Мятежный капитан

Олег Игоревич думал, что это лучший и проверенный годами друг, который не предаст, а тот испугался. Товарищ посоветовался с женой как поступить, она подсказала как, и он трусливо поспешил с доносом в районный отдел КГБ (Комитета государственной безопасности).

— Понимаешь, Эдуард, я за один тот день едва не потерял веру в человечество! — с горечью в голосе рассказывал инженер Иванцов, покачивая бокалом, и гоняя на донышке несколько десятков капель тёмно-янтарно напитка. Откровенно говоря, коньяк был говённый, как и жизнь в глубокой провинции, но что приличнее можно найти на окраине захолустного городишки? Поэтому приходилось радоваться, что хоть какой-то коньячишко имелся в продаже (пусть и купили его втридорога), и наслаждаться тем, что случайно добыли. Нахлынувшие воспоминания вызвали массу эмоций, Олег Игоревич снял очки, протёр стёкла, водрузил обратно и продолжил рассказ.

— Эх! Я ведь с ним был знаком с детских лет! Вместе учились в школе и в институте, вместе за девчатами бегали! И тут он вдруг испугался и подло предал. Винился потом, жена, мол, велела, заставила, подлюка… Да, жена действительно у него была сука отменная, змеюка подколодная! Но это бывшего приятеля не оправдывает ни сколечко. В общем, позудила, мол: «загремишь на Колыму, а мне одной с детьми мыкаться, седьмой год квартиру не можем получить, так и вовсе в барак загнать хочешь? Сошлют всех на поселение! А ну иди и доложи на Иванцова!»

Он и пошёл как телок. Написал заявление: хочу написать чистосердечное признание и готовность к сотрудничеству. Его стерва размечталась, что это добровольное стукачество продвинет очередь на жильё: компетентные и партийные органы примут во внимание сексотские заслуги перед Родиной, они таким путём выслужатся и квартирку получат поскорее. А вышло всё наоборот — их вычеркнули из списка на получение ордера в новом доме, как неблагонадёжных! «Нашим людям», недозволенное — читать не предлагают! Так они и остались прозябать в коммуналке. Я же наоборот, как не смешно это выглядит, в прошлом восемьдесят девятом, получил трёхкомнатную квартиру! Хоть и старенький проект, малометражка, но это хоромы в сравнении с тем как мы с семьёй двадцать лет жили! А ордер на эту квартиру мне дали именно как пострадавшему от политических репрессий! Я возглавляю в нашем городе Народный фронт, вот видно власти надумали этим меня умаслить, успокоить протестные настроения.

Так вот, вернусь к рассказу о той истории. Чекисты произвели обыски, и ничего нигде не нашли: рукописи не было ни в квартире, ни на даче, ни в гараже, ни в домике у тёщи. Спасло то, что прочитав рукопись, я хранил её не дома, а все листики были на работе: в тайнике рабочего стола, под крышкой с двойным дном, никто из сыскарей не мог даже предположить о такой дерзкой выходке. В квартире кроме радиоприёмника никакого компромата, однако, отечественный транзистор к делу не пришьёшь. Так или иначе, но нервы мне попортили: домой регулярно провожали «топтуны», у подъезда дежурил передвижной пост в «Москвиче», на заводе меня «пасли» парторг и комсорг. В итоге я в показаниях объяснил всё завистью, мол, приятель и его склочная жёнушка подло оклеветали.

Некоторое время меня ежедневно таскали на допросы, вызывали либо повестками, либо по пути домой подхватывали на служебной машине, пытались нервировать. И поначалу, заведя дело, следователь аж подпрыгивал в кресле от радости, сиял, словно новый отштампованный рубль на монетном дворе. Он ведь думал раскрутить масштабный антисоветский заговор в нашем городке, писал рапорта о происках западных спецслужб и проникновении вражеских сил в «Волховстрой», и месяц за месяцем этот майор с бесцветными холодными глазами, мучился со мной, и все впустую. Я же в полной отрицаловке: отвечал одно и то же, мол, это наветы недругов и завистников, шизофреников, патологических кляузников.

Майор каждый день бубнит вопросы, как заведённый, под магнитофонную запись: где прячу, откуда у меня рукопись, кто передал, сдай по-хорошему, добровольно, облегчи свою участь… Я улыбаюсь в ответ и вежливо отвечаю: не читал, не ведаю, не знаю, не видел… Дело вели культурно, без мордобоя, без пыток, без рукоприкладства — времена-то уже не те — на дворе не тридцатые или сороковые годы, а восемьдесят третий!

Но могло обернуться и хуже, как назло с началом следствия к власти в стране пришли товарищи из КГБ во главе с Андроповым, и их младшим коллегам на местах следовало показать работу. Наверное, понадобились показательные процессы. На счастье продержались они недолго, вождь умер, наступил период болотного затишья с престарелым Константином Черненко на верху, а затем пришли новые веяния.

Итак, через месяц после кончины Андропова всё само собой утихло, дело замялось, вернее сказать его отложили на время. В итоге мне повезло, Бог миловал. Майор-следователь понудил для профилактики, да и отстал. Так я ни в тюрьму не сел, ни сослан не был, даже в психушку не попал как приличный диссидент. А с началом «Перестойки» многострадальный роман «Архипелаг» стало можно спокойно читать в журналах, издана книга. Вот такая занимательная история произошла со мной. Но нервы моему семейству, конечно, попортили, да и ущерб материальный нанесли: квартиру, гараж и дачу мне перевернули вверх дном. Хотя была и польза, огород добросовестно перекопали, после того как поступил второй сигнал от «доброжелателей» о тайнике на садовом участке!

Следующий групповой выезд кандидатов был в Кириши. Вволю пошумев в Доме культуры, «безлошадные» соискатели депутатского мандата возвращались дребезжащей «народной» электричкой. К Эдику и Иванцову присоединился кооператор Александр Дериг со своей миловидной помощницей Людмилой. Эдик хотел было положить на неё глаз, но быстро понял, что подмигивания делу не помогут, и «шеф» свою помощницу ласкает не только глазами. Поэтому Громобоев прекратил мысленно «грязно» приставать, достал из портфеля бутылку водки, закуску и начал угощать товарищей.

Дорога была долгой, спиртное и закусь припас не только капитан, но и Дериг, а времени на разговоры было достаточно, почти три часа. Выпили, повторили, завязалась интересная беседа. Каждый по очереди поделился своей забавной антисоветской историей из периода застоя. Эдику тоже было, что рассказать. Он поведал, как ещё учась в школе, в десятом классе, в Днепродзержинске, втроём с приятелями, замыслили прилепить на бюст Леонида Брежнева, на клей, портрет самого же генсека, а на обороте написали призыв к отставке.

— Нам явно повезло, родители накануне обнаружили нашу прокламацию, меня выпороли, друзей прогнали, а листовку сожгли. Нас бы наверняка поймали во время вылазки, ведь бюст стерегли несколько скрытых милицейских поста в соседних магазинах, и ночью вокруг площади курсировала патрульная машина. Спустя годы во время учёбы в училище я несколько раз отправлял по почте без обратного адреса письма (точнее три письма) из разных городов, с обращениями в Политбюро, продолжал сочинять разные протестные заявления от несуществующих, вымышленных политических организаций. Тщательно конспирировался, писал левой рукой, стирал отпечатки пальцев, одно письмо отправил из Москвы прямо со Старой площади, бросил в почтовый ящик у здания ЦК!

Дериг и помощница Людмила насмешливо переглянулись и перемигнулись. Эдик заметил иронию, но не обиделся, он и сам теперь понимал глупость и наивность юношеских поступков.

— И всё же очень интересно было узнать реакцию «компетентных органов» на мои письма! Доходили ли до адресата воззвания «Военно-гражданского революционного комитета»? Искали авторов?

— Наверняка искали, а поймай тебя, лечили бы… — заверил Иванцов. — И раз не нашли, значит хорошо маскировался…

Подошла очередь рассказывать третьему кандидату. Александр Дериг был диссидентом со стажем, в прошлом ученый-биолог, а ныне вольный кооператор.

— Эх, вы, конспираторы. В чем-чём, а в антисоветской деятельности в отличие от вас, я участвовал открыто. Пока вы тщательно маскировались, мы с Людой особо не таились (с этими словами Дериг нежно обнял женщину за плечи): участвовали в тайных и открытых сборищах, подписывали письма протеста Хельсинской группы, на конспиративных квартирах дискутировали на закрытых экономических семинарах. В восьмидесятых я вступил в сразу же запрещённый Демократический Союз. Из НИИ за диссидентство меня попросили при Андропове, это было забавно и символично, ведь покойный академик Павлов слыл ярым антисоветчиком и антикоммунистом. Но несколько лет я умудрился продержаться в институте его имени, наверное, «павловский дух» ещё витал в стенах этого учреждения, а возможно потому, что наша «научная шарашка» находилась в лесу далеко от Смольного, за городом. Но вот однажды, после подписания очередного коллективного письма, меня всё же «вычистили» из института, как говорится, попал под раздачу.