Евангелие от Крэга

Пока он исследовал сей гипотетический наблюдательный пункт, мимо просеменили неуверенные шажки. Он косо глянул — и снова оборотился к облюбованной башне, потому как проходила всего лишь убогая старушенция, с ног до головы закутанная в бесформенную вылинявшую хламидку, но выдающая свою немощь шаркающими дрожливыми шажочками. Послышалось серебристое позвякивание — Харр глянул на прохожую еще раз и удивился: чем-то поблескивающим она стучала по решетке одного из окон рокотанова жилища. Последовал кракаюший звук, и окно вместе с подоконными кирпичами резко поехало вниз, пока не сровнялось с землей. Из серого рубища выпросталась узкая ручка и каким-то хитрым нажатием сдвинула вбок решетку.

— Эй, уважаемая!.. — окликнул ее Харр, и она медленно, словно через силу, обернулась.

За эти несколько дней она умудрилась так исхудать, что от смуглого прелестного личика, почитай, ничего и не осталось — блеклая серая тень, обрамленная серыми же крыльями ветхого покрывала. И только огромные золотые глаза лучились тревожным светом, перебегая с одного предмета на другой, точно пытаясь отыскать ответ на какой-то неразрешимый вопрос.

— Махида тебя заждалась, — проговорил Харр, покашливая, лишь бы что-нибудь сказать.

Глаза заметались еще беспокойнее.

— Да не бойся ты меня, не хочешь — не трону, — еще тише буркнул он.

Бесцветные губы неслышно шевельнулись.

— Не желаешь со мной говорить — Махиде поплачься, подружки как-никак, пробормотал он, от собственного бессвязного лепета уже заходясь бешенством. — Да уйду я с караваном через пару дней! Не будет меня!

— Не знаю… — различил он наконец едва уловимый шелест. — Я ничего не знаю… Я хочу узнать… Но ведь и ты не знаешь?..

Ничего не понимая, он невольно сделал шаг вперед, но она тут же отступила в глубь своей затейливой двери, и та сразу же поднялась, став прежним окном. Харр еще некоторое время стоял, тупо глядя, как затихает шевеление потревоженной зелени за скользнувшей на место решеткой, потом в сердцах плюнул и пошел прочь, поминая собственную родительницу вкупе со всеми строфионами, джаяхуудлами и смрадными секосоями родимой Тихри. И только отойдя шагов на сто, он переключился на непорочных дев со всем их чадолюбием и недотрожеством.

Иддс, к которому он ввалился еще весь встрепанный, даже не поинтересовался причиной такого поспешного изменения в его планах и тем более — необъяснимой сменой настроения, а только предупредил, что на сей раз путь будет неблизким — идти придется в Серогорский стан за железами, потому как в двух ночных схватках с подкоряжниками у некоторых стражей оружие совсем пришло в негодность.

«Да и было-то оно хреновато», — чуть не брякнул Харр, но сдержался.

Собрались на третий день, и путь в самом деле оказался непростым — сперва дошли до уже знакомого Межозерья, а там пришлось задержаться и изрядно потрясти мошной: во-первых, притомившихся горбаней сменить на свежих (своих же зелогривских, еще не съеденных, а томящихся в стойлах) — приплатили, правда, немного; больше ушло на ведуна, что ветер заговорил, да на кормщика, подогнавшего к становому причалу здоровый, ладно связанный плот. На мокрые бревна завели оскальзывающихся горбаней, нагруженных самым различным товаром (вестников из Серостанья не было, так что пришлось все брать наугад), и, отталкиваясь шестами, повели плот вдоль пологого берега и далее, к выходу из бухточки. Заговоренная вода была тиха и сонлива, и только пенный бурун взрезал зеленоватую гладь и, очертив плавную дугу, замер прямо перед плотом; Харр сразу углядел змеиную головку и загнутый, точно рог, хвостовой коготь уже знакомого ему плавунца.

Кормщик накинул на хвост что-то вроде аркана из голубой неразрывной плетенки, гортанно вскрикнул, так что пришлось удерживать шарахнувшихся в испуге горбаней, и плот тихонечко тронулся вправо, оставляя за собой поросшие сизоватым кустарником скалы с прилепившимися на их краях хижинами озерного становища.

Путь по тихому, заговоренному озеру, занявший чуть не три полных дня, был последней удачей этого путешествия. В Серостанье прибыли к ночи, и Харр, передавший Дяхону свой богатый плащ, а сам переодевшийся в грубые сандалии и жесткую подкольчужную рубаху простого воина, угодил вместе с остальными обережниками в сырую казарму, куда только часа через два начали подавать объедки с купецких столов. Пришлось уснуть голодным, но тут сразу зашебуршал дождичек, и камышовая крыша нещадно потекла. Едва дождавшись рассвета, Харр отправился на поиски Дяхона по бесчисленным закоулкам гостевальной хоромины и нашел неожиданно скоро — в переходе на чистую половину для именитых гостей на полу сидела девка, зябко кутаясь в алую накидку. Чем-то она напоминала Ласоньку — по сей немудреной примете Харр безошибочно определил искомую дверь.

Дяхон, как он и ожидал, после обильной трапезы дрых без задних ног, по-старчески покряхтывая во сне. Комната после вечернего пиршества уже была прибрана бесшумными вышколенными телесами, но Харр сообразил заглянуть под пышную (небось впервые в жизни вояке досталась!) постель и тут же обнаружил под нею четыре припрятанных блюда со всевозможными копченостями да печеностями; одна беда — вина было маловато, кувшин, видно, стоймя не поместился, так старина Дяхон налил два полных кубка и лепешками прикрыл. Лепешки провисли и намокли, от них несло чем-то кислым и чуточку тревожным. Харр помял в пальцах клейкий комок, но в рот отправить побрезговал, выцедил только то, что на донышке осталось.

Вино тоже было с непривычным вкусом.

Привыкший доверять не подводившему его чутью, Харр, не оставляя без внимания роскошную козью ногу, запеченную в тесте, внимательно оглядел Дяхоновы покои — и в самом деле, с чего бы это телесам так старательно все прибирать посреди ночи? И тут его осенило: обыскивали. Вот и мешок «начальника караванной стражи», где Харр спрятал до обратного пути свои белые нездешние сапоги и верхнюю одежу, никак не соответствующую принятой им на себя роли обыкновенного рядового стража, — этот мешок был аккуратно завязан кокетливым бантиком, на что старина Дяхон с его загрубелыми пальцами ну уж никак не был способен.

Харр покончил с поздним ужином — или, вернее, с ранним завтраком — и попытался Дяхона растолкать. Не тут-то было: старый вояка только очумело тряс головой, валился на бок и продолжал храпеть, только теперь покряхтыванье сменилось постанываньем. Охваченный недобрым предчувствием, Харр вылетел в коридор и пнул девку:

— Воды принеси! И поболее!

— Кого-кого?..

Так. Дяхон, значит, прежде чем выгнать ее вон, угостил со своего стола благо за казенный счет, чтоб больше ничего не клянчила. Но девка, видно, битая-ученая, сонь свою превозмогла и поднялась, почти не открывая глаз.

— Два кувшина холодной воды господину начальнику караванной стражи! На голову!

А сам помчался, чуя недоброе, во внутренний дворик, где на кучах свежей озерной травы должны были отдыхать разнузданные горбани и висеть на крюках мешки с поклажей. Походя пнул попавшихся по пути стоявших на дозоре — а точнее сказать, непробудно спавших — стражников, запоминая в лицо, чтобы потом расквитаться, и влетел во двор.

Все было на месте. Только горбани вскинулись пугливо, и свежие охапки водорослей у них перед мордами были почти не тронуты. Он с сомнением покрутил головой, на всякий случай проверил пару мешков — не камней ли подложили, товар забрав?

Нет, ничего не пропало. Но обыскали обстоятельно. Он медленно вернулся назад, старательно оглядывая все уголки сонной хоромины. Спали даже телесы, как видно, успевшие полакомиться опивками с ратного стола. Но прямой угрозой ниоткуда не тянуло, хотя в беззащитный дом мог бы зайти кто угодно. Дяхона он застал уже стоящим на ногах в чем мать родила — мокрое насквозь покрывало валялось на полу возле ног. Девка, точно выполнившая приказание, опять пристроилась в углу, примостив себе под голову Дяхонов мешок.

— Все опоены, — коротко поделился новостями Харр. — И обыскали все до последнего кисета, так что надо проверить, что пропало. А стражам накажи, чтоб нынче вечером вина — ни-ни!