Классициум

– Осталось еще пять минут, – сказал Торриани.

Лилиан сидела за штурвалом. Она не ощущала особого напряжения. Лилиан знала, что у нее не было шансов на выигрыш, но в то же время она уже знала, что во время гонок всегда происходит много неожиданностей. Особенно во время длительных гонок. Да и ментальное присутствие корабля в ее сознании, которое она ощущала как ровное ароматное дыхание, успокаивало ее.

– Проклятый дождь, – продолжал Торриани озабоченно. – Обычно гроза приходит сюда через неделю. А сейчас вся вода стекает в каналы, управлять будет чертовски трудно. Корабли будут плыть на размякшей глине и лужах. Не торопитесь; пусть противники загубят свои корабли, тогда вы и вырветесь вперед.

– Спасибо за совет. Я справлюсь, – сказала Лилиан.

Она подумала о Клерфэ. Тренер проявил редкую мудрость и такт, и никогда не ставил их участниками одних и тех же гонок. Клерфэ хотел прийти проводить ее на старт, но Лилиан попросила его остаться в номере. В его присутствии она чувствовала себя растерянной маленькой девочкой, а сейчас ей надо было внутренне собраться и приготовиться к бесконечной изматывающей ночи. Клерфэ выполнил ее просьбу, хотя, видимо, обиделся.

– Ты стесняешься меня? – спросил он. – Так ведь все знают, что мы любовники. Или что?

Она не могла ему объяснить. Он не настаивал, пошел купил себе пива и протер пыль на стереовизоре в гостиничном номере.

– Осталось еще две минуты, – сказал Торриани.

Лилиан кивнула. Впереди них уже никого не было. Теперь весь оставшийся день и часть ночи самым важным человеком на свете станет для нее судья с секундомером в руках.

В каждом маленьком городишке, который они будут проезжать, на пит-стопе ради нее будет дежурить врач – местный или специально приглашенный. У нее никогда не бывало кровотечения, когда она сидела за штурвалом, словно корабль передавал ей часть своей жизненной силы и оберегал ее. Однако с собой у Лилиан была кислородная маска и несколько высокоэффективных средств, останавливающих кровь. Что бы ни случилось с ней в пути, она должна была дотянуть до следующей остановки. Лилиан чувствовала, что у нее поднимается температура, но решила не обращать на это внимания. Теперь у нее часто поднималась температура, иногда на градус, а иногда и больше, и Лилиан знала, что это означает. «Зато по вечерам выглядишь не такой измученной», – подумала она и усмехнулась. Лилиан вспомнила о новом трюке, изобретенном ею; благодаря ему повышенная температура превратилась из врага в ежевечернего друга, который придавал ее глазам блеск, а лицу – нежное оживление.

Лилиан вспомнила Зельмана Ваксмана – врача из Алюминиум-Сити, давно боровшегося с болезнью, убивавшей ее. Он нашел Лилиан после того, как она заняла третье место в не очень значительной гонке «Звезда пустыни». Ваксман пригласил Лилиан в свою лабораторию. Многое из того, что он рассказывал, было известно Лилиан. Но того, как далеко уже продвинулись ученые и врачи в поисках лекарства от туберкулеза, она не знала. Руководство санатория в Дрисколл-Форест настороженно относилось к новым веяниям, а возможно, тут сыграла свою роль профессиональная ревность. Всё равно, примерно каждому второму пациенту удавалось справиться со страшными симптомами только с помощью насыщенного воздуха Дрисколл-Фореста. Но, как горько шутили в клинике, кто-то должен быть и тем первым, кому этот воздух не помог спасти жизнь.

Ваксман предложил Лилиан войти в число владельцев лаборатории, и она согласилась. Она отдала весь свой приз за третье место – не такую уж крупную сумму, если честно признаться, – и получила право на ознакомление с ежегодным отчетом лаборатории и на право первой получить лекарство, когда оно будет создано. Ваксман обещал подготовить отчет к декабрю, который был для Лилиан так же далек, как Сириус или вечность. В глубине души она твердо знала две вещи: что Ваксман действительно откроет средство от туберкулеза и что она этого уже не увидит.

Но были и другие, те, кому это лекарство было нужнее, чем сладкий воздух соснового бора.

Если бы Лилиан удалось занять призовое место в «Тысяче тысяч», возможно, это приблизило бы день, когда дамоклов меч, висящий над многими хорошими людьми, будет снят и положен на полку, когда остро отточенный маятник, спускавшийся с каждым взмахом всё ниже и ближе к трепещущей груди, остановится.

Когда кроме надежды люди обретут еще и путь.

– Двадцать секунд, – сказал Торриани. – Слава богу!

Стартер сделал знак, и корабль Лилиан ринулся вперед. Люди кричали ей вслед.

– Стартовала Лилиан Дюнкерк, – громко объявил диктор. – Наша единственная женщина-гонщик. Пожелаем ей удачи!

Клерфэ включил стереовизор. Передавали новости из Алюминиум-Сити. Казалось, в комнату ворвался ураган, сквозь шум слышались фамилии гонщиков, названия селений и городов, знакомые и незнакомые – Натаниел-Йорк, Грейн-вилла, Мерилин-Вилледж, Вторая Попытка, Блэк-Ривер и Люстиг-Корнер, перечень часов и секунд. Диктор взволнованным голосом сообщал о выигранных минутах так, словно он говорил о святом Граале; потом он перешел к поврежденным осям, к лопнувшим покрышкам, говорил о разорванном контакте гонщика с кораблем – когда так швыряет на ухабах, сложно непрерывно удерживать хоть одну руку на костяном колесе. Обо всем он повествовал таким тоном, словно это были несчастья мирового масштаба.

В полутемную комнату неудержимым потоком хлынули гонки, неистовая погоня за временем, за каждой секундой, но люди гнались там не за жизнью, они боролись за то, чтобы быстрее промчаться по мокрым спиралям шоссе, мимо орущей толпы, за то, чтобы быть впереди на несколько сот метров и оказаться первыми в каком-либо пункте, который через секунду надо покинуть. Эта бешеная гонка длилась много часов подряд. Корабли стрелой уносились из уродливого провинциального городишка, словно за ними по пятам гналась атомная бомба, и всё для того, чтобы на несколько минут раньше пятиста других гонщиков примчаться в тот же отвратительный провинциальный городишко.

Клерфэ слушал с наслаждением, как знаток классической музыки слушает симфонию любимого композитора в исполнении знаменитого оркестра. Он не жалел, что сейчас не он мчится сквозь ночь, и струи грязи, вырываясь из-под колес кораблей холодными фонтанами, окатывают с ног до головы других, и скрипят мачты, и бешено мчатся в небе две луны. Он не хотел соревноваться с Лилиан. Но он не понимал, почему гонки так сильно захватили ее. Конечно, они захватили миллионы людей, выстроившихся в этот вечер и в эту ночь вдоль высохших каналов Марса. Однако Клерфэ казалось, что собственная жизнь Лилиан и есть гонки. Она сама неслась вперед, стараясь как можно больше урвать от судьбы, она гналась за призраком, который мчался впереди нее, как заяц-манок мчится перед сворой собак на охоте.

– Говорит Детройт Два, – торжественно сообщил диктор – уже другой.

Клерфэ опять услышал перечень часов и минут, фамилии водителей, имена кораблей, средние скорости участников соревнования и наивысшие скорости отдельных гонщиков. А потом тот же голос с небывалой гордостью возвестил:

– Если лидирующие корабли не снизят темпа, они достигнут Редтауна в рекордное время.

Клерфэ отхлебнул пива и устроился поудобнее в мягком кресле. На экране снова замелькали паруса, бронзовые и изумрудные корпуса кораблей, люди с зонтиками, в непромокаемых плащах. Мелькали белые стены, люди, разлетавшиеся в разные стороны, как брызги, зонтики, качавшиеся взад и вперед, подобно шляпкам грибов во время бури; чей-то корабль опасно накренился. Но Клерфэ видел по обводам корпуса, что не это корабль Лилиан.

Он смотрел передачу почти до самого утра. Сон сморил его, когда гонка вышла на финишную прямую – корабли миновали крохотный Олбани и приближались к Редтауну, который покинули девять часов назад, с другой стороны.

Лилиан вышла к Клерфэ. Она обеими руками прижимала к груди уродливый кубок, ослепительно сиявший в лучах взошедшего солнца. Лицо ее было усталым и ошеломленным. Она пришла в Редтаун второй, уступив только Иммерту, единственному марсианину среди водителей кораблей и признанному фавориту. Пресса и так баловала своим вниманием единственную девушку среди профессиональных гонщиков, но теперь Лилиан предстояло вдохнуть фимиам триумфа полной грудью.