Страница 61 из 90
Увидав своих удальцов живыми и невредимыми, Кероглу успокоился и принялся бранить их:
Оба удальца опустили головы.
Демирчиоглу сказал:
— Кероглу, мы виноваты. Ты вправе наказать нас.
Он обнажил свой меч и, опустившись на одно колено, на вытянутых руках положил его перед Кероглу. Тот подмял его и сказал:
— Отвечай, кто виновник всему? Ты или Гюрджуоглу?
— Мы оба равно виноваты. Ни один не больше, ни один не меньше другого.
Как Кероглу ни выспрашивал, Демирчиоглу, не открывая правды, твердил одно:
— Оба одинаково повинны.
Но ведь Кероглу не проведешь. Знал он, что Демирчиоглу задержался из-за Гюрджуоглу-Мамеда. Знал и то, что в беде Демирчиоглу никогда не покинет друга, не предаст его. А хотелось ему просто еще раз испытать его. Но видит он, что Демирчиоглу стоит на своем и не открывает тайны товарища, и говорит:
— Молодец! Я нарочно хотел испытать тебя. Спасибо. Затем повернулся он к Гюрджуоглу и спросил:
— Ну, Гюрджуоглу, что скажешь нового, хорошего? Кажется, дочка Элемгулу-хана приглянулась тебе?
Гюрджуоглу опустил голову.
Тут как раз показался Элемгулу-хан со своими визирями, векилами. Раскланялись, поздоровались, а Элемгулу-хан сказал:
— Кероглу, я хочу жить в дружбе с тобой. Приглашаю тебя и твоих удальцов быть моими гостями.
Как Кероглу ни старался уклониться от приглашения, ничего не мог поделать. А тут еще Ругийя-ханум вышла вперед и сказала:
— Кероглу, если уйдешь ты так отсюда, не отведав у нас хлеба-соли, ты на весь мир опозоришь моего отца. Мужчине не следует отклонять руку, протянутую для дружбы.
Кероглу не стал отказывать Ругийе-ханум. Однако в город он не вошел. По его приказу вокруг города были разбиты шатры. Три дня и три ночи все ели, пили, плясали. Элемгулу-хан задал в честь Кероглу такой пир, какого еще никто не видывал. Когда прошло три дня, пригласил Кероглу Элемгулу-хана к себе и сказал:
— Хан, спасибо тебе за оказанную нам честь и гостеприимство! Только у меня к тебе просьба.
— Что значит просьба? Прикажи, я все исполню, — ответил хан.
— Нет, — сказал Кероглу, — тут не прикажешь.
— Изволь, скажи!
Прижал Кероглу к груди свой саз и запел:
— Что ты, какая обида, — ответил хан, — проси хоть жизнь, и ею я готов служить тебе. Говори!
Кероглу продолжал песню:
Хан понял, в чем дело. Не стал ждать конца песни. И Кероглу закончил ее:
Какая там обида! Хан молил аллаха о таком родстве. Тотчас были призваны молла и кази.[120] Был заключен кебин.[121] Снова начали пировать, к трем дням прибавилось еще четыре, стало всего семь дней и семь ночей. К исходу седьмого дня хотели уже повезти невесту к жениху, но Кероглу сказал:
— В Ченлибеле мать удальцов и госпожа их — Нияр-ханум. Я должен повезти невесту и сыграть свадьбу и там.
Удальцы сели на коней и, взяв с собой Ругийю-ханум, приехали в Ченлибель. Посмотрел Кероглу, видит по правую сторону от себя Нигяр-ханум, по левую — Эйваза, а впереди семь тысяч семьсот семьдесят семь удальцов. Взыграло сердце его, прижал он к груди свой трехструнный саз и запел:
ПРОПАЖА ДУРАТА
Снова пришла весна. Хорошо было в Ченлибеле. Все покрылось цветами и зеленью. Роза звала розу, соловей — соловья. Тюльпаны кивали тихим фиалкам. На обрывистых скалах пели куропатки, будто выкрашенные хной. Голос Кероглу сливался с трелью соловьев. На склонах гор трава стояла в человеческий рост. Бесчисленные вольные табуны Кероглу паслись на зеленой траве. Этой весной Кероглу пустил в табун и Дурата.
В буйном табуне Дурат, наевшись изумрудной травы, стал бешен и неукротим. Ни с одной лошадью не мог он ужиться. То налетит и лягнет, то бьет копытами. Переполошил он весь табун.
Однажды Дурат совсем заупрямился. Начал он наскакивать на лошадей. Ударил одну, лягнул другую, третью и, наконец, погнал впереди себя весь табун, заставил его мчаться вниз, к подножью Ченлибеля. Помчался табун по равнине. Мчался, мчался, перевалил через горы, пронесся по долинам, опустился с холмов и добрался до пастбищ Гара-хана.
Теперь послушайте о Гара-хане.
120
Кази — мусульманский верховный судья.
121
Кебин — брачный договор.
122
Шомпур — вертел, прут для жарения мяса над огнем.