Страница 13 из 14
И только теперь я подумал о Петре и море. Интересно, если море вытекает из лунки вырванного зуба, а потом некоторое время скапливается за щеками. Болтается. А потом хоп – плевок, буря.
Кажется, один из моих плевков тогда угодил в шляпку белого гриба, и я пожалел, что оставил вырванный зуб в урне. Пусть в крови, а все-таки белый.
Однажды я обратил внимание на то, что у нас в городе весной красят белой краской почти все деревья, кроме берез. Тополя, клены, дубы – почти все деревья. А березы не красят. Зато зачем-то красят серые фонарные столбы.
Кстати, когда я сильно болел, мне постоянно виделись эти накрашенные столбы, я шел, шел мимо них, будто столбы были верстовые. Я шел навстречу белому яркому пятну. Тогда-то мне и приснился мой страшный сон.
– Ну, была такая девочка Александра Филипова. Маленькая такая. На физкультуре стояла вторая с конца, как маленький столбик-чпок-филипок. Такую можно зашибить одним щелбаном. Ну, ходили слухи, что она ко мне испытывает симпатию. А однажды она подтянулась больше меня на соревнованиях. Потом извинялась. Мы знали, что она занимается гимнастикой. Но все равно мне было обидно. Невыносимая пытка. Ну, не знаю я!
– А что ты знаешь?
– Да дурой она была! Задавала все время какие-то странные вопросы. Кто на свете всех сильнее, кто на свете всех умнее.
– И что ты отвечал?
– Я думал, она надо мной издевается. Ведь она только что подтянулась больше всех в классе. Не хватило ума нормально ответить.
А может, рассказать им про учебу, чтобы отстали. Про свою соседку по парте. Хотя – это была не Александра.
Неожиданно для себя он обнаружил, что проявляет интерес к белокурой сокурснице.
Весь вечер он с вожделением думал о ее юной груди, голубых глазах и белой заячьей коже. Ее соски не могут быть иного цвета, чем глаза: они столь же прекрасны и выразительны, думал он, голубые… Но с другой стороны как к ней подойти, как это сделать? Мы совершенно разные люди, она чистая, как родник, как голубой стог сена. Это так сложно – сговориться с ней, чуждым миром, понравиться. Так сложно.
Сон разрешил все трудности. Ему снилось, что они сидят рядом, над чем-то смеются, друг с другом заигрывают. И вдруг она в своей радости и нежности прижимается к нему пухлыми губками, касается… Как все, оказывается, просто, нет ничего проще – сблизиться с белокожей девушкой с губками…
Утром во время лекции он очутился за одной с ней партой: просто подошел и сел, выбора не было. Соприкасаясь с ней локтями, он пытался вспомнить, была ли у них во сне интимная близость.
И даже с помощью любовных стихов французских поэтов он пытался припомнить хоть один момент, хоть один толчок…
Вдруг она красными чернилами начала рисовать на белоснежнейших листах шикарнейшего и дорогущего издания стихов незамысловатый орнамент с цветочками. Так и надо, так и должно быть. Только любовница может позволить себе такую экстравагантную выходку.
Получился какой-то красный вензель. Экстраинтимный вензель в самом уголке. Похожий на лифчик вензель. Он заглянул в вырез летнего сарафана и увидел полные белые груди, обтянутые розовым узором бюстгальтера. От того, что кожа была слишком белой, розовый цвет казался скорее алым.
Он был совершенно удовлетворен. А его книжка теперь просто не имела цены; кладя ее на полку, он думал о голубых сосках ее глаз, которые достались только ему. Орнамент.
Может, показать им шикарное издание французских поэтов с красным вензелем. Пусть перечитают стих, поищут тайный смысл. Тем более Жан давно крутится у книжной полки, но из-за французской деликатности не решается спросить. Рембо, Верлен, Аполлинер, Гильвик. А я бездарность. Мне нечего им сказать.
Глава 8
Молдованка-партизанка
Включили фары. Встречные машины о чем-то сигналили им. Пи-пи и фарами. Петр в ответ хмурился и жался к обочине. Давид несколько раз просил его остановиться по-маленькому. Чтобы пи-пи. Горы, горы.
Как только они выехали из Тираны, Петр стал размышлять, чем для него являются горы. Для иностранцев они, должно быть, выглядят как великаны с орлами на плечах. А для меня горы – дети и женщины. Беззащитные и слабые. Потому что все богатыри давно перевелись или прячутся в недоступных местах. За узкими бойницами ущелий, за горбами стариков. Прячутся от кровной мести.
Вендетта – бич Албании. Недаром здесь закаты такие алые. Разве не похожа вон та седая вершина на дрожащего старика, что сидит на подушках вечернего тумана и покуривает кальян? А та гора, разве она не юная девочка, кутающаяся в узорное покрывало леса? Такая беззащитная и красивая, с ватными черными глазами.
Рядом с этой девственной красотой побледнели от зависти женщины постарше – с сединкой высокогорных ручьев за ушами. С морщинками на веках.
Эти горы, эти махины, для чего они созданы? – думал Петр. Может быть, для больших людей? Больших духом. Для тех, кто сможет защитить их. А Порошкански не может удовлетворить своих жен и от этого хандрит. Он как я – маленький человек. Хорошо, что ему еще не снится Большая Женщина.
Петр ехал по дороге без всяких указателей. Он привык. Такое же беспорядочное движение и в Тиране. Знаки убрали еще во времена Энвера Ходжи – Большого Энвера, как его называли в народе, чтобы враг не смог сразу сориентироваться. Хорошо, что у Петра со времен службы в армии осталась секретная карта. Порошкански, закинув ноги на переднюю панель и соорудив из колен импровизированную подставку, углубился в чтение этой карты.
– Сейчас прямо, – время от времени говорил Порошкански, одним глазом глядя в карту, другим – на дорогу.
– Сюда?
– Куда ты едешь, мать твою! Я ж тебе сказал: прямо.
– Так дорога же идет резко направо, – возмущался Петр, – а ты говоришь прямо, а здесь либо налево, либо направо.
– Правильно, а если б ты поехал налево, ты б меня с горы скинул, так получается, прямо в обрыв.
– Ну ты и штурман, мать твою!
Карта, видимо, тоже делалась с учетом того, чтобы агрессор из СССР, попади она ему в руки, не смог сориентироваться и быстро разобраться в албанском менталитете. Враг в овраг.
Они выехали из города под вечер. А в Элисбане были уже поздним вечером. Оказаться где-то поздним вечером – большое счастье, подумал Петр, особенно с таким штурманом, как Порошкански.
– Все, приехали, – заглушил Петр двигатель.
– Что? Уже?
– Ага! Ты сидел себе, отдыхал, тебе и уже! А мне все уже знаешь где?!
– Это точно! С тобой поседеешь!
В Элисбане, на том самом месте, у развалин старой крепости, они обменяли блок «Шибко» на канистру бензина.
– Гуманитарная помощь не нужна? – предложил солдатик. Его лицо было усыпано веснушками, не теми защитными, под цвет травы, что покрывали всю его гимнастерку, а другими – светлячками, выдающими молодость и девственность.
– Нет.
– За араку отдадим. – Солдатик нервно задергал ушами.
– Что там, в этой гуманитарной помощи? – поинтересовался Порошкански.
– Консервы разные. Плитка шоколада есть.
– Швейцарского?
– Кажется, немецкого.
– Ты чего, уже нет плитки шоколада, – возмутился другой солдатик, – и не было никогда, ты что, забыл?
– Ладно, давай, – сказал Порошкански, – в хозяйстве все пригодится.
В магазинчике купили араку, две банки колы, два батончика с повидлом и две пачки чипсов.
– Чипсы какие? – спросил продавец.
– Любые, только без бекона.
– Давайте с перцем.
Араку обменяли на коробку гуманитарной помощи. Арака тоже с перцем – огненная вода.