Страница 23 из 275
— Ну-с, господа, не будем терять дорогого времени… — проговорил Митрич, надевая когда-то никелированные, а теперь ржавые очки, отчего его тихое лицо стало почему-то еще тише и милее. — Только я должен предупредить вас, что я лично тут решительно ни при чем — мое отрицательное отношение к социализму вам известно… Дело в том, что организаторы этого начинания прислали мне свой проект и попросили его огласить среди моих друзей, что я и делаю. Я, так сказать, только передаточная инстанция, и я постараюсь эту свою роль исполнить добросовестно. А в скором времени сюда предполагает приехать один из главных руководителей дела, известный писатель Георгиевский, о котором все вы, конечно, слышали, и тогда уже он сам будет отвечать на все запросы тех, кто заинтересуется делом серьезно…
— Да в чем дело? Вы так торжественны… — не утерпела Сонечка, которая всегда боялась упустить всякую минуту в деле установления на земле царствия Божия.
— А вот погодите, сейчас узнаете… — улыбнулся Митрич и только было развернул пред собой на залитом, неопрятном столе вынутые бумаги, как дверь отворилась и на пороге показался запыхавшийся и потный Ваня Гвоздев. Он был печален: Феня на работу больше не явилась, и он никак не мог отыскать ее. Он сделал всем общий поклон и, чтобы не мешать, сел у самой двери. Анна Павловна тотчас же подала ему стакан мутного остывшего чая. И вслед за ним тихонько вошел носастый и вихрастый студент Миша Стебельков, который усердно начинял Ваню Марксом и немножко сердился, что тот как-то не сразу поддается его усилиям и симпатизирует этим бахвалам эсерам.
— Итак, дело вот в чем, господа… — проговорил Митрич, разбирая бумаги. — В Петербурге образовалась группа довольно видных представителей интеллигенции — большею частью из левых кругов, конечно, — которая поставила себе задачей немедленное воплощение в жизни идеалов социализма. Довольно разговаривать и уговаривать, будем действовать примером — таков их девиз. Для этой цели они организовали общество на паях. Пай от пятисот рублей и выше по желанию, причем неимущие освобождаются от взноса совершенно… — поторопился он прибавить в сторону беспокойно завозившейся Сонечки. — Собрав деньги, уполномоченные общества немедленно выедут на кавказское побережье Черного моря для покупки — конечно, на самом берегу моря, в красивой и здоровой местности — соответствующего участка земли десятин примерно в пятьсот или даже в тясячу. Хозяйственной основой этой первой вольной коммуны — официально, чтобы не дразнить гусей, она будет называться земледельческим кооперативом или артелью, но по существу будет коммуной, — так основанием ее будет, конечно, земледелие со всеми его отраслями, как садоводство, огородничество, пчеловодство, разведение промышленных и лекарственных растений и прочее, но коммуна отнюдь не будет чуждаться и фабрично-заводских промыслов, и на своих землях среди гор и лесов она предполагает воздвигнуть фабрики-дворцы, полные воздуха и света, заплетенные розами, в которых новые вольные рабочие и покажут современному капиталистическому обществу, что может дать людям вольный сознательный труд… Само собою разумеется, реформаторская деятельность коммуны будет развиваться не только в экономической области, но во всех областях человеческой жизни. Для детей там будет основана новая, совсем свободная школа — этому вот я глубоко сочувствую — и огромный, полный солнца университет будет как бы золотым, сияющим центром этого трудового улья, которому инициаторы решили дать название Живая вода: все жаждущие правды и воли могут приходить и пить из живоносного источника… Вот тут у меня есть их сметы, и проект устава, и подробная пояснительная записка, но все эти документы я передам тому кружку лиц, которые пожелают принять личное участие в коммуне, а буде таких лиц у нас не найдется, отдам Георгиевскому, когда он заедет сюда к нам. Вас же утомлять чтением всех этих документов, думаю, не стоит, хотя замысел их и довольно любопытен…
— Нет, нет, читайте… — раздались со всех сторон голоса. — Это чрезвычайно интересно… Время есть… Просим прочесть…
— Ну, отлично… — добродушно согласился Митрич. — Только Анюта с Сонечкой пусть поят всех нас чаем, а вы, Григорий Николаевич, понянчите уж малышей, чтобы они нам не мешали…
— Хорошо… Хорошо… — сказал Григорий Николаевич, который и без того уже тутушкал обоих близнецов, заставляя их скакать на коленях, как на лошадке. — Мы с ними отлично спелись… Читайте.
И вот в душной, тяжело воняющей керосином и неметенной комнате, вкруг залитого чаем и заваленного сальными тарелками и всякими объедками стола началось чтение проекта великого дела, который был похож не столько на проект хозяйственного предприятия, сколько на прекрасную поэму, на стихотворение в прозе, на какой-то золотой сон, осуществление которого в жизни создаст на земле в каких-нибудь три года настоящий рай. И все, сидя на продавленных стульях, слушали — один с некоторым недоверием, другие, как Сонечка и Ваня, затаив от волнения дыхание. Близнецы не раз принимались шуметь, но Григорий Николаевич, прищелкивая языком, изображал лошадку, менял пахучие пеленки, подмигивал, подсвистывал, и они снова замолкали…
Чтение кончилось. Митрич вытирал грязным платком проступивший на лбу пот и, сняв очки, все никак не мог попасть ими в истертый футляр.
— Какой у него яркий и горячий литературный талант! — сказала тихо Елена Петровна.
— Да, с подъемом написано… — согласился Станкевич, захрустев стулом.
— Но дело не в этом, господа, а в том, кто из нас примкнет к великому делу… — нетерпеливо бросила уже запылавшая Сонечка.
Все по очереди стали подавать свое мнение: Митрич сказал, что он не может принять участия в деле, потому что считает социализм, хотя бы и самый научный, жалким суеверием нашего времени, а во-вторых, потому, что дело связано с куплей-продажей земли: земля есть собственность всего человечества, и владеть ею на правах частной собственности есть преступление. Григорий Николаевич, продолжая изображать лошадку, заявил, что он против всякого изменения своего внешнего положения, ибо во всяком положении человек может обрести свое благо. Молоденькие княжны Саша и Маша полагали, что им прежде всего следует закончить свое образование, да и вообще папа не сочувствует социализму. Ваня, бросив на них презрительный взгляд, с энтузиазмом, срывающимся басом выразил свою полную готовность служить великому делу и немедленно. Петр Николаевич сказал, что газеты он, конечно, бросить не может, но что, тем не менее, не сочувствовать такому симпатичному начинанию невозможно. Станкевич выразил делу также полное сочувствие, но сказал, что слабое здоровье жены не позволяет ему принять в нем непосредственное участие, а кроме того, он был убежден, что проклятое правительство задушит коммуну в самом начале. Евгений Иванович мягко выразил свое сомнение в успехе дела и хотел было еще что-то прибавить, но сдержался. Поэтому Елена Петровна, вспыхнув, подчеркнуто и раздраженно высказала коммуне свое горячее сочувствие. Студент Миша считал, что работа среди пролетариата на местах всего важнее: эдак всякий спрятался бы в келье под елью! Евдоким Яковлевич боялся пускаться со своей огромной семьей в предприятие, успех которого сомнителен прежде всего из-за проклятого правительства. Нина Георгиевна, смеясь, сказала, что она человек слабый и героических решений боится, но что все это вообще чрезвычайно симпатично. Сонечка, вся вспыхивая от восторга, сказала, что за такое, святое дело не жалко и жизнь отдать, но что у нее на Кавказе нет правожительства…
— Сколько раз говорил я вам, что нелепо, безграмотно говорить правожительство… — заметил не любивший ее Евдоким Яковлевич. — Не правожительство, а раздельно: правожительства. Как можно так коверкать русский язык?
— Ах, это совсем все равно! — нетерпеливо отмахнулась Сонечка. — Дело не в грамматике, а в великой идее…
И в грязной душной комнате закипел горячий спор. Петр Николаевич, которому время было — уже смеркалось — идти в редакцию, незаметно вышел первым и, старательно попрыскав на себя за углом из пульверизатора, торопливо зашагал к редакции. Он и не заметил, как при его появлении от окон отскочила какая-то серая тень и будто бы равнодушно, без дела гуляя, направилась к городу.