Страница 287 из 307
Царь снова поцеловал Марию и, помолившись на иконы, вышел из царицыной опочивальни.
Царевич Федор Иванович в саду около своих палат слушал, как бродячий монах играл ему на гуслях духовные стихиры. Дрожащим, старческим голосом гусляр пел:
Ирина, сидя на скамье с рукоделием на коленях, в почтительном молчании смотрела на мужа, лицо которого, молитвенно устремленное ввысь, выражало блаженное, неземное торжество.
Этого странника привел к царевичу ее брат, Борис Федорович. Зная набожность Федора Ивановича, Годунов старается угодить ему певцами, гуслярами, сказочниками, каликами перехожими.
Теплый, летний вечер; тишина, все заполнявшая кругом в кремлевских угодьях, располагала к мирному отдыху, к покою и тихой радости, только ласточки, с визгом проносившиеся над дворцовыми садами, нарушали благоговейную тишину. Да и то их нежные, пискливые голоса не мешали общему покою и довольству: казалось, и ласточки радовались красоте этого вечера.
Калитка вдруг скрипнула, и в сад вошел царь Иван Васильевич, а с ним Богдан Бельский, Никита Романович и Федор Федорович Нагой, отец государыни.
Иван Васильевич остановился, увидев царевича, сидевшего около монаха; с усмешкой на лице он покачал головою, вздохнул:
– К мокрому теленку и муха льнет. Кто это ему постоянно подсылает убогих старцев?
Подойдя ближе к Ирине, вскочившей при появлении царя, он спросил ее строго:
– Кто привел этого старца?
– Борис Федорович... – тихо ответила она, опустив голову.
Иван Васильевич нахмурился:
– Чего ради твой братец так печется о моем царевиче? Не нравятся мне сии душеполезные заботы его.
Царь подозрительно посмотрел в лицо Ирины. А затем, обратившись к ближним вельможам, повторил:
– Да. Не по душе мне сии заботы Бориса.
Федор, очнувшись от своего молитвенного забытья, медленно поднялся, подошел к отцу.
– Добро пожаловать, батюшка государь!
– Федор! Беда навалилась на меня, – опять у тебя гнусный бродяга чей-то! Берегись! Дальше будь от них!
– Слушаю, батюшка государь, – тихо, дрожа от страха, проговорил царевич Федор.
– Пришел я проведать тебя да побеседовать с тобою о делах как отец, государь твой.
– Что же, батюшка, побеседуем... – пролепетал Федор.
– Слыхал ли, что в Сибирь я отправляю войско под началом князя Быховского?
– Нет, батюшка государь, не слыхивал...
– А знаешь ли ты, что сибирский царек не платит нам положенной дани?
– Не слыхивал и того.
Царь желчно рассмеялся.
– Кому уж, как не тебе, то знать?!
Повернувшись к вельможам, царь приказал им удалиться, подождать его за калиткой сада. Когда ушли, он взял царевича под руку и велел ему сесть рядом с собой на скамью.
– Федор, – тихо начал он, – ты мой наследник.
Увидев, что гусляр стоит в дальнем углу сада, царь вскочил, погрозился на него посохом:
– Убирайся отсюда! Здесь не место тебе!
Странник в испуге бросился бежать в калитку.
– Много их что-то в Москве развелось. Не худо бы этого добра поубавить, – гневно сверкнув глазами, сказал он. – Садись. Можно ли тебе оставить царство, когда у тебя весь свет – в монахах, в странниках да в юродивых. Погляди, как царские дети в иных странах к престолу готовятся.
Иван Васильевич задумался.
– Помни: блаженны народы, именующие своих владык отцами. Кротость и величество должны сиять на челе царского отрока. Следует сделать себя народу любезным, а народ послушным. Вот каковы должны быть дела твои. Личина пономаря у царского детища – посмешище в глазах народа. Честь быть отцом народа – нелегко, Федор, дается. Имя победителя пишется на камне, а титло отца отечества запечатлевается в сердцах.
– Прости, батюшка государь, коли грешу перед тобою, не ведаю того, как быть любезным... – проговорил жалобным голосом царевич. – Молюсь Господу Богу, чтобы помог мне... Молюсь!
– Хотелось бы мне, чтоб стал ты во главе моих отборных полков, что пойдут на Кучума. Да не могу. Не годишься. Простые казаки, разбойники, волжская вольница годятся, а ты нет. Послал я за те горы казаков... После того пойдут и мои воины. Славное дело впереди.
– Пошли, государь, и меня...
Царь рассмеялся.
– Где уж тебе! Ты уж о них Богу молись. Оное более тебе к лицу. Где тебе устоять против коварных сибирских язычников?! Все войско погубишь. Э-х, сынок!
Во время этой беседы Ирина ушла в дальние аллеи сада.
– Позови жену.
Федор крикнул:
– Ирина! Ирина!
Она быстро приблизилась к скамье, на которой сидел царь с сыном.
– Не пускай к нему бродяг... Негоже царевичу забавляться их забавою. Коли еще увижу, голову срублю тому бродяге. Стыдитесь людей!
– Слушаю, батюшка государь...
Царь сощурил глаза, глядя на Ирину.
– Нет ли какого умысла тут? Не во зло ли нам то делается?
– Не ведаю, государь, о чем твоя речь? – смело сказала Ирина.
– Чего ради толкутся у вас святоши-бродяги? – строго спросил ее царь. – Ты не знаешь?! Отвечай!
– Царевич того желает.
– Точно, батюшка государь, точно. Сам я о том тоскую, – спохватившись, вмешался в разговор царевич.
– О Господи! – возведя глаза к небу, воскликнул царь. – Доколе же, Господи, ты будешь карать меня?
Он пристально посмотрел в лицо царевича Федора.
– Что ты, государь, так на меня смотришь?
– Страшно, Федор! Страшно твоему отцу! За тебя страшно.
Царевич с растерянной улыбкой взглянул на Ирину.
– Зачем страшиться? Молитвой господней отгоняю я от себя всякий страх. Ничего не боюсь, ибо с нами Бог, Вседержитель.
Царь Иван вскочил с места и, грозно замахнувшись на царевича посохом, закричал:
– Молчи! Над отцом смеяться вздумал?
– Что ты, батюшка! Что ты, батюшка! Я так... попросту...
– Царский сын ничего не говорит «так», ничего не делает «попросту». О, если бы я... – Царь закашлялся, схватился за голову, простонал.
Федор всполошился:
– Батюшка, что с тобой?!
Иван Васильевич не отвечал; низко согнувшись, что-то шептал про себя. Перед ним снова, как живой, предстал покойный Иван Иванович. Опять эти глаза!
Федор побежал в дом, принес маленькое распятие.
– Приложись, государь!.. Приложись!.. Лучше станет.
Царь тяжело приподнял голову. В глазах его были слезы. С ужасом он взглянул на сына, отстранив рукою распятие...
– Лучше бы... ты! – раздался его горячий, из души, казалось, вылетевший шепот.
– Святой водицы принести... Побегу принесу.
Царь через силу поднялся со скамьи и медленной, разбитой походкой вышел из сада.
В уютной, соседней с опочивальней комнате сидел на софе царь с черничкой Александрой.
– Прощай, голубка моя!.. Спасибо тебе!.. Порадела мне в плачевные для меня дни... Тяжко мне с тобою расставаться. Однако не волен царь стать твоим супругом. И без того по всем государствам пошла молва о распутстве московского тирана. Да и грешно нам. Довелось мне книгу одну видеть. Писана она бывшим на московской службе немцем. Сказано там, что я тысячу наложниц вожу повсюду за собой...
Царь горько усмехнулся. Улыбнулась и Александра.
– А на деле... двух цариц враги отравили... двух жен попы не признали моими женами. Взял лишь молитву, но не обряд венчания. Попы за мной следят зорко. Каждый шаг царя обнюхивают и судят в монастырских кельях, в дворцовых теремах, на площадях и в кабаках... Жизнь царя у всех на виду.
Александра спокойно слушала царя, втайне радуясь тому, что царь намерен отправить ее в родную усадьбу.