зачем мне сейчас снова колебаться?
Черт, пусть бы ныл Псих, пусть бы матерился Гамадрил — что угодно, лишь бы нарушить сводящую меня с ума тишину.
Накатила головная боль. В этот раз я ей почти обрадовалась — она оглушала, не давала думать.
Я покосилась на довольные рожи экипажа. Они ехали за миллионами. Волчара — за роскошными домами и элитными клубами. Гамадрил — за дорогими развлечениями и эксклюзивными шаттлами. Псих — за престижными аукционами и высококлассными борделями.
Я ехала за жизнью: операция, способная меня полностью излечить, стоила семьсот тысяч.
Жители деревушки разбежались, едва только увидели наш вездеход, и лишь слабый отголосок заполошного колокольного звона метался над опустевшими улочками.
— Пока всю деревню не выпотрошим, не отвлекаться, — распорядился Волчара. — Закончим — вот тогда и повеселимся.
Мы начали обыскивать дом за домом. Мужики громили убогое убранство в поисках пыльцы, а я стояла в дверях и наблюдала, не грозят ли нам неприятности. Впрочем, самаритяне, как и предсказывал Волчара, жались по углам своих кособоких хибар и не думали сопротивляться.