Информация

Наталья не появлялась. Я замерз и направился в сторону метро «Беговая». Шел дворами, опасаясь, что жена заметит меня, проезжая по Хорошевке, остановит и уговорит вернуться домой. Придется общаться, а самое неприятное – помогать в выносе вещей.

Возле метро было уютное кафе, где подавали настоящие, с мангала, шашлыки. Я любил иногда там посидеть. Зашел и сейчас. Заказал порцию шашлыка с картошкой фри, двести граммов водки и стакан томатного сока.

Пока ждал еду и выпивку, а потом, когда ел и выпивал, все крутил в голове мысль, что вот неспроста Наталья позвонила именно в эти выходные, накануне моего переезда… Да, стопроцентно узнала о покупке квартиры – и Руслану, и Максу я сказал об этом (Макс к тому же был моим поручителем перед банком), те, естественно, перетерли эту новость с женами, а жены, конечно, натрещали Наталье. И она заторопилась, а может, и почувствовала, что совершила ошибку, так со мной поступив.

Помню, меня залила самодовольная радость. Я представлял, как Наталья упрашивает принять ее обратно, говорит, что ее измена была помутнением рассудка, вымаливает прощение… Вот она сидит сейчас в однушке, которую мы снимали почти год, вещи не собирает, – наоборот, привезла то, что забрала тогда, уходя, – и ждет меня, чтобы проситься обратно.

Она плачет, но тихо, без рыданий. Грудь вздрагивает; длинные, обтянутые нитяными колготками ноги устало разъезжаются, но снять сапоги на высоком каблуке не решается. Сидит в мертвой тишине полуброшенной квартиры и ждет…

Я чуть было не сорвался, не побежал туда. Торопливо расплатившись, пошагал в противоположную сторону. В глубь Хорошевского проезда, потом – по Беговому.

Резко остановился и огляделся недоуменно – после унылых коробок жилых домов, тесноты и серости вдруг открылась просторная площадь, огромное сооружение справа. Необычное сооружение, напомнившее мне кадры из фильма об архитектуре Третьего рейха. Такая хищная монументальность, мощь камня. Трепещущие на ветру флажки, бодрая музыка из громкоговорителей на столбах. Куда я попал, в какую эпоху перенесся?… И потребовалось время, чтобы понять, что это всего лишь ипподром.

Хоть я и жил сравнительно недалеко, но на бегах не бывал ни разу. Даже и мысли как-то не возникало. Казалось, что это нечто из прошлого, безвозвратно погибшее вместе с советским временем. Сегодня для развлечения и зарабатывания денег полно других вариантов. Начиная с автомата-столбика на тротуаре и кончая букмекерской конторой для одних и пафосным казино для других…

Но тут, оказавшись возле входа на ипподром, подхваченный музыкой годов тридцатых, я решил хоть глянуть, что это такое. Бега, ставки, хлопья пены… Билет и программка (впрочем, для «чайника» совершенно бесполезная) обошлись мне в двести рублей.

Был, наверное, перерыв между заездами – люди (их было немного, но вели себя активно) метались по лесенке, соединяющей трибуны и кассу, переругивались, совещались, тасовали какие-то бумажки… Я потоптался в проходе на трибуне, – да, лошади по дорожкам не бегали. Спустился к кассам.

В центре зальчика трое мужиков полубомжацкого вида спорили:

– На Джулию ставь! На Джулию-у!

– На хер мне твоя Джу?… Ласточка!

Третий все старался выхватить у того, что был за Ласточку, мятые десятки и хрипло повторял:

– Номер три, номер три, номер три…

К окошечку кассы подошли две старушки, одетые по моде полувековой давности (у одной с шапки даже вуалька свисала), в кружевных перчатках. Прикрывая друг друга от посторонних, они достали деньги и, сунув в окошечко лица, зашептали что-то принимавшему ставки.

В буфете, который находился в этом же помещении, что-то ели и пили потрепанные люди, загадочно-враждебно друг на друга поглядывая.

– М-да, – вздохнул я громко, – всюду жизнь.

Мне стало смешно. Я будто оказался на съемках фильма о застывшем времени. Захотелось вывести всех этих персонажей на улицу, показать, что есть более интересные вещи. Хотя вряд ли они их увидят – им хочется пребывать здесь, за этими толстыми каменными стенами.

На вздох отреагировали – как-то на секунду-другую замерли, обернувшись ко мне, а потом продолжили свои действия: споры, шепот, жевание, загадочно-враждебные взгляды…

Дождавшись, когда касса освободится, я положил на грязное блюдце для денег (это было именно блюдце) пятисотку. Сказал:

– На номер три.

Пожилая тетенька в каракулевой кубанке и с пестрым платком на плечах подняла на меня удивленные глаза:

– Все?

Я кивнул.

Она обрадовалась:

– Хорошая ставка!

– А по сколько обычно ставят?

– Рублей по тридцать. Бывает, и пятьдесят копеек.

– Фантастика. – Теперь пришел уже мой черед удивляться.

– Что ж, игроки у нас небогатые нынче…

– А на что лошадей содержите? Этих, наездников?

– Жокеев, – поправила тетенька.

– Ну да.

– Это они сами там… – Она стала как-то строже. – Не знаю. Я свою зарплату знаю. – И подала мне бумажку. – Пожалуйста.

– И скоро заезд?

– Вот-вот объявят.

И только я отошел, к окошечку ринулась троица полубомжей. Они продолжали спорить, почти ругались уже; один, отталкивая остальных, хрипел кассирше:

– Все на Ласточку! Да! На Ласточку!..

Я хотел что-нибудь съесть, но глянул на бутерброды с ядовито-красной колбасой и распадающимися пластиками сыра – и отвернулся. Наверняка и пиво здесь было такого же качества…

Забубнил громкоговоритель. Народ ринулся на трибуны.

То ли я неудачно выбрал место, то ли просто не умел смотреть бега, но разглядеть удалось немногое.

Мимо кучей прокатились пять или семь лошадей с жокеями, затем, через полминуты, они появились на противоположной стороне огромного овала, еще через полминуты снова пронеслись мимо трибун, но уже не кучей, а плотной вереницей. Я напрягал зрение, щурился, но кто там выигрывает, увидеть не мог. Да и вообще вскоре потерял интерес к гонке. Крутил головой, наблюдал за зрителями. А они хлопали, выкрикивали клички лошадей и фамилии жокеев, стучали по деревянным перегородкам, отделявшим ярусы трибун, те, кто умел, – свистели. У многих были театральные или армейские бинокли; они смотрели в них, отыскивая лошадей, в которые вложены их денежки. Но и не оснащенные биноклями вели себя не менее эмоционально. Наверняка только многолетний опыт, сотни и тысячи проигранных или выигранных рублей помогали им быть в курсе.

Финиш я не увидел, но угадал по особо яростным крикам. Что-то снова пробубнил громкоговоритель, но так невнятно, что я не понял ни слова.

– Кто победил? – спросил явно расстроенного соседа.

– Да Краса, мать ее…

– А номер какой?

Сосед недоуменно или, вернее, недоуменно-презрительно, как на кретина в облике приличного человека, посмотрел на меня и ответил:

– Третий.

Когда я получал в кассе выигрыш – семьсот сорок рублей, – ко мне подошел пожилой, с остатками былой представительности мужчина в когда-то дорогой, но давно уже заношенной дубленке, в потертой норковой (вроде бы) шапке-формовке и вкрадчиво зашептал почти в самое ухо:

– Поздравляю. Узнаю профи. – Отстранился и стал говорить громче: – Разрешите представиться – Рой Эдвардович Гунзер. С семьдесят второго – на бегах. Готов предложить свои услуги…

Я не проявил никакого желания с ним знакомиться, направился к выходу. Рой, как его там, жалко и одновременно с чувством собственного достоинства посеменил за мной, продолжая интимно сообщать, что у него есть выходы на жокеев, на владельцев конюшни… Как-то незаметно его сменил другой подобный, с теми же предложениями, потом еще один…

Оказавшись на улице, я несколько минут стоял, приходя в себя, привыкая к катящимся по проезжей части «Вольво», «Ауди», «Ладам», «Фордам», к пешеходам в современной одежде, к билбордам и зданиям со стеклопакетами… Часа хватило, чтобы я понял, как хорошо жить в начале двадцать первого века… Я даже достал выданные мне в кассе деньги, – вдруг показалось, что они советские, с Лениным… Нет, нормальные, на которые можно купить карбоната, колы, сервелата, икры пару банок. Сыграть на рулетке вполне легально.