Кровная добыча

Крест этот отец сам надел Ивану, когда мальчику исполнилось пятнадцать лет. Он привез его из кронштадтского Андреевского собора зимой, незадолго до Рождества Христова, когда вся православная Россия оплакивала только что скончавшегося отца Иоанна Кронштадтского. Павел Иванович рассказал жене и сыну, как хоронили любимого всеми праведника. Это были невиданные доселе похороны! От Кронштадта до Ораниенбаума, от Балтийского вокзала в Петербурге до монастыря на Карповке, который построил отец Иоанн, стояли толпы плачущих людей. Никогда такого ранее не было в России! Похоронное шествие сопровождали войска со знаменами, военные исполняли «Коль славен».

– Знаешь, Ваня, – сказал тогда сыну Павел Иванович, – за десять дней до кончины отец Иоанн совершил свою последнюю божественную литургию. Я счастлив, что был на этой службе. Там приобрел для тебя крестик, всегда помни, что его освятил тебе сам Иоанн Кронштадтский! А с ним – его святое благословение лично для тебя. Может, последнее земное благословение праведного старца…

Иван помнил и никогда не снимал крест. Носил сначала на серебряной цепочке, когда она порвалась – на прочной суровой нити. Крест был серебряный, не массивный, но побольше обычных нательных. На первый взгляд казался простым, но если рассмотреть, то становилось ясно, что серебро высокой пробы, а работа – изображение Спасителя, надпись, узор – очень искусна… У Чура, видимо, глаз был острый и наметанный – он разглядел. И однажды, когда обессиленный после приступа кашля Иван лежал на нарах, тяжело дыша, подошел и молча стал стягивать крест через голову юноши. Иван слабой рукой уцепился за нить, заговорил умоляюще:

– Что вы делаете! Это же святой крест! Грех большой! Нельзя же…

Но сил у него не было, еще немного, и Чур сорвал бы крест. Но тут какой-то шустрый заключенный закричал громко:

– Старшой, старшой! Чур у чахоточного крест забирает, втихую гребет себе!

В камере был один человек, которому никто не осмеливался возражать. Иван еще раньше догадался, что тот – очень авторитетный в этой арестантской среде. Немолодой, крупный, малословный, он одним взглядом заставлял любого умолкнуть. Сам ничего не делал, все ему приносили, за ним убирали, к нему подходили на зов. Вот и тогда он произнес что-то тихо, и тут же двое парней подхватили Чура под руки, потащили, поставили перед «старшим». Тот спросил:

– Ты басурманин?

– Чего такого? – забормотал Чур. – Православный я!

– Что ж ты тогда, погань, творишь? Нательный крест даже с мертвеца не снимают. Не трогай доходягу…

Чур больше не осмеливался покушаться, но раза два, проходя мимо Ивана, говорил тихо:

– Мое от меня не уйдет…

И вот теперь он сел рядом на скамью, когда Иван был один и беззащитен, ухмыляясь, сказал:

– Давай снимай сам.

– Нет!

Иван замотал головой и ухватился двумя руками за крест. Тогда Чур молча и зло рванул за нить – раз, второй. Та не порвалась, а больно врезалась в шею, так, что молодой человек вскрикнул. И вдруг Чур отпустил нить, сам взвизгнув от боли. Это подоспевший Степан резко рванул его за плечи, почти отбросил в сторону. У Ивана сильно кружилась голова, он почти не слышал слов, только истеричный крик бандита о том, что какая-то кодла порежет Степана на куски. Смирнов сильно толкнул того в грудь, сказал спокойно:

– Отойдем в сторону, нечего больного человека нервировать.

И почти оттащил Чура на несколько шагов. Иван со страхом смотрел на них, ожидая, что сейчас начнется драка, прибегут конвоиры и Степана запрут в карцер, заберут от него… Но нет, Смирнов что-то тихо сказал, Чур отступил, Ивану даже показалось – шарахнулся. И побрел прочь, несколько раз растерянно оглянувшись.

По дороге к больничному корпусу Иван восторженно говорил:

– Вот что значит сила слова образованного человека! Никакая ругань на этого негодяя не подействовала бы, а ты сказал ему жестко, решительно! И, конечно, твой характер – твердый и благородный…

«Да, – думал Смирнов, идя рядом и поддерживая возбужденного товарища под руку, – очень сильно на этого валета подействовало имя Хлыста». И усмехнулся про себя, вспомнив, как тихо выговорил в перекошенную злостью физиономию Чура: «Ты, шелупонь, хочешь, чтоб на воле лично Хлыст объяснил тебе, кто я? Сам он до тебя не снизойдет, поручит Коту и Крысаку поставить тебя в стойло. Представляешь?» Судя по тому, как Чур отшатнулся и сник, он хорошо представил двух личных палачей главаря самой суровой в городе шайки…

Позже, когда Смирнов пришел в изолятор перед сном, присел, по обыкновению, на кровать, Иван рассказал ему, что Чур пытался отобрать крест еще раньше, в камере.

– Я вижу, – сказал Смирнов, – вещь ценная. Из вашей семейной коллекции?

Иван покачал головой:

– Нет, не оттуда.

И вдруг, схватив Смирнова за руку, быстро зашептал:

– Я, Степан, спрятал нашу коллекцию! Не всю, картины остались. А иконы спрятал. Они – самые ценные! Не только по стоимости своей, это, конечно, тоже, что и говорить. Но ведь какие есть прекрасные и древние работы, каких мастеров! Андрей Рублев – ты ведь слышал о нем? И даже одна икона самого Алипия, одного из первых иконописцев, монаха Киево-Печерского монастыря! Это одиннадцатый век. А какие работы Гурия Никитина, семнадцатого века, а старообрядческие иконы-миниатюры, а работы Кирилла Уланова! Есть не только письмо на досках, нагрудные иконы-панагии, даже работа Амвросия пятнадцатого века! Серебряные и золотые, литые и чеканные, с эмалью, сканью, драгоценными камнями. Красоты великой, а в руки возьмешь – такое благоговение охватывает… Батюшка мой десятилетия собирал. Видишь, и ты слышал, что музей древнерусского искусства он создавал. Для всех, для сохранения памяти…

Иван обессиленно откинулся на подушку. Отдышался, продолжил уже спокойно:

– Когда я понял, что в Настасьевку войдут эти революционные роты, успел спрятать. Теперь не разграбят, не сожгут, не испоганят.

Смирнов сделал удивленную гримасу:

– Как же ты умудрился вывезти все? Не попал под проверку, обыск?

– Так я там же, в Настасьевке, и спрятал. – Иван радостно заулыбался. – Вместе с моим другом Васей Шарошевым перенесли в тайник, только-только успели и сразу к баррикадам, отстреливаться.

– Рисковый ты парень, – покачал головой Смирнов. – Там ведь сейчас столько народу, солдаты, как ты говоришь, «революционные». Они, полные энтузиазма, обшаривают небось Настасьевку, миллионы ваши ищут. Если наткнутся?

– Нет, – ответил Иван уверенно. – Наткнуться на этот схорон невозможно, уж очень хороший специалист-архитектор его задумал и сделал. Можно только знать. А знают о нем лишь члены моей семьи… которых почти и не осталось…

– А твой друг, Василий? – осторожно спросил Смирнов. – Ему ты доверяешь?

Иван глубоко вздохнул, слезы набежали на глаза:

– Вася погиб там, когда мы пытались отбиваться. А меня вот взяли.

Он замолчал. Нельзя было спрашивать напрямую, как-то в обход… И Смирнов сказал, как бы тревожась:

– А если власти спросят тебя: где коллекция икон? Наверняка о ней знают.

– Скажу, что матушка увезла их за границу. Не проверят теперь.

Иван прикрыл веки, выдохнул еле слышно:

– Устал…

Смирнов понял, что сейчас Христоненко больше ничего не скажет. Ладно, подумал, скажет после, придумаю что-нибудь, чтоб сказал… Он оставил больного, уже засыпающего. И пока помогал другим больным арестантам, пока мыл на кухне посуду и подметал коридоры, все время думал. О том, что время сейчас такое, в котором выживет лишь умеющий приспосабливаться. Кто сможет вцепиться в глотку другому, более слабому, и отхватить себе кусок пожирнее. Люди, которые, упорствуя в наивной глупости, продолжают жить по старым принципам – по чести, совести, сочувствию, – пропадут, сгинут. Он сам отбросил эти сентиментальные пережитки… Ну, если и не отбросил совсем, то уж загнал подальше, в самый дальний уголок души. Те события, которые поначалу показались страшными, разрушительными, ломающими привычную жизнь, теперь виделись ему по-другому. Именно сейчас, в неразберихе, растерянности, суматохе, можно очень быстро разбогатеть умному и предприимчивому человеку. В банде Хлыста он быстро сумел стать правой рукой главаря, и то, что был схвачен и оказался в тюрьме, считал неудачей. И лишь теперь понял – это судьба! Ведь как все сошлось: сын миллионера Христоненко, профессор Шатилов, больница, признание Ивана. Там, в Настасьевке, настоящее богатство, с которым можно уйти за границу и самому стать миллионером. А уж он сумеет распорядиться капиталами, удвоить и утроить их… Нельзя затягивать, нужно сделать так, чтоб этот чахоточный дурачок доверился ему до конца. Найти повод…