Страница 178 из 307
Разбойников быстро окружило человек пятьдесят верховых; молодец к молодцу, дородные, плечистые бородачи.
– Чьи будете? – спросил один из них Кречета.
– Царевы слуги, – нагло ответил Кречет.
– Кажи опасную грамоту, – проговорил нарядно одетый всадник. Сам черный, глаза синие, дерзкие. Одет в тонкую чешуйчатую кольчугу, на голове татарская шапка с орлиным пером. У пояса – широкий меч в серебряных ножнах. Конь такой, каких Кречет не видывал даже у воевод: на месте не стоит, перебирает тонкими ногами, словно пляшет, а шея дугой – красота. Масть – белый в яблоках.
Кречет вынул грамоту, которую дал ему Грязной, подал ее всаднику, тот передал ее другому, своему соседу. Прочитали, тихо поговорили о чем-то между собою.
– А в повозке кто сидит?
– Баба... боярыня...
– Куда вы ее везете?
– В Москву, по цареву указу...
Один из всадников соскочил с коня, подошел к повозке, заглянул внутрь.
– Ба! Монахиня! Кто она?
Агриппина рассказала о себе.
Синеглазый всадник подозрительно оглядел ватагу бродяг.
– Кажи цареву и митрополита грамоту об отъезде игуменьи из обители.
Кречет этого не ожидал.
– Нет у меня такой грамоты, – сказал он растерянно. – Есть наказ – увезти ее в Москву.
– Кто эти бродяги? Чьи они?
– Мои.
– А ты кто?
– Знают про то государевы слуги, дворяне Грязные.
– Что мне твои дворяне – хочу я знать!
– А ты, милый человек, что за смельчак будешь, коли с такой оравой на нас, простых людей, напал?
– Мы Строгановых гостей воины... А звать меня Ермак Тимофеевич...
– Ну, а я Василий Кречет, царев слуга.
– Эх ты! – рассмеялся Ермак. – Молодец с виду, что орел, а ума, что у тетерева. Меня ль тебе обмануть? Вор и разбойник ты самый заправский... Набрал себе где-то не людей, а горе-гореванное, чтоб вольготнее атаманствовать... Молодец среди овец! Побойся Бога, постыдись народа. Бесстыжие глаза!
И, немного отъехав от Кречета, он крикнул ватажникам:
– Эй, други! Кто нашим казаком хочет быть, выходи-ка вон туда. – Он указал кнутовищем на край поляны. – Одет будешь, сыт будешь... и государю слугой станешь. На войну идем, к морю, немцев бить ливонских... Нежели вором бездомным, бесчестным скитаться по миру, прибыльнее стать воином... государеву волю править.
Больше половины людей скорехонько перебежали от Кречета на край поляны. Тут же оказались и дядя Анисим, и Зяблик.
– Ого! – рассмеялся Ермак, а с ним и его казаки. – Не больно-то уважают они своего атамана.
– Креста мне не целовали... Ихняя воля, – проворчал смущенный всем случившимся Василий Кречет. – Пущай идут. Не жалко.
– От горя ты, брат, бежал, да на беду и попал... Мы тебя тоже с собой захватим... Не спесивься. Как ни плохо и ни обидно, а покориться надо.
– Неохота идти никуда, опричь Москвы. Через опасную грамоту обиды государеву человеку не чини.
– Много воров государевыми грамотами прикрываются, да я им верить перестал... Не пойдешь – вон на той сосне тебя повесим. Государю убытка от того не будет.
– Кто себе добра не желает, – рассмеялся Кречет. – Што ж, иду. Берите меня с собой. Ладно. Одна беда – не беда, только б другая не пришла.
А сам подумал: «Авось сбегу дорогою; не от таких утекал».
– Куда же теперь вы денете игуменью? Уж не на войну ли и ее повезете?.. – насмешливо спросил Кречет.
– В монастырь отпустим... Оставим ей повозку и коня. Одна доедет, без твоей охраны.
Оставшиеся десять человек разбойников, увидев, что и Кречет, их атаман, уходит с Ермаком, тоже перешли на сторону казаков.
Ермак соскочил с коня, подошел к повозке и сказал, приветливо улыбаясь монахине:
– Ишь, какая красавица! У разбойника губа не дура! Ну, матушка игуменья, возвращайся восвояси, к себе в обитель... Не к лицу тебе с ворами знаться. Замаливай наши грехи.
– И-их, сколько у тебя народа! – удивился Кречет.
– Тысяча всадников. Строгановы слово дали государю помогать отвоевывать море. Вот мы и посланы ими и пошли воевать. Вам надлежит то же. Иначе голову с плеч долой. Ермак не любит шутить. Ну, айда в дорогу!
Горнист-трубач протрубил «поход».
Всадники, вобрав в свои ряды ватажников, двинулись в путь.
Когда Кречет обернулся, чтобы взглянуть в последний раз на свою повозку, ее уже на поляне не было.
Царь вызвал Никиту Васильевича Годунова, дядюшку государева любимца Бориса Федоровича.
На столе бумага, покрытая линиями и кружочками.
После обмена приветствиями Иван Васильевич сказал:
– Вот дороги нашей земли. А то – ямские избы. Надобно тебе, Никита, объехать их для присмотра. Вот, гляди, – тот путь идет прямо из Москвы к Западному морю через псковские земли и выше – к Нарве – Ругодиву... А те – на Ярославль, Вологду и Холмогоры, к Студеному морю. Списывай повсюду: что и где выдавал и где ямы негожи и где ямы примерные. На каждом яме чтоб были книги, а в них бы писано: сколь подвод по которой дороге отпускали и сколь взято прогонов. Да смотри накрепко: мосты чтоб были везде на малых речках и болотах, а те, что порушились, вы бы те мосты поделывали ближними сохами[101] – пускай воинской силе и торговым караванам ходить удобно будет к морям. Послы к нам иноземные и гости ездят – так чтобы срама какого не учинилось. Студеное море не забывайте, аглицкий народ ездит той дорогой в Москву.
Царь велел собрать охочих людей ямы держать, ямщиков дородных и совестливых велел нарядить на постоянную службу при ямах да глядеть за тем, чтоб государевых ямских денег утечки не случалось. Годунову строго-настрого было наказано: «Мужиковых подвод отныне попусту не гонять».
Никита Годунов, курчавый, с постоянно смеющимися серыми добрыми глазами, склонил голову, слушая государя.
– Конных стрельцов, смотри, возьми поболе да дьяков не лежебоков и не бражников.
Царь Иван изменил былой порядок ямской гоньбы. Ямская повинность поселян заменялась службою «ямских охотников», которые должны стать хозяевами ямов. Населению надлежало выплачивать часть жалованья «охотнику», другую часть доплачивали казна, и это царь называл «подмогою».
– Предвижу, – усмехнувшись, сказал Иван Васильевич, – и то будет не по нраву нашим упрямым старцам, но, видать, так самим Господом Богом устроено, чтобы всякое новое дело царево не по душе было старикам!.. Станем, Никита, смиренно сносить хулу мнимых мудрецов... Так ли, добрый молодец?
– Точно, великий государь, – царевым слугам самим Богом указано в смирении творить государеву волю. Бог взыщет с тех, кто злобствует...
На другой же день Никита Годунов быстро собрался в путь.
С ним вышли из Москвы: сотня конных стрельцов, несколько дьяков, подводы с хлебом и разной дорожной утварью.
Добравшись только до Ржева, Никита Годунов уже устал. Раньше ему и в голову не приходило, что его работа на ямах будет такою тяжелою, что встретит он всюду столько препятствий во многих деревнях от вотчинников, которые внушали разные страхи своим крепостным людям. Всякое появление на своей земле царских слуг, да еще вооруженных, со стрельцами и дьяками, вотчинники объявляли посягательством царя на их исконные права, вторжением в их жизнь, насилием и произволом. В одном селе Никите Годунову вотчинный поп так и сказал: «Пошто поруху старине чините, пошто губите древность и оружием с яростию бряцаете? И без того объярмили народ тяжкими окладами и войною».
Где Никита Годунов ни появлялся, везде народ прятался, даже убегал в леса, а когда удавалось кого-либо поймать, беглец падал в ноги и просил прощенья... За что?! Никита Васильевич и деньги раздавал, и словами приветливыми уговаривал напуганных крестьян, и все же в глазах их видел страх и недоверие. Часто мужики и бабы спрашивали его: «Скоро ль кончится война?» Нередко ссылались крестьяне на своего господина-баярина или на боярыню, что-де от них они слышали о горькой судьбине, которая ожидает мужиков в ближнем времени, о лютости новых царевых слуг...
101
Подлежащие государственному обложению крестьянские поселки.