Страница 18 из 27
Чем дальше я обучаю Марию, тем тревожнее становится у меня на душе. Она требует, чтобы я рассказывал все подробности предстоящих операций, чтобы она могла определить, не замышляю ли я чего-нибудь контрреволюционного.
Прямо как комиссар в Красной Армии, где командир и шага не может ступить без одобрения комиссара. Комиссарша. Чувствует моя душа, что она допрыгается. Ещё одна попытка потребовать от меня отчёта о том, где я был, с кем встречался и о чем говорил, я ей дам такую отповедь, которая отобьёт охоту задавать такие вопросы.
Кто она такая, чтобы я перед ней отчитывался? Я и перед женой отчитываться не буду. Всё должно быть на полном доверии. И вообще, кто у нас командир? Я!
— Завтра едем в Москву, — поставил я задачу.
— Хорошо, а зачем? — спросила Мария.
— Мне нужно проведать своих родителей и тебя познакомить с ними, — сказал я.
— А зачем меня знакомить с ними? — смутилась Мария.
— Чтобы они знали, кто мне будет стрелять в спину, — злорадствовал я.
— Может, ты ещё скажешь им, что я ведьма? — возмутилась девушка.
— Обязательно скажу, что ты дочь самого Дзержинского, — не унимался я.
— Замолчи, — топнула ногой Мария, — ты вымотал все мои нервы.
— То ли ещё будет, — пообещал я.
Путешествие из Петербурга в Москву длилось почти сутки. Наши мандаты, словно волшебные палочки, выписали нам литеры в вагон первого класса и до Москвы мы доехали без приключений.
Мои родители встретили меня со всей теплотой, которая может быть только у родителей. Они не знали перипетий моей петербургской жизни, об отсидках в тюрьме, о ВЧК. Марию они сразу стали называть Машенькой и относились к ней как к своей дочке, которая приехала к ним на каникулы из пансиона.
— Доня, нам так нравится твоя Машенька, — прошептала мне мама, — я знала, что у тебя есть вкус и ты знаешь толк в женщинах. Вы будете как оформлять свои отношения или, так и будете жить в гражданских отношениях?
— Нет, маменька, Мария пока мой товарищ по работе, не знаю, сложится ли что-то у нас, — откровенно признался я.
— Сложится и мы с отцом заранее вас благословляем, — сказала мама и поцеловала меня, — я же вижу, что она любит тебя.
Интересно, по каким признакам она это определила? Вероятно, это женское сердце. Женщины частенько уединялись от нас, о чем-то шептались, смеялись, вместе хлопотали на кухне, стараясь поразить нас кулинарными изысками из того набора продуктов, что были в свободном обращении.
Я заметил, что в комнатах поубавилось привычных для меня вещей, и понял, что эти вещи помогали моим родителям выживать. Я дал маме денег, чтобы она могла себя поддерживать. Папа работал на железной дороге и получал паёк, но что такое паёк для нормальной жизни? Так, средство для выживания.
— Мария, — сказал я своей напарнице, — через неделю мы с тобой уедем за границу. Я хотел бы заехать к твоим родителям, чтобы познакомиться и оставить им какие-то средства в качестве помощи для жизни.
По увлажнившимся глазам девушки я понял, что задел самую её больную струну.
— Я не знаю, кто мои родители, я вообще не знаю, кто я такая. Была в приюте, потом на фабрике, потом в революцию. ЧК мои родители, — жёстко сказала она, — меня не будили по утрам с чашками с кофе, как тебя.
Конечно, сирота всегда чувствует злобу на того, у кого есть родители и нормальная семья. С этим уже ничего не поделаешь. Была бы возможность, я бы обнял весь мир, отдал всё своё тепло всем обездоленным и осиротевшим людям, но их так много на земле, что меня на всех не хватит. И тот, кому не достанется моего тепла, будет чувствовать себя обиженным. Ещё одним или двумя, тремя обиженными людьми станет больше. Лучше уж ничего не делать, а выбрать кого-то и усыновить его или удочерить. Это, пожалуй, большее, что может человек.
— Не сердись, — примирительно сказал я, — я не хотел тебя обидёть и раньше не спрашивал тебя о родителях, происхождении, считая, что ты сделаешь это сама, если сочтёшь это нужным. Считай, что ты нашла своих родителей. Родители в тебе души не чают и будут рады, если ты им будешь вместо дочери. Я с мамой говорил об этом. Если со мной что случится, я тебе поручаю заботиться о них.
— Как ты смеешь так говорить, — со слезами на глазах говорила Мария, пытаясь ладошкой закрыть мой рот, — с тобой ничего не может случиться. Боже, зачем мне дали такое задание?
— Успокойся, — уже деловым тоном сказал я, — завтра идём к Дзержинскому, доложимся, что и как.
— А что и как, — не поняла Мария, — похоже, ты снова не ставишь меня в известность о том, что ты задумал?
— Я же тебе говорил, что ты ещё со мной намучаешься, госпожа Казанова, — рассмеялся я. — Кстати, я так и не знаю, как твоя фамилия?
— Моя фамилия Светлова, — серьёзным голосом сказала Мария, — а почему ты меня назвал своей фамилией?
— Вот твой паспорт, почитай, — и я протянул девушке заполненный бланк паспорта. С полковником Борисовым паспорта мы делали сами, для того, чтобы обеспечить секретность наших миссий. Для этих целей мы получали по линии министерства внутренних дел чистые бланки паспортов и прослушали курс заполнения бланков, возможных подделок и прочее, а также дубликаты необходимых печатей.
— Почему ты считаешь, что мне нравится твоя фамилия, — возмутилась девушка, — ты что, спросить меня не мог? Мне моя фамилия больше нравится, чем твоя. И кто мы, брат и сестра, господин Казанов?
— У брата и сестры отчества одинаковые, а у нас разные, — сказал я, забирая у неё паспорт, — мы с тобой муж и жена.
Девушка поджала губы и отвернулась.
Глава 28
Наши мандаты привели нас на Лубянку, где разместилось ВЧК.
Дзержинский принял незамедлительно.
— Что решили, Дон Николаевич, — спросил председатель ВЧК, — зачислять вас в список кадров комиссии?
— Ничего я не решил, Феликс Эдмундович, — ответил я, — но мы с Марией выезжаем за границу осмотреться и решить, что и как.
— Не понял, — сказал Дзержинский, — вы что, попрощаться с добрым дядей пришли?
— Выходит, так, — сказал я.
— Мария, а вы что скажете? — строго сказал Дзержинский.
— Товарищ Дзержинский, по вашему заданию я выполняла всё, что мне было предписано. За этот период я училась, учила языки, общение и поведение за столом, танцы, литературу, для меня выписан паспорт на имя Казановой Марии Александровны, жены наблюдаемого мной Казанова. Дальнейшие действия мне не известны, — отрапортовала Мария.
— Да, вы с ней поработали основательно, — сказал Дзержинской, — я поначалу её и не узнал. Как же я могу дать вам добро на выезд, если не знаю, что вы собираетесь делать?
— Я и сам пока не знаю, куда мы поедем, — сказал я, — но если будет нарушен принцип конспирации, то можно уже никуда и не ехать, и вообще забыть о мысли наладить то, чем я занимался, работая в Зимнем дворце.
— Мне легче вас расстрелять, чем решать ваши загадки, — сказал Дзержинский, — и я не знаю, что меня останавливает. Я не знаю, вернётесь вы или нет, насколько я могу доверять вашей спутнице…
— Я занимался связями между царственными домами Европы, — перебил я его.
— То есть, работали фельдъегерем, — удивился председатель ВЧК.
— Нет, я осуществлял связь между царственными домами, — уточнил я.
— И в чём здесь разница? — не понимал Дзержинский.
— Есть договоры открытые и есть договоры секретные, — начал объяснять я. — Вы сказали, что обнародуете все секретные договоры царского правительства. Этим вы теряете авторитет надёжной договаривающейся стороны, которой нельзя доверять ни в одном важном вопросе. То, что руководители говорят открыто, отличается от того, что говорят руководители наедине. И руководители не прекращают своих контактов в любой обстановке, даже когда отношения зашли до войны. Но никто не должен знать об этих контактах, иначе это будет воспринято как предательство интересов своей страны. Вот поэтому и нужна строжайшая конспирация во всём, что касается руководства стран. Вернёмся мы или не вернёмся, всё будет зависеть от обстоятельств, а заверить человека о своей преданности особого труда не представляет. Если мы обсуждаем важные вопросы, то это уже есть степень доверия того же уровня, как и обсуждаемые вопросы. Меня раньше никогда не спрашивали, вернусь ли я назад. Это было само собой разумеющимся делом.