Кровная добыча

Елена подняла на него глаза, но ничего не сказала. Она ждала ответа Ермошина. Тот подумал немного, потом покачал головой:

– Нет, на троих взрослых «Ерш» не рассчитан. Не потянет.

– Взрослых? – тут же спросила Елена.

Летчик кивнул, он ее понял.

– А вот юноша, – заметил, – как раз подходящей комплекции. Я бы сказал – акробатического сложения. Полетим?

Он повернулся к Всеволоду. И хотя глаза у того восторженно горели, все же, судорожно сглотнув, он укоризненно воскликнул:

– Алена! Без тебя? Нет!

– Лодя… – Она быстро шагнула к мальчику, обняла, погладила густые волосы. – Мы тоже приедем в Харьков, другим путем, но очень скоро. Разве Дмитрий и Саша дадут меня в обиду? И путь для меня станет гораздо легче, если я буду знать: ты в безопасности. Душевное спокойствие – это тоже защита. И потом, ты прихрамываешь.

– Совсем немного!

– И все-таки…

– И потом, – быстро сказал Митя, – кто присмотрит за Николаем?

– Верно, – подхватил Сергей. – Я за штурвалом, мне даже оглянуться возможности не будет, а ваш друг ранен, мало ли что.

Лодя переводил взгляд с одного говорившего на другого и когда остановился на летчике, у него алели щеки, на губах блуждала счастливая улыбка.

– Полетим, – прошептал он.

– Тогда и его одевайте потеплее, – приказал Ермошин. – Быстро, и все в машину. Это мне генерал Бридж выдал, с шофером-англичанином. Самолет у меня совершенно на ходу, даже заправлен – британцы очень организованный народ.

Когда машина примчала их на поле, где стоял «Ерш», они в первую очередь очень аккуратно вывели, почти вынесли Николая, одетого в пальто, шапку и платок поверх шапки, устроили на втором сиденье и еще укутали пледом, хорошо подоткнув его. Митя обнял друга, сказал:

– Потерпи немного, потом все будет хорошо. И – до встречи.

– Спасибо вам, ребята, – проговорил Кожевников растроганно. – До встречи. Это правильно, что вы возвращаетесь.

Всеволода устроили рядом, тоже пристегнули, укрыли одеялом. Только платок он не дал себе повязать, посильнее натянул шапку. Тут Дмитрий протянул ему саквояж Уржумова – взял его с собой. Они не открывали эту сокровищницу – не было ключей, да и времени. Но Митя знал точно: там много чего ценного находится.

– Возьми, – сказал он юноше, – отдашь лично Викентию Павловичу.

Лодя кивнул и прочно установил саквояж у себя в ногах. Он был весь как сжатая пружина, весь в ожидании – сейчас, сейчас полетим!..

Ермошин махнул механику – заводи мотор. Пожал всем, и Елене, руки.

– Все, ребята! Мы полетели. И вы торопитесь.

Сказал шоферу по-английски:

– Отвезите моих друзей обратно и передайте генералу мою благодарность. Скажите, я улетел по срочным семейным делам.

Уже из разворачивающейся на поле машины они увидели Ермошина в кабине, в шлеме и очках. Помахали ему в ответ на его прощальный взмах.

– Теперь домой, – приказал Дмитрий. – Быстро берем вещи, самые необходимые, и – в театр, к Виктору Васильевичу Жаткину.

Автомобиль споро катил по просохшей грунтовке, Митя и Елена сидели сзади, а Саша – рядом с невозмутимым шофером, и все оборачивался к ним, и говорил без остановки:

– Полетели! Надо же, сам Ермошин, это просто чудо! Сегодня же папа и мама будут знать, что ты, Митя, возвращаешься! Честно говоря, отец немного сомневался. А мама и Катя нисколько. Какая всем радость! А тут еще и Алена, и Лодя, и Коля Кожевников… Как отец говорит – ну-ка, Митя, поправь, если ошибусь: Accidit in puncto, quod non speratur in a

Он смеялся, с любовью глядя на брата и девушку, глаза блестели.

– Какая удачная у меня все-таки поездка! Подождите, я вот вам еще расскажу, как сюда добирался, с приключениями. В какой-то момент снова пришлось стать Шуркой, сыном пекаря. Рассказывал там одним, какие мы хлеба выпекаем: ситный, крупчатый, боярский, караваи, ковриги. Представляете, обещал поставки наладить!

20

Виктор Уржумов не сразу понял, где он очутился. Он шел или бежал – тоже не помнил. Дышать было тяжело, из груди вырывался то ли хрип, то ли стон. Остановился, стал успокаиваться, огляделся… Понял, что он в районе французской колонии «Стандарт»: ровная мощеная улица, красивые одноэтажные дома с черепичными крышами, некоторые с ротондами, башенками. Невдалеке виден храм, кажется – Троицкий. А прямо перед ним вход в сквер, который называется «Сад на Стандарте».

Он вошел, сел на ближайшую скамью. Когда-то здесь по аллеям прогуливались отдыхающие, рассыпал брызги фонтан, вон в том здании работал синематограф «Мон плезир»… А совсем недавно, вплоть до вчерашнего дня, на скамейках, на земле, повсюду здесь сидели и лежали беженцы. Но теперь пусто – все хлынули к порту, к бухте, только груды мусора, бумаги, тряпья остались… Эвакуация, началась эвакуация. Да, ему тоже надо идти на корабль…

Виктор резко выпрямился. Успеет, он успеет, корабль отойдет часа через два, не раньше. А ему надо сделать еще одно дело – вернуться за своим имуществом. Тем, которое в саквояже! Сжимая кулаки до боли в суставах, он ругал, обзывал себя последними словами. Как он мог уйти, убежать, бросить столько золота, бриллиантов, изумрудов? Они достались ему нелегко, он добыл их хитроумными комбинациями, смелостью, ловкостью, отчаянной наглостью. Разве не рисковал он каждую минуту среди бандитов-головорезов, разве не подставлялся под пули? Свою кровную добычу он не отдаст!

Тихо засмеялся: «кровная добыча» – какое подходящее выражение. Хотя крови он старался не проливать, часто так и получалось. В банду к Хлысту попал потому, что искал таких. Вправил Хлысту вывихнутое плечо – ходил этот дикарь, мучился, думал, что навсегда калекой стал. После этого главарь был как воск в его руках. А то, что он придумал, – гениально! Мирно, спокойно экспроприирует «новая власть» излишки ценностей. Причем не однократно, а постоянно. И отдавали, еще и кланялись, еще и благодарили. Эх… Не повезло, казалось: попал в облаву, в тюрьму. Но и тут удача – чахоточный потомок миллионера. А ведь мог он Ивана убить, может, и надо было это сделать – небось он и навел Петрусенко на его след. Но пожалел, не пролил крови…

В памяти Виктора вдруг так ясно проступила картина: когда он, простучав букву кодом Морзе, спустился по каменным ступеням с фонарем в руке, перед ним открылась комната и множество ликов, глядевших на него с деревянных досок. Он тогда задохнулся от радости: нет, не ошибся! Но прежде чем собрать все богатство, стал искать выход. Ведь входная дверь-плита захлопнулась, чего он, впрочем, ожидал. Стал вспоминать слова Ивана, сказанные в бреду, – сумел ведь из этого бреда вычислить вход. А что говорил больной дальше? Что-то вроде: «Помолись на крест, он наш путь, возложи руки, вперед…» И догадался! Никто б другой не догадался! Только потом стал складывать иконы в два чемодана и мешок. Тащил через лес, к тракту, потому что заранее просчитал: в это утреннее время крестьяне из ближайших сел возят продукты на рынок в город. Напросился в одну такую телегу, сказал хозяину, что везет в город книги, еще отцовскую библиотеку. Времена, мол, трудные, хочет продать. Мужик с сомнением покачал головой, но пустил наивного интеллигента, довез до города…

А в тайнике Настасьевском оказались не только иконы, но и кресты, медальоны, панагии. Какие же там были ценные вещи: золотые, серебряные, с тончайшими узорами, украшенные драгоценными каменьями, покрытые эмалью… Этот мальчишка, Петрусенко-младший, верно угадал: кое-что он хранил именно в саквояже. И другие драгоценности…

Уржумов расстегнул верх полушубка, достал сафьяновый футляр. Вот он, браслет-змейка, до чего хороша вещичка! А сколько золота – тяжелая, а сколько бриллиантов, хоть и маленьких, но не сосчитать, да еще два изумруда-глаза. Один этот браслет – состояние! Но там, в саквояже, столько еще подобного…