Страница 62 из 66
— А тебе не хочется поглядеть на наш бал? Ты могла бы взобраться на яблоню и оттуда все-все увидеть.
Лена быстро выскочила из кровати:
— Ты думаешь, это возможно?
Муй кивнула:
— Только поскорее! Поскорее!
Лена надела красные туфельки, накинула на себя голубое шерстяное одеяло и вылезла из окна. Яблоня росла перед самым окном, а на ней была ветка, на которой можно было сидеть. Лена там часто пряталась, когда мама звала ее вытирать посуду.
Завернувшись в одеяло, Лена устроилась на ветке и стала смотреть вниз. Никогда еще не доводилось ей бывать в саду в такое позднее время.
Яблоневые деревья казались совершенно белыми на фоне темно-голубого весеннего неба. Сад дивно благоухал, был озарен каким-то сумеречным светом и жил томительным ожиданием.
И тут издалека донесся бой барабана.
В саду послышался шорох: эльфы столпились у самых ворот и взволнованно глядели на дорогу.
Бой барабана раздался ближе. Ворота отворились, и придворные эльфы присели в реверансе, потому что в ворота входили король эльфов и вся его королевская свита.
До чего же был красив король эльфов! Лена прекрасно понимала, почему он так нравился Муй.
Сумерки сгустились. В сладостной тепловатой майской ночи послышались нежные звуки танцевальной музыки, и тут Лена увидела Муй — она стояла, скромно опустив глазки, в таком красивом платье, какого ни у кого не было!
Король тотчас подошел к ней и склонился в низком поклоне.
Вскоре весь сад наполнился танцующими парами. Словно легкое прозрачное облако парили они в воздухе, но всех красивее танцевали король эльфов и Муй. У нее был такой счастливый вид!
Лена не помнила, сколько времени просидела она на дереве.
Но тут — снова бой барабанов. Бал кончился. Все-все — король, его свита, Муй — исчезли словно по мановению волшебной палочки.
Лена вернулась в комнату.
А что это там белеет на подоконнике?
Это — Муй.
— Спасибо тебе, — прошептала она. — Спасибо. Я так счастлива!
— Он женится на тебе?
— Это не имеет значения, — сказала она. — Если даже я стану королевой, все равно прекраснее нынешней ночи в моей жизни не будет ничего!
И она посмотрела на Лену счастливыми сияющими глазами.
— Всем этим я обязана тебе, — тихонько вымолвила она и тут же исчезла.
— Не мне, — улыбнулась Лена, — а моему носовому платочку. — А потом задумалась: как объяснить маме, что платочек исчез? Мама будет сердиться.
«Ну и пусть, — решила Лена, — скажу, что пожертвовала его на благотворительные цели».
И когда первые солнечные лучи заиграли в яблоневых цветах под ее окном, Лена уснула.
Астрид Линдгрен
Солнечная полянка
Давным-давно, в пору бед и нищеты, жили-были брат с сестрой. Остались они одни-одинешеньки на свете. Но маленькие дети не могут жить одни, кому-то да надо их опекать.
И оказались тогда Маттиас и Анна с хутора Солнечная Полянка у хозяина хутора Торфяное Болото. Думаете, он взял их из жалости, потому что они сильно горевали после смерти своей матушки? Или его разжалобили их глаза — ясные и добрые? Как бы не так, его привлекли их маленькие руки, верные и надежные, от которых может быть прок. Детские руки могут хорошо работать, когда не вырезают лодочки из бересты, не мастерят дудочки и не строят шалаши на склонах холмов. Детские руки могут доить коров, чистить стойла в хлеву на Торфяном Болоте — все могут делать детские руки, надо только держать их как можно дальше от берестяных лодочек, шалашей и всего того, к чему лежит у них душа.
— Видно, нет для меня радости на свете! — сказала Анна и заплакала.
Она сидела на скамеечке в хлеву и доила коров.
— Просто здесь, на Торфяном Болоте, все дни — серые, будто мыши-полевки, которые бегают на скотном дворе, — постарался успокоить сестру Маттиас.
В пору бед и нищеты, когда дети ходили в школу всего несколько дней в году, зимой, — в крестьянских лачугах часто недоедали. Потому-то хозяин Торфяного Болота и считал, что им, ребятишкам, довольно и картошки, политой селедочным рассолом, чтобы быть сытыми.
— Видно, недолго мне на свете жить! — сказала Анна. — На картошке с селедочным рассолом мне до следующей зимы не дотянуть.
— И думать не смей! — приказал ей Маттиас. — Следующей зимой в школу пойдешь, и тогда дни не покажутся больше серыми, как мыши-полевки на скотном дворе.
Весной Маттиас с Анной не строили водяные колеса на ручьях и не пускали берестяные лодочки в канавах. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.
А как настало на Торфяном Болоте лето, Маттиас с Анной не собирали землянику и не строили шалаши на склонах холмов. Они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.
А как настала на Торфяном Болоте осень, Маттиас с Анной не играли в прятки на дворе в сумерки, не сидели под кухонным столом по вечерам, нашептывая друг другу сказки. Нет, они доили коров, чистили воловьи стойла в хлеву, ели картошку, политую селедочным рассолом, и частенько плакали, когда никто этого не видел.
— Только бы дожить до зимы и пойти в школу, — вздыхала Анна.
В пору бед и нищеты было так, что крестьянские дети ходили в школу только зимой. Неизвестно откуда в приход являлся учитель, селился в каком-нибудь домишке, и туда стекались со всех сторон дети — учиться читать и считать.
А хозяин Торфяного Болота называл школу «глупой выдумкой». Будь на то его воля, он, наверное, не выпустил бы детей со скотного двора. Но не тут-то было! Даже хозяин Торфяного Болота не волен был это сделать. Можно держать детей как можно дальше от берестяных лодочек, шалашей и земляничных полянок, но нельзя не пускать их в школу. Случись такое, придет в селение пастор и скажет:
— Маттиасу с Анной нужно идти в школу!
И вот на Торфяном Болоте настала зима, выпал снег, а сугробы поднялись почти до самых окон скотного двора. Анна с Маттиасом давай от радости плясать друг с другом на мрачном скотном дворе! И Анна сказала:
— Подумать только, я дожила до зимы! Подумать только, завтра я пойду в школу!
А Маттиас как закричит:
— Эй, вы, мыши-полевки со скотного двора! Конец теперь серым дням на Торфяном Болоте!
Вечером пришли дети на поварню, а хозяин и говорит:
— Ну ладно, так и быть, ходите в школу. Но только упаси вас Бог на хутор к сроку не воротиться! Упаси вас Бог оставить коров недоеными!
Наступило утро, и Маттиас с Анной, взявшись за руки, пошли в школу. Путь туда был не близкий — в ту пору никто не заботился, далеко ли, близко ли в школу идти. Маттиас и Анна мерзли на холодном ветру, да так, что пальцы сводило, а кончик носа краснел.
— Ой, до чего у тебя нос красный, Маттиас! — закричала Анна. — Повезло тебе, сейчас ты не такой серый, как мыши-полевки со скотного двора!
Маттиас с Анной и вправду были как мыши-полевки: болезненно-серые лица, ветхая одежда — серый платок на плечах у Анны и серая старая сермяжная куртка у Маттиаса, что ему от хозяина Торфяного Болота досталась.
Но теперь они шли в школу, а уж там, наверно, ничего печального, ничего серого не будет, думала Анна, там, наверно, все яркое, алое. И наверняка их ожидают одни сплошные радости с утра до вечера! Ничего, что они с Маттиасом бредут по лесной дороге, словно две маленькие мыши-полевки, и так жестоко мерзнут в зимнюю стужу! Это вовсе не страшно!
Только ходить в школу оказалось не так уж радостно, как думалось Маттиасу с Анной. Уже на другой день учитель хлестнул Маттиаса розгой по пальцам за то, что он не мог усидеть на месте. А как стыдно стало Маттиасу с Анной, когда пришло время завтракать! Ведь у них с собой ничего не было, кроме нескольких картофелин. Другие дети принесли с собой хлеб со шпиком и сыром, а у Йоэля — сына бакалейщика — были даже пряники. Целый узелок с пряниками! Маттиас с Анной засмотрелись на эти пряники, у них даже глаза заблестели. А Йоэль сказал: