Страница 193 из 307
– Мы присланы к тебе Григорием Лукьянычем. Вы скрываете вора и разбойника, заволжского бродягу Зосиму. Подайте нам его сюда!..
– Странник он, недужный, мы и приютили его...
– Давай, говорю, нам его сюда! – грубо крикнул Григорий.
– Он почивает... Не буди его. Токмо утресь и пришел к нам с богомолья...
– Где он почивает? Указывай!
Анисья Семеновна повела Грязного с товарищами в маленькую горенку, где спал Зосима.
Грязной, подойдя к спящему старцу, сказал:
– Ну-ка, Господи благослови! – и со всей силой хлестнул его кнутом. – Вставай, Божий человек, дело есть!
Зосима в испуге вскочил, ничего не понимая спросонья; застонал, почесывая спину, плюнул в Грязного.
Грязной еще раз со всего размаха хлестнул его кнутом.
– Одевайся, пес смердящий, пойдем в гости к Малюте Скуратову... Убил бы я тебя своей рукою, да живьем приказано доставить! Жаль!
Зосима встал, оправил на себе одежду, помолился и, обернувшись к Грязному, еще раз плюнул в него.
Григорий сбил с ног старца и начал топтать его ногами.
– Постой, Григорий Григорьич!.. Лукьяныч осерчает... Полно тебе! Опосля добьем! – стали оттаскивать Грязного его товарищи от лежавшего на полу старца. – Живьем доставим его Малюте.
Побледневший, трясясь от злобы, Грязной плюнул на Зосиму, проворчав:
– Свяжите сукиного сына да на коня!..
После ухода грязновской ватаги Феоктиста, напуганная, трепеща всем телом, бросилась матери на шею:
– Погубят они нас с тобой!.. Что же батюшка наш не едет? Пошто он покинул нас?! Несдобровать теперь нам! Кругом лихие люди! Господи!
– Полно кручиниться! Бог милостив, касатка моя. Приедет батюшка, не убивайся... заступится он за нас, за горемышных...
– А кто же теперь за нас заступится, коли его нет! Сгубят они нас, душегубы, сгубят! – не унималась Феоктиста, захлебываясь от слез...
Тем временем Зосиму уже доставили к Малюте на Пыточный двор.
– Вот он, всей беды заводчик!.. – торжествующим голосом крикнул Григорий, вталкивая в застенок полуживого старца.
Малюта исподлобья, внимательно оглядел Зосиму.
– Чей ты? Не бычись, тут все свои люди... Ну!
– Христов слуга я.
– Пошто сжег Печатную палату? Помешала она тебе?
– Сатанинскую хоромину пожег огонь Божий...
– Посмотри на сего проходимца... Знаешь ли ты его?
– Знаю...
– Кто он? Чей?
– Бездомный нищий...
– Давал ты ему деньги?
– Давал.
Малюта с усмешкой взглянул на бродягу, покачал головой.
– И другим своим бездомовникам давал?
– Всем Христовым именем помогаю... всем беднякам! Всех праведников оделил... Не скупился на святое дело.
– А и где ж ты казну ту получаешь?
– Господь Бог слуг своих милостию не обходит. В Москве денег много... На всех хватит.
– Кто дал тебе деньги?
– И ни царь, и ни ты, а кто – не скажу. Убей – не скажу!
– Пытать буду!
– На кнуте далеко не уедешь. Пытай! Райский венец приму подобно награде.
Малюта велел всем покинуть Пыточную избу. Остались только он, Малюта и два ката.
Нечасто приходилось Малюте встречать таких упорных, бесстрашных людей. Никакой огонь, никакие мученья не смогли вынудить у Зосимы выдачи сообщников, помогавших ему деньгами... Наладил: никого он не знает, никого у него нет друзей, круглый он сирота, одинокий, всеми покинутый. Об одном заявил дерзко и гордо – что он вассиановец и дал Богу клятву до смерти быть лютым врагом иосифлян.
После пытки стрельцы поволокли потерявшего сознание Зосиму в земляную тюрьму, куда сажали преступников перед казнью. Кинув вслед удаляющимся стрельцам, Малюта хмуро произнес:
– Скрывает он... Чую недоброе... Подлинные заводчики за его спиной... Он – глупец, невежда! Государь приказал беречь его для медвежьей потехи...
Вошел Григорий Грязной.
– Ладно ли, Лукьяныч?
– Молчи! – тяжело вздохнув, покачал головой Малюта. – Давай рассудим: как же он попал в дом к Истоме?
– Ты ли меня спрашиваешь? – рассмеялся Григорий.
– Што я знаю, то и знаю, а ты отвечай мне. Начальник я тебе или нет? Не забывай, братец, кто ты! – Сердитый взгляд Малюты смутил Грязного. – Коли што, и все заслуги твои полетят к бесу!..
– К тому я говорю, што неверный человек Истома. Спроси брата Василия, он тебе скажет, каков тот Истома. Ненадежный он слуга царю.
Малюта удивленно посмотрел на Грязного.
– Так ли?
– Василий послал с царевой грамотой в Устюжну человека за рудознатцами, а он через цареву опасную грамоту убил того человека.
– Убил? – озадаченный словами Грязного, удивленно переспросил Малюта.
– Убил, своею рукою самовольно убил. Свидетель есть!
– За што?
– Спроси его сам. Не поймем мы. Схвати Истому, пока не поздно. Ведь он телохранитель государя. Опасно!
– Слушай, Гришка! Ты дворянин, служилый человек, тож Истома дворянин, и негоже поедать друг друга... Нет ли кривды, пристрастия в тех твоих словах? Мы, дворяне, слуги государевы, отвечаем перед Богом и царем головою и наипаче за совестливые, правдивые доношения на товарищей.
Григорий поклялся, что он не кривит душой, а говорит сущую правду.
Малюта продолжал пытать глазами окончательно растерявшегося Грязного.
– Поостерегитесь вы у меня с Васькой, горе вам, ежели Малюту обманете! Задушу своими лапами. Пощады не ждите!
– Помилуй Бог, Григорий Лукьяныч. Когда же мы тебя обманывали? Што ты, што ты! – пролепетал Григорий, побледнев.
– То-то! – успокоился Малюта. – Такая чертова паутина кругом и без вас, што и сам-то себе я не всегда верю. Запутали нас и предатели, и доносители! Иной раз, случалось, в угоду литовскому королю порядливых воевод в измене винили... было и такое. Федьку Мерецкого держу в каземате за ложный извет. Себя не спас, а других погубил. Берегитесь! Вороги коварны, губят нужных государю людей нашими же руками. Грех подстерегает нашего брата на каждом шагу. Будь дворянином, а не сумой переметной, Гришка!
Грязной, слушая речь Малюты, покраснел, опустил голову. Никогда раньше не задумывался он над тем, кто нужен государю, кто не нужен. Он думал о том, кто полезен ему, Грязному, и кто бесполезен, с кем дружить, а кого сживать со света ради своей выгоды. «Жизнь человеческая коротка – для себя только и пожить. Только для себя. И царю служить верно тоже только ради себя, ради своей пользы, все ради своего благополучия», – так постоянно думал Григорий.
– Ну, чего же ты нахохлился? Не забодать ли меня собираешься?
– Бог с тобою, Григорий Лукьяныч. Задумался я – и чего людям надобно, что они ищут, кривя совестью, поганя свою душу?
– Не мудри, дядя, – пригрозил на него пальцем Малюта. – Знаю я вас всех! Все вы мудрите, любите красно говорить и вздыхать к делу и не к делу. Курбский больше всех мудрил, да и сбежал к королю. О чужих грехах думаете, а своих не замечаете. То-то, Григорий, запомни – государю служим... Не польскому королю, а своему государю. Дворянский род не позорьте.
– Пущай сам Василий тебе расскажет про Истому. Ему то дело ближе, – обиженно произнес Григорий, пятясь к двери: «Какие глазищи у Малюты. Словно у дьявола. Отроду душегуб!»
– Посылай Ваську. Покалякаем с ним, што он знает про Истому.
Григорий Грязной поклонился и быстро выскочил за дверь.
Государев обоз подвигался медленно. Оттепель мешала.
Зима в этот год долго не могла установиться: навалило вдруг уйму снега, а затем хлынули дожди, обратили землю в мокрое месиво. Небывалое дело – реки вскрылись. Дороги стали окончательно непроезжими.
Пришлось две недели просидеть в Коломенском. Государь волновался, но внешне был сдержан, молчалив. Семнадцатого декабря царь приказал, невзирая на бездорожье, ехать дальше. Он выказывал крайнее нетерпение.
Еле-еле передвигая ногами, лошади через силу тянули по грязи и болотам возки и сани в направлении к Троице-Сергиеву монастырю. В селе Тайнинском, не доезжая до монастыря, однако, пришлось дать отдых себе, людям и коням.