Кровная добыча

– Не совсем, – согласился. – Но и время другое, и условия жизни, так сказать, иные.

– А бандиты все те же, – подхватил Артем. – И не ждут, когда мы примем постановления. Возьмитесь за дело прямо сейчас, Викентий Павлович!

– Я согласен, – ответил сразу Петрусенко. – Хочу начать с восстановления картотеки. Поверьте, систематизированные знания очень важны. Картотека у нас была отменная, да только пострадала сильно… от социальных потрясений. Я уже начал над ней работать при Гражданской страже…

Он замолчал, глядя на собеседника. Тот кивнул:

– Вам решать, чем заняться в первую очередь. А то, что при белых вы делали свою работу – защищали людей от бандитов, я, конечно, знаю.

– А о том, что мой племянник, а, по сути, старший сын, ушел с добровольцами, тоже знаете? Я не хочу никаких недоговоренностей.

– Нет, – ответил Артем после паузы. – Об этом я не знал. Теперь знаю.

– Это что-то меняет?

Петрусенко поднялся – они сидели с Артемом рядом на диване. Тот тоже встал, покачал головой:

– Ничего не меняет. Разве ваша семья одна такая? Вся страна расколота: кто-то с белыми, кто-то с красными, кто-то в банде Махно, а здесь, на Украине, еще и своего всякого хватает. Нужно время, чтобы люди убедились: пришла настоящая власть. Вот увидите – не сразу, но к нам потянутся многие из тех, кто считает сегодня себя нашими врагами. И мы не оттолкнем их. Да уже и сейчас с нами и ученые, и писатели, и военные царские… А ваш племянник, он чем занимался? Учился?

– Нет, – Викентию Павловичу вдруг захотелось рассказать о Мите, о том, какой он славный, умный. – Он уже дипломированный юрист. Работал, между прочим, со мной еще при… царской власти. Помог раскрыть несколько сложных преступлений, есть у него к этому талант. И в семнадцатом, в «народной милиции», тоже был со мной…

– Хорошо бы он вернулся, – сказал Артем, покачав головой. – Стал сознательно работать, никто б ему прошлое не вспомнил, не он один такой. А что его ждет там? Наша армия теснит остатки белогвардейцев в Крым, а дальше что?

О том, что будет с Митей дальше, болела душа у каждого в их семье. Вечерами, уложив дочь спать, Людмила Илларионовна приходила к нему в кабинет поговорить. Улыбалась грустно:

– Я еще из комнаты не вышла, а Катюша уже шепчет молитву, о Мите просит Господа.

Если Саша уже к этому времени был дома, он присоединялся к отцу и матери. Они говорили обо всем, но главное – о Мите: о том, где сейчас добровольцы – а они и в самом деле отходили к Крыму, – о единственном письме, которое они получили, о том, что Митя уже не при штабе, а в действующих войсках…

Москалевскую банду взяли ловко, без стрельбы. Петрусенко сам руководил захватом: очень уж захотелось живого дела, да и подучить ребят не мешало. Припасли заранее кота – их нынче много бродило по улицам и свалкам, вот одного и отловили.

– Растерзают собаки! – сказал с сожалением один молодой милиционер.

– Вот этого? – Викентий Павлович протянул руку к худому, серо-клочкастому существу, и у кота тут же сузились в щелку желтые зрачки, выгнулась спина и вырвалось шипение, переходящее в протяжный вой. – Ну уж нет, этого бойца собакам не взять. Подкормите его и готовьтесь. Телега на месте?

– Да, – ответил Андрей. – Стоит у крыльца.

– Лошадь тоже покормите.

Ближе к полуночи к мыловарне Ларкина подкатила телега, один из двоих седоков вошел во двор. Это был Петрусенко, он еще днем послал хозяину заведения человека с запиской, просил выделить для милиции два ящика мыла, предупреждал, что сотрудники приедут за покупкой поздно. Теперь сам хозяин встретил Петрусенко, уважительно раскланялся, показал приготовленные ящики, взял, не пересчитывая, деньги, сказал подобострастно:

– Всегда готов помочь… в экстренных случаях.

Догадался, конечно, что неспроста обратились к нему, да еще так поздно. Ящики с громкими возгласами и смехом погрузили на телегу, покатили по Моечной улице. Собаки – а они были в каждом дворе – пару раз тявкнули и замолкли, были привычны к такому шуму. Когда проезжали, не торопясь, двор Кожаря, Андрей быстро соскочил и перебросил через забор кота. Тот мяукнул, раздалось рычание, и псина рванул за ним в дальний конец, к сараям. В тот же миг четверо милиционеров перепрыгнули забор – Андрей и те трое, что прятались в телеге за мешковинами.

Бандитов оказалось трое. Их, со связанными руками, в кое-как наброшенной одежде, вывели к телеге, где ожидал Викентий Павлович. Парнишка, который беспокоился о коте, нашел-таки того, снял с дерева. Принес за пазухой, сказал, оправдываясь:

– Он ведь помогал нам, что ж бросать-то.

– Зачислим его в отряд, – кивнул Викентий Павлович. – Если не сбежит.

Он сразу оглядел бандитов, кивнул удовлетворенно: Кожарь и Попов – давние знакомые, и убийства за ними, и ограбления… Третий, щуплый, средних лет, со злыми, сильно косящими глазами, был ему незнаком.

Михайло Кожарь, увидев Викентия Павловича на облучке, махнул рукой:

– Эх, господин Петрусенко, была у меня мечта, что большевички вас в расход пустили. Думал – разгуляемся под большой хипеж… А вы, вона, снова нас ловите!

– Чем же это я тебя так обидел, Кожарь? – иронически поднял брови Петрусенко. – Не дал еще с десяток людей поубивать?

Тот сцепил зубы, промолчал, набычившись. Викентий Павлович кивнул:

– Как видишь, не такие дураки большевички, знают, как не дать таким, как ты, разгуляться. Я, вона, снова вас ловлю.

Уже в управлении, утром, вызванный первым на допрос, Кожарь сказал обреченно:

– О чем сами знаете, отпираться не буду. Другого не скажу.

Подтвердил два случая нападения на продовольственные склады. Один раз сторожа убили сразу, второй раз недосмотрели, сторож выжил, дал описание бандитов. Викентий Павлович назвал еще одно ограбление магазина: тогда, хоть и с опозданием, подоспел военный патруль, была стрельба, убили одного бандита. Петрусенко его опознал – когда-то убитый работал в паре именно с Кожарем. Бандит признал и этот случай, сказал с досадой:

– Без Пахома шайка стала не та. Пришлось взять этого Чура, а толку с него… Злой да трусливый больно.

Викентий Павлович понял, что речь идет о третьем, незнакомом ему подельщике. А вот кличка показалась знакомой. Чур… Верно, где-то слыхал ее. Надо вспомнить.

Попробовал Петрусенко так же уверенно, словно точно знает, расколоть Кожаря еще на одно дело – нападение за городом на обоз с продовольствием. Но нет – бандит мотал головой, крестился, божился, все отрицал. Когда его увели, Андрей, тоже присутствующий на допросе, удивленно покачал головой.

– Викентий Павлович, вот вы человек верующий?

– Да, я крещеный, православный.

– Вот и этот бандюга – все крестится да Бога поминает. Ладно бы нехристем был, а то вроде верующий. Как же он Божьей кары не боится?

– О, молодой человек, я вижу, вас посещают философские раздумья… Не смущайтесь, это хорошо. И вопросы-то непростые, о вере, о Божьей каре…

Петрусенко улыбнулся Андрею и сказал, раскуривая трубку, пуская первые кольца дыма:

– Для человека, который живет согласно законам совести, в общем, даже все равно, верит он в Бога или нет. Совесть не позволит ему поступать плохо. А если и не устоит, поддастся искушению какому-нибудь, то потом совесть замучает его, заставит искать искупления.

– Может, для тех, кто по совести живет, это и так, – не согласился Андрей. – А у кого ее нет, этой совести? Вот как у бандитов? Они спокойно живут себе на награбленное. И никакой им кары, если, конечно, мы не поймаем.

Викентий Павлович серьезно посмотрел на горячившегося парня, протянул раздумчиво:

– Не-ет, дорогой коллега. Не все так просто. Человек без совести и тянется к таким же, для которых ни совесть, ни мораль не существуют. И в конце концов сам становится их жертвой. Вот тебе и кара. Я давно уже понял, что «высший суд» – это не слова, а реальность. Он не минует никого – от Бога ли или от самого себя… Впрочем, кто поручится, что и это наказание – не Божья кара? Вот стал с тобой об этом говорить и вспомнил свое давнее дело, как раз пример того, как Бог наказывает человека через него самого.