Страница 9 из 27
Государь-император пока не принимает жёстких мер к великороссам, которые являются главной опасностью для нашего государства. Великоросское чванство отталкивает от нас многие народы. Не нужно сюсюкаться с другими народами, но быть для них близкими людьми нужно. Они это понимают и ценят. Любое потакание воспринимается как слабость верховной власти и вызывает к жизни центробежные силы. Пусть новая российская элита, равная среди равных, приведёт к общему знаменателю всех самостийников и антирусских сепаратистов.
— Александр Васильевич, — неуверенно сказал я, — да вы просто крамольник. Мне даже вас слушать страшно.
— А вы думаете, мне не страшно то же самое говорить императору, — сказал Борисов, — и он понимает, что время ещё не пришло, да вот только как бы нам не опоздать с искоренением марксизма, изгоняемого с территорий Германской империи и Австро-Венгрии и прочно обосновывающегося в России…
— Приехали, товарищ полковник, — доложил водитель, останавливаясь около современного здания из стекла и бетона в лесопарковой зоне.
— Спасибо, — сказал я и вышел из машины.
Навстречу мне уже спешил Васнецов.
Глава 13
— Здравствуйте, Дон Николаевич, — приветствовал меня Васнецов, — никогда не видел вас таким.
— Ещё насмотритесь, — улыбнулся я, — какие ваши годы.
Директор меня принял сразу. Бывший журналист, партийный работник, он не был специалистом в деле разведки, но точно понимал, что нужно, оставляя специалистам разработку путей выполнения поставленных задач.
Стол директора не был завален грудами бумаг, стопки лежали на маленьком столике у стола с телефонами. Я всегда опасаюсь людей, у которых на столе лежит один листок и ручка.
Так бывает у людей, которым нечего делать и которые не знают, чем же ему заняться. Но их ценят за «организованность», так как они всегда являются чьей-то креатурой и никто не ругает их за малую загруженность работой. Зато отрываются на тех работниках, которые не успевают закончить одно дело, как на них наваливают ещё три, за того парня.
На столике директора я увидел три разноформатные папки личных дел.
— Моё, — подумал я, — белое — военной контрразведки императорского Генштаба, красное — НКВД и темно-синее — КГБ.
— Здравствуйте, Дон Николаевич, — радостно приветствовал меня директор на середине кабинета. — Прошу вас сюда, в кресло. Много наслышан о вас и рад нашей личной встрече.
— А я и не думал, что у меня такие пухлые тома личного дела, — сказал я директору. Фамилию его я называть не буду. Он человек публичный и трогать его имя всуе было бы некорректно с моей стороны.
— Да, чувствуется профессионализм, — сказал директор. — Как ваше самочувствие, и какие планы на будущее? Извините, вопрос, конечно, звучит глупо, я скорректирую его, чем бы вы хотели заняться?
— У нас вообще-то не принято в одиночку заниматься специальными операциями, — сказал я, — жду, что скажете мне вы.
— С вами трудно играть в поддавки, Дон Николаевич, — сказал директор. — Будем играть в открытую. Читаю. Физические показатели соответствуют возрасту сорок-сорок пять лет. Внутренние органы в норме. Сердце без изменений. Сосудистая система в норме. Патологий внутренних органов не обнаружено. Мочекаменная болезнь. Психических отклонений не выявлено. Такой справке позавидует любой наш сотрудник. Предлагаю восстановиться на службе и встать в строй.
— А как же даты? — спросил я.
— Все в наших руках, отнимем лет шестьдесят с гаком и разработаем вам новую биографию, — сказал директор. — Нам нужен человек, которого не знает никто, но который знает всё. Вам нужно время для раздумий или для совета с вашей женой?
— Моя жена умерла сорок лет назад, — грустно сказал я.
— Извините, — сказал директор, — вашу память мы трогать не можем и не будем.
— Я согласен, — сказал я.
— И прекрасно, — обрадовался директор. — Будете находиться только в моём подчинении, никто вами командовать не будет. Должность будет, референт-советник директора. Ваши советы для нас ценны. Пока оформляйтесь, знаете нашу систему бюрократии и тестов, а кабинет вам будет приготовлен. Съездите с вашей знакомой в Сочи, в наш санаторий, подышите морским воздухом, покатайтесь по морю, попейте местного вина, поешьте шашлыков. Вы начинаете новую жизнь, товарищ полковник. Я вам завидую и желаю удачи.
Я вышел из машины недалеко от дома и зашёл в магазин купить бутылку коньяка и закуски.
Катерина ждала с нетерпением.
— Что же ты не позвонил, я бы все приготовила, как положено? — посетовала она.
— Радостная весть должна быть неожиданной. Страшновато после стольких лет отставки вернуться на службу, — сказал я, — порежь все, достань не рюмки, а стаканчики, а я сейчас кое-что принесу.
Я сходил в кабинет, достал из ящика стола шесть звёздочек и пришёл на кухню. Катерина уже все приготовила, не дав мне возможности помочь ей. Я налил в стаканчики коньяк, бросил в каждый по три звёздочки.
— Ну, что, — сказал я, — будем снова служить. Считай, что мне снова присвоили звание полковника. До дна и все звёздочки оближи, раз ты связалась со мной.
Катерина храбро выпила коньяк, зажала звёздочки в кулак и заплакала.
— Ты чего? — спросил я, прижав ее голову к груди.
— Не обращай внимания, — сказала она сквозь слёзы, — это я так, по-бабьи, от счастья.
Глава 14
— Дон, когда я убирала в кабинете, то видела твои записи, — сказала мне Катерина, — не стала их читать без тебя. Почитай мне то, что пишешь, если можно, а?
— Можно, почитаю, — согласился я.
— А если прямо сейчас, — предложила Катерина.
— Сейчас так сейчас, — сказал я, — пойдём в кабинет, бери закуску, а я возьму рюмки и бутылку. Придвину журнальный столик к дивану и начну читать. С какой страницы начнём? Давай откроем наугад, если понравится, то почитаем что было раньше написано. Я всегда читаю книги со средины, кроме разве что учебников. Открой сама.
Катерина подцепила ноготком один из груды исписанных листов. Я открыл и начал читать:
«Утром мы вышли на перрон Пражского вокзала. Светило солнце. Немноголюдный вокзал был чист и опрятен. Иногда такими бывают маленькие станции у нас в России, когда начальником станции назначается любящий своё дело железнодорожный чиновник, контролирующий работу подчинённых и требующий ежедневного порядка.
Эта требовательность сначала торпедируется, затем входит в норму и становится неотъемлемой частью жизни каждого станционного человека. Если человеку, бросившему окурок мимо урны, съездить по физиономии дворницкой метлой, то после пятого окурка человек перестанет бросать окурки мимо урны, зная, что помимо метлы ему могут врезать вдоль спины казацкой нагайкой.
Вся западная культура втолковывалась именно таким путём и привилась. Но кроме полицейского кулака огромную помощь оказала товарищеская или соседская взаимопомощь. Как только что-то и где-то произойдёт, так соседи быстренько донесут в полицию и к виновному примут меры.
Причём доносчик бывает даже горд тем, что он способствовал поддержанию городского порядка. Точно так же доброхоты сообщат и о приезде иностранцев или подозрительных лиц. Сообщат совершенно бескорыстно в соответствии с установленным порядком.
Мы остановились в гостинице второго разряда в соответствии с нашей легендой — университетских работников, изучающих вопросы распространения славянских идей с территории Европы в Россию. Славянство в Австро-Венгрии особой популярностью не пользовалось, хотя славян в империи проживало достаточно, но факт распространения славянства с территории Европы был лестен.
Мы нанесли визит ректору университета с рекомендательными письмами от университета в Петербурге, были очень хорошо приняты, и нам было позволено работать в университетской библиотеке.
Я сидел и писал свой вывод о том, что история сделала чехов осторожными и искусными в либеральной дипломатии. Они не хотят принадлежать России, но крайне дорожат ею для устранения Австрии…
Борисов Александр Васильевич в это время в курительной комнате о чем-то дискутировал с одним из доцентов исторического факультета. По их возвращении доцент был представлен мне, и мы обменялись мнениями о библиотечных фондах наших университетов. По просьбе Борисова доцент принёс нам небольшую пачку писчей бумаги, на которой мы и делали записи. Окончив работу, мы сдали бумаги на хранение библиотекарю, и пошли гулять по городу.
Описывать Прагу смысла не имеет. Не хватит бумаги и восторгов. Приятный старинный город. В нем хорошо жить или просто немного погулять, но не больше. Через какое-то время он становится чужим городом. Меня всегда тянет домой из-за границы и Прага в этом отношении не исключение.
Три дня в Праге пролетели мгновенно. Мы снова сели в поезд и поехали в Россию. Когда мы проехали российскую границу, я спросил у Борисова, а с какой целью мы выезжали в Прагу?
— Как зачем, — улыбнулся Александр Васильевич, — мы передали письмо Францу-Иосифу и везём письмо нашему императору.
— Когда же мы всё это сделали, — удивился я. — А вдруг бы нас обыскали пограничники на границе?
— А ты подумай, что мы делали, чтобы никто не догадался о цели нашего приезда, — предложил мне полковник.
— Мы совершенно ничего не делали, просто работали в библиотеке, делали совершенно не нужные записи на бумаге, которые и везём в моей папке, — сказал я о своих впечатлениях от поездки.
— А чья это бумага? — Борисов стал постепенно наводить меня на суть проведённой операции.
— Не наша, — я стал медленно понимать, — мы писали на бумаге, на которой симпатическими чернилами написано письмо и отдавали их на хранение библиотекарю, чтобы любой человек мог удовлетворить своё любопытство нашими записями.
— Точно, — сказал полковник, — и к этой стопке листов я добавил ещё один лист такой же бумаги, который находился в моей трости.
— И всё? — в моём голосе Борисов уловил разочарование.
— Всё, — сказал он, — но зато ты познакомился с человеком, с которым тебе придётся иногда встречаться и ты понял, что любое сильное волнение при выполнении задания является элементом, на который обращают внимание все сотрудники сыскных служб. Трезвый расчёт и уверенность в своих действиях — вот что тебе предстоит освоить на нашей работе. Понял?
— Понял, Александр Васильевич, — сказал я, хотя, честно говоря, многое ещё мне было неясно.
— Зарубите себе на носу, молодой человек, — назидательно сказал мой шеф, — когда в мирное время дело дойдёт до обысков, погонь и перестрелок, то на этом ваша карьера закончится с плачевными для вас результатами. Высший класс нашей работы состоит именно в том, чтобы о ней никто и ничего не знал».