Страница 82 из 307
Условия магистрата [65]
«Оставить жителей города при аугсбургском вероисповедании или лютеранском учении, не делая в том никаких изменений и никого в том не принуждая. Оставить за ними церкви и школы со всеми орнаментами и всю администрацию по старине.
Дерптский магистрат не лишается ратуши. В его распоряжении остаются: тюрьмы, житницы, хлебные и мясные шраги (уставы, положения), монеты, аптеки, канцелярии, проповедники, школьные учителя, все дома городских служащих, конюшни, мельницы, поместья, рыбные ловли, весы, бракование, городские и торговые суды, богадельные и церковные дома, цеховые дома со всеми их рентами и доходами и все доходы, какие он имел с древних времен от вина, пива, меду и от всех напитков и товаров.
Рыцари будут судиться мечом по-старому.
Магистр и община могут со своими товарами, какого бы они наименования ни были, ездить и вне и внутри страны, также в Россию, Германию и куда нужно, причем с них не будет взымаемо никаких пошлин как вне и внутри города Дерпта, так и в России и в Ливонии.
Всем бюргерам и жителям должно быть разрешено и теперь, при сдаче города Дерпта, и впоследствии уезжать со своим имуществом, а чего они не могут взять с собой и оставят на хранение или у хороших друзей, или в собственных домах, то все могут везти после, когда к тому представится случай.
Дерптским ратным людям должен быть разрешен свободный выход из города с их имуществом и всем оружием, с выдачею им верных паспортов. Если окажутся бюргеры, которые не хотят оставаться в Дерпте, но не могут тотчас выехать из этого города с их женами, детьми, пожитками и челядью, то такие бюргеры могут спустя 8 дней или через несколько недель уехать из города при оказии, и им должно выдать верные паспорта.
Иностранные немецкие купцы, так же как и великого князя люди, могут с их товарами приставать у бюргеров в их домах, могут свои товары складывать в постоянных дворах и магазинах, могу торговать и совершать сделки, пока им магистрат дозволяет то. Гость с гостем, будь они немцы или русские, торговать между собою не могут, но только с городскими бюргерами, по старине.
Бюргеры не могут быть отягощаемы в своих домах военными постоями. Царь не будет выселять бюргеров и жителей из Дерпта в Россию или какие-либо другие места насильно.
Если кто-либо, лифляндец или нелифляндец, провинится перед великим князем, открыто или тайно, то таковой преступник, если будет пойман в пределах ведомства магистрата, судится магистратом и его фогтами.
Магистр желает, чтобы аепелляции на его приговоры по старине посылались в город Ригу и рижский магистрат, так как дерптские законы, по которым магистрат судит и дает приговоры, заимствованы из прав рижских, данных Риге императором и папою.
Во всякое время дерптские бюргеры могут без всякой помехи вывозить из России всякие хлеба и съестные припасы, а также мед и хмель, если им то понадобиться».
В дни перемирия у воинов было много свободного времени.
Андрейка вспомнил о дедушке Ансе.
Быстро собрался и на коне поехал в знакомую ему деревушку невдалеке от Дерпта.
Высокий сухопарый старик, весело улыбаясь, вышел навстречу Андрейке.
Весть о взятии Дерпта он выслушал с хитрой улыбкой.
– Наш Бог Перкун знает, что делает. Жалобы латышей услышаны.
Сидевшие на скамье его внучки вздохнули. Дедушка Анс обратно вернул их из Полоцка, не боясь обиды со стороны русских.
Одна из них тихо сказала, что Перкун разгневался на рыцарей – они постоянно обижают латышей.
Дедушка сердито посмотрел на нее, поворчал по-латышски.
Внучка покраснела, притихла.
– Перкун не любит трусов, нет! Слушай, скажу я тебе...
Старик отложил сбрую, которую чинил, в сторону.
– Было то давно... У одного царя родился сын, и когда он родился, то Лайма[66] предрекла ему быть убитому Перкуном.
Царь опечалился и велел выстроить из железа крепкий-прекрепкий погреб. Наступил день, в который Лайма предсказала царевичу смерть. Загремел сильный гром. Царь торопил сына идти в погреб. Сын пошел, но только не в погреб, а на самую высокую гору. Царь же поспешил к погребу и накрепко его запер, думая, что там сидит его сын. Но только двери были заперты, как Перкун разгромил погреб одним ударом. Царь перепугался, думая, что в погребе погиб его сын. Но прекратился гром, царевич вернулся домой совсем здоров и невредим. Перкун его пощадил, потому что он был храбр и не спрятался от грозы в погреб.
И господа добились бы блага, кабы не прятались в замки. Камень – не защита! Перкун дал людям любовь к родине, сердце, руки, глаза, ноги, копья, стрелы, мечи... чего же еще? И кто будет помирать за чужое добро? Кнехты? Плати им золотом, корми их, пои вином, чтоб веселы были, давай им грабить чужое добро, а после посылай умирать?! Зачем ему умирать? Кнехт хочет набрать золота, разБогатеть войной, вернуться к себе домой. Ландскнехт живет грабежом. Он думает о том, как он вернется домой и как счастливо заживет со своей Бертою или Кларою. Латыш помирать за гермейстера, за дворян и епископов не желает. Что нам Москва? Замки не наши. Мы не прячемся. У нас нет каменных стен.
Дедушка Анс угостил Андрейку своим любимым кушаньем путра – крупа, сваренная с молоком и водой. После того дедушка, вместе с внучками, повел парня в соседнюю рощу, которую латыши прозвали «рощею мира».
Здесь были широкие, густолиственные дубы, высокие сосны и много цветов.
Дедушка Анс прошептал Андрейке на ухо, что Перкун, всемогущий Бог латышей, живет высоко-высоко в небесах, куда ведут разные дороги. Только жаворонки могут долететь до его жилища, чтоб попросить у него либо жаркого лета, либо дождя, когда засуха... Только они по солнечному пути доходят до чертогов всемогущего Бога – Бога грома и молнии.
Там же обитает Богиня счастья и судьбы – «матушка Лайма».
– А в этой роще, – рассказывал Анс уже громко, – живут Богини любви и счастья, девы солнца.
Перед глазами Андрейки открылось красивое прозрачное озеро, окаймленное белыми водяными лилиями и какими-то крупными голубыми цветами.
По неподвижной поверхности озера тихо плыли лебеди – впереди самец, за ним гуськом лебедята, позади их самка. Услыхав хруст сучьев, самец остановился, остановилось и все лебединое семейство.
Старик Анс с любовью наблюдал за птицами, горделиво разглядывавшими людей.
– Им не надо войны... не надо и рыцарства. Их никто не обижает тут... Перкун усмирил орлов... Они не нападают на лебедей... В этой роще нет зла... Латыши отдыхают здесь... Злой Цукис, черт, не ходит сюда... боится! Перкун знает, что латышам после работы нужен отдых... нужен покой...
Внучки деда Анса сели на берегу озера и, глядя задумчиво вдаль, спели песенку о матери лесов, которую называли «межамате», а когда Андрей попросил их спеть еще, они спели грустную песню о сиротке, у которой немецкие рыцари убили на войне отца. Солнышко на спрос пастушки: «Где медлило, что рано не взошло?» – дало ответ: «Я медлило за горою, согревая сироту...»
Из тех песен девушек Андрей понял, что латыши жили хорошо, счастливо только в древности, когда еще их не порабощали пришедшие из-за моря немцы. Тогда все было полно жизни и счастья: и небо было яснее, и солнце теплее, и воздух благораствореннее; земля была плодороднее, жатвы были изобильнее. Сама Лайма ходила между людьми и украшала их жизнь цветами счастья.
Но когда в латышскую землю из-за моря явились пришельцы, только немногие рощи стали приютом Лаймы, и умолкли беспечные песни в латышских селениях. Только в этих рощах веселились птицы, только тут свободно росли дубы, только здесь пчелки могли «бросать перекладинки между дубами».
Андрей полюбил деда Анса за его ласковый, добрый нрав, за то, что он умел трогательно рассказывать про свою старину, про древние войны латышей с немцами, про зверей, про птиц, про цветы. А внучки его были такие стройные, красивые девушки, и такие нежные у них были голоса! К ним очень шли венки из полевых цветов, которыми они украшали свои золотистые волосы. Они любили плести из цветов венки. И многие другие девушки и женщины в латышской деревне постоянно ходили с венками на головах, а одежды, белее снега, были украшены вышитыми цветочками и узорами.
65
Выдержки из подлинных документов.
66
Богиня судьбы.