Кровная добыча

– Я тоже встречался с ним, – тихо, почти шепотом, произнес Митя.

Он вдруг так ясно увидел далекое лето, когда ему было семнадцать, Ливадию, императорское имение… Он работал на Байдарском перевале. Здесь, на этом перевале, много лет назад погибли его родители – отец, инженер по строительству дорог, и мама… Прокладывалась дорога через перевал, но однажды сошел страшный оползень, погребая домики строителей. Мите тогда было восемь лет, его взяла к себе семья дяди. А в семнадцать лет узнал, что строительство дороги через Байдарский перевал продолжилось, и решил закончить дело, начатое отцом. Рядом, в Ливадии, тоже заканчивалось строительство Большого дворца, ожидался приезд государя, все об этом говорили, и Митя поехал туда. Государь подошел к рабочим поблагодарить их. И положил руку на плечо ему, Мите, и поговорил с ним…

– Я помню, дядя, у него были такие добрые глаза, такой голос! Не мог государь решиться пролить кровь своего народа, думал, что отречение остановит распри.

– И все же, – Викентий Павлович вздохнул, – император должен был вспомнить исторические примеры и сделать выводы.

– Какие примеры?

– Забыл? Я напомню. Людовик Шестнадцатый тоже был человеком доброго сердца, не мот и не гуляка, любил только жену, столярничал, карты чертил, кузнечным делом занимался. И поддавался постепенно, уступал позицию за позицией тем, кто потом его казнил. Сначала соглашается на созыв Генеральных Штатов, потом, когда взяли Бастилию, утвердил декрет об отмене феодальных привилегий, согласился с конституцией, придуманной бунтовщиками. Но вот, казалось бы, решился воспротивиться, стал стягивать к Версалю войска – тридцать полков, большая сила. Но… команды не давал, боялся, как ты говоришь, пролить кровь народа. И что в итоге? Кровавый Конвент, залитая кровью гражданской войны Франция. А не соглашался бы, да проявил стойкость, да дал отмашку войскам – окончил бы свой век на троне в спокойной стране. Не согласен?

Митя молчал, упрямо сжав губы. Они уже были не одни: на скамью присела Людмила Илларионовна, Катя и Саша стояли рядом, все слушали. Викентий Павлович смотрел на них, слегка улыбаясь.

– Вот другой пример. Может быть, для кого-то декабристы герои, но для истории они – мятежники. Дорвались бы до власти, залили бы кровью Россию со своим Манифестом, свержением монархии. Заметьте: они начали первыми убивать – героя Отечественной войны, любимца солдат генерала Милорадовича! И до царя добрались бы, уж очень неистовые были господа… Но император Николай Первый приказал расстрелять их на Сенатской площади из орудий, картечью, сам командовал. И спас державу.

– Ты не можешь по-другому думать, дядя, ты всю жизнь посвятил охране интересов империи.

– Митя, ты насмехаешься над этим? – всплеснула руками Людмила Илларионовна.

– Нет, Люсенька, он совершенно прав. – Викентий Павлович обнял одной рукой жену, второй – племянника. – Я ведь и в самом деле «царский сатрап», а слово это на древнеперсидском означает «хранитель царства». Разве можно этим оскорбить? Но я не об этом… Поверь мне, дорогой, – многое изменится в нашей жизни, и очень скоро.

– Что ж, я понял тебя. – Митя, казалось, успокоился, голос у него был ровный, безжизненный, словно он уже все для себя решил. – Но я не останусь здесь, я уйду с добровольцами.

Рано утром эшелон, увозивший штаб генерала Май-Маевского, должен был уйти с Южного вокзала. Управление, в котором служил Дмитрий, эвакуировалось тоже с этим составом. Командующий, как и положено капитану тонущего корабля, тянул до последнего, до самого конца ноября. А эти последние дни город был охвачен паникой, хаосом: не работал городской транспорт, не функционировал телефонный узел, и от этого связи с частями, которые еще как-то держали оборону, не было. Красные войска кое-где уже вошли на окраины. Только марковцы в северной части и корниловцы в центре города еще отчаянно сопротивлялись, хотя и несли большие потери.

Вещи офицеров загрузили в вагоны еще с вечера. Саша долго искал пролетку – это оказалось не просто, все были нарасхват, – нашел, и всей семьей поехали провожать Митю. В тупике, где стоял уже подготовленный эшелон, было много военных, офицеров и рядовых, в вагоны заносились и личные вещи, и ящики со штабными документами, и оружие, и продукты… Митя соскочил с пролетки, пошел вдоль поезда, отыскивая нужный вагон, но его сразу окликнули:

– Кандауров, давай сюда, подъезжай ближе!

Это был Виктор Уржумов. Он стоял рядом со своими вещами – несколькими чемоданами и баулами.

– Мы с тобой в одном купе. Выгружайся, сейчас подойдут солдаты, помогут нам все занести.

Из вещей у Мити был походный заплечный мешок и средних размеров чемодан – Людмила Илларионовна уговорила его взять некоторые теплые вещи, кроме тех, что были на нем.

– Мы же отправляемся на юг, там тепло, – покривил губы в улыбке Митя.

Он хотел пошутить, но ирония оказалась горькой. Но тетю обижать не стал: взял теплый свитер, вязаные носки, шарф и шапку.

Викентий Павлович мельком глянул на чемоданы Уржумова – три больших, даже на вид тяжелых, да еще два баула, да кожаный саквояж в руках у самого Виктора. Тот уловил мимолетный взгляд, широко улыбнулся:

– Не могу расстаться с любимой библиотекой, эти книги еще отец собирал. Боюсь, господин полковник, пожгут их здесь завоеватели.

Викентий Павлович много раз слышал рассказы племянника о его друге, но встретился с Уржумовым впервые. Пожал молодому человеку руку, сказал:

– Хорошо помню вашего брата Алексея.

– Да, – Людмила Илларионовна тоже ласково взяла Виктора за руку. – Чудесный юноша был Алешенька, Митя так переживал его смерть, и мы вместе с ним. Я рада, что вы подружились, стали соратниками. И особенно рада тому, что рядом с Митей будет такой друг. Мальчики, будьте вместе!

Многие офицеры располагались на ночь уже в купе поезда, Виктор тоже сказал:

– Я уже попрощался с матерью, зачем возвращаться? Лишние слезы… Так что ночую здесь.

Митя растерянно посмотрел на родных: они предполагали отвезти вещи и вернуться. Викентий Павлович кивнул:

– Сделаем как решили. Эта же коляска отвезет тебя утром сюда, я договорился с хозяином. А ночь проведем вместе, дома.

– Поезжай, – махнул рукой Уржумов, который слышал разговор. – За вещи не беспокойся, я остаюсь при них.

Ночью в доме Петрусенко никто, конечно, не спал. Все собрались в гостиной. Электричество, как ни странно, отключено не было, но Людмила Илларионовна зажгла только ночной светильник и плотно завесила окна.

– Не надо привлекать внимание, – сказала она, и все согласились.

Говорили обо всем, но и главной темы не избегали. Викентий Павлович не собирался отговаривать Митю, понимал – это бесполезно. Жена, не сумев удержаться, сказала дрогнувшим голосом:

– Ты делаешь ошибку, Митенька! Разве война для тебя? Это сейчас кажется: все безвозвратно плохо, все рушится, а время пройдет – совсем немного, – жизнь наладится, каждому найдется дело…

У Викентия Павловича защемило сердце. Показалось: вдруг Митя поймет такие простые слова. Но Митя покачал головой, посмотрел упрекающе:

– Что же, тетя, ты думаешь, большевики придут надолго? И ты, дядя, так думаешь?

– Да, – ответил Викентий Павлович, – теперь я в этом уверен.

– Может, скажешь – навечно!

Митя пытался сдержаться, но злость и обида звенели в голосе. «Совсем мальчишка», – подумал с нежностью, но ответил твердо:

– Вечного, мой милый, ничего не бывает. Nil permanent sub sole…

– Ничто не вечно под солнцем, – быстро перевела сидящая на диване Катя и, закусив губу, ткнулась лицом в плечо матери. Глаза ее были полны слез.

– Верно, детка. – Викентий Павлович улыбнулся и вновь посмотрел на племянника. – Но эта власть придет надолго. А значит, станет войну заканчивать…

– С нами, между прочим, с белой армией!

– Да, с вами. А потом станет страну отстраивать, жизнь налаживать…

– Какую жизнь?