Страница 77 из 93
Интересно, автор еще видел надпил открытым? Сейчас расщелина окована двумя золочеными пластинами. Получается стрелочка «смотреть сюда». В принципе, четыре-пять веков этой травме, вполне вероятно, и есть, ведь и сама статуя сильно не девочка — поздняя романика, еще никакой чрезмерной удлиненности, черты Девы чуть грубоваты, кошка прочно стоит, опираясь на хвост, как геральдический лев, только что без вымпела. Но перевозку эта парочка отлично переживет: помимо легендарной травмы нет ни одного крупного скола, все глубокие трещины заделаны давно — варварски, но надежно. Хорошо, что краску поновляли в последний раз лет сорок назад: цвет и позолота уже достаточно пожухли и не рвут глаз.
«Je t'aime moi non…» — вздохнул телефон.
— Я говорю с Сашей Эрхарт? Весьма приятно. Я по поводу картины… — Собеседница произносит слова несколько в нос, возвышая голос к концу фразы. — Меня зовут Мария Агнесса Каулитц, и у меня находятся «Всадники Апокалипсиса» кисти Ханса Брабантского. Если я правильно поняла, вы намерены их фотографировать?
— Да, фрау Каулитц, здравствуйте! Я сама собиралась вам позвонить. Мне важно знать, когда бы вы могли предоставить нам картину для съемки?
— Я не фрау, а фройляйн. Боюсь вас разочаровать, но если «предоставить» значит «привезти» или «принести», то никогда. Все съемки, зарисовки, описи и исследования делаются только у меня дома.
— Фройляйн Каулитц! — Саша дорисовывает домику флюгер в виде кораблика и начинает с ласковой убедительностью специалиста: — Уважаемая фройляйн Каулитц, дело в том, что для съемок нужно установить хороший свет, это довольно хлопотно, нам бы не хотелось вас обременять…
Да, сейчас. Старуху не собьешь. Она тверже стали, скорее всего, разговорчики вроде этого для нее давно вошли в привычку.
— Это будет неудобно для меня и крайне неудобно для вас, но картина не покидала дома с шестнадцатого века, и не нам менять правила. Так что считайте, что картина приклеена к стене, и все будет проще. Я жду вас завтра с полудня и до шести в любое время. Так как ничего не нужно перевозить, думаю, много времени на опись не потребуется. К тому же я про нее знаю все до мелочей и смогу облегчить ваш труд. До завтра…
— До свидания и спасибо за звонок, — отвечает Саша в короткие гудки, дорисовывая на скате крыши кошку.
Когда часы на ратуше отбивают пять пополудни, Саша сохраняет последние документы — описи еще двух картин и одного рисунка, закрывает ноутбук и укладывает его в серую сумку с овечьей мордой и четырьмя веревочными ножками. Кепка обнаруживается на подоконнике, куртка — в кресле, а одна из перчаток — на полу.
— Я ухожу, герр Лемке! — громко сообщает она глуховатому здоровяку, считающемуся охранником музея, и в ответ на его вопросительную улыбку повторяет еще громче: — Ухожу до завтра! — показывая пальцами бегущие ножки.
— Фрау Эрхарт? — окликают ее сзади.
— Добрый вечер, герр Фляйшер, — отвечает Саша, делая вид, что страшно занята сражением с бронзовой ручкой двери.
— Минуточку, — говорит бургомистр, толкая старинную дверь маленькой пухлой рукой в серой перчатке. — Фрау Эрхарт, если вы не возражаете, я бы хотел пригласить вас в кафе.
— Это тенденция, господин бургомистр, меня сегодня все хотят пригласить в кафе. И все, как я понимаю, не просто так.
— Дорогая Александра…
— Саша.
— Саша, — он молитвенно сложил ладони, — если бы мне вздумалось посидеть с вами в кафе просто так, без сопутствующей цели, теща узнала бы об этом за две минуты до того, как мы бы выбрали столик, а жена — минутой позже. Мои дамы примчатся сюда раньше, чем нам принесут заказ. Поэтому я, как бы мне ни хотелось, вынужден ограничиться лишь деловым разговором.
Очень занятно наблюдать, как аккуратно, словно бережливая женщина, он снимает перчатки, расстегивает плащ, устраивает его на старомодную рогатую вешалку, обстоятельно усаживается — кругленький, коротенький, уютный — просто Дени де Вито из немецкой глубинки.
— Не надо меню, Магда, детка, кофе по-венски и…?
— И кофе по-венски, — заканчивает заказ Саша.
— Итак, дорогая моя фройляйн, я бы хотел обратиться к вам с просьбой… Это дело требует большого такта и способности к ведению переговоров. Вам надо уговорить фрау Каулитц предоставить картину для выставки. Вы, возможно, не в курсе, это специфика нашего городка: существует легенда, что, пока картина в городе, он защищен от опасностей. Суеверие, конечно, но города она и впрямь никогда не покидала. И даже из дома ее не выносили. Поэтому, вы понимаете, если красиво подать легенду, Мартенбург может заинтересовать весьма многих. Город у нас не так чтобы очень популярен, а тут туристы, приток капитала… ну зачем вам объяснять, как это важно в наше трудное время для любого маленького города.
Шапка сливок, припорошенная шоколадной крошкой, оседает на глазах. Кофе отдает кислинкой. Саша подбирает сливки ложечкой и неделикатно осведомляется:
— То есть, если я вас правильно понимаю, господин бургомистр, сами вы в легенду не верите?
— Зачем так цинично, фройляйн Саша? — огорчается кругленький бургомистр. — Немножко верю, немножко не верю… Согласитесь, какие особенные беды могут у нас быть сейчас? Чума? Голод? Осада? А польза от показа оригинала, особенно если подготовить интересный текст, знаете, с изюминкой… Я понимаю, для вас в этом никаких особенных выгод нет, но если выставка приведет к изданию каталога, его, несомненно, будете писать вы. И любые статьи о Хансе Брабантском. Считайте, что вы — его биограф. Вы постараетесь? Магда?! Счет! Нет, ну нет, позвольте, конечно, я угощаю…
Саша идет по улице, мимо проезжает бургомистр, коротко салютует бибиканьем. Он и подвезти предлагал, но незачем. Мартенбург — городочек крохотный, пройтись по нему — одно удовольствие. Ошалело чирикают какие-то птички, в ящиках с землею происходит внутренняя жизнь, через пару месяцев из них будут торчать во все стороны и буйно клубиться разные цветы и прочие травки, а пока еще рано, пока зима только отступает. До дома фройляйн Марии Агнессы в общем-то рукой подать, в маленьких городках всё рядом, но Саша специально идет в обход, через старый рынок, мимо церкви. Городок все тот же, что и во времена Брабантца. Та же брусчатка на мостовой, те же узкие улочки — разве что здоровенные тарелки антенн на крышах да велосипеды прикованы к кольцам в стенах, где раньше привязывали лошадей. Некоторое время Саша думает — стоит ли купить пирожных или хотя бы букетик нарциссов для смягчения сурового сердца старой девы. Да ладно, успеется. Это чисто деловая встреча, как сказал бы господин бургомистр. Она сворачивает в переулок и минуту спустя уже стоит перед узким и высоким домом из серого камня. Выбитая на фасаде дата — «1465» — внушает почтение. Секунду Саша колеблется, а затем между кнопкой электрического звонка и медным дверным молотком выбирает молоток.
В дверном проеме, как в проломе стены, стоит высокая сухая старуха. Густые волосы цвета соли с перцем коротко пострижены и обрамляют суровое лицо, словно стальной шлем. В юности Агнесс Каулитц милашкой точно не называли, зато теперь — отличный мужской портрет кисти Гольбейна. Коротким кивком дева-хранительница приглашает гостью войти. «Виски… — думает Саша. — Надо было купить виски…» Старуха делает шаг в сторону, пропуская парламентера в свою твердыню, — Саша замечает на ногах хозяйки пушистые синие тапочки, и пафос момента падает градусов на пять.
«Je t'aime moi non…» — просыпается телефон. «Фляйшер», — высвечивается в окошечке. «Нужно поменять сигнал», — думает Саша рассеянно. В голове ее все еще грохочут копыта страшного красного коня.
— Алек… Саша? У нас маленький городок: теща сказала, что примерно час назад вы покинули госпожу Каулитц. Не хочу быть назойливым, но как там наши «Всадники»?
— Это, уважаемый герр бургомистр, не наши «Всадники», и даже не ее. Это Божьи всадники, я полагаю. Скачут. И прекрасны. Пожалуй, самая сильная работа вашего наемника Ханса.