Страница 8 из 81
— Что, Роман, не отдышишься никак? — спросил Петр. — Идем на мой плацкарт, до поверки полежишь, полегчает.
Годун помог товарищу пройти несколько шагов вглубь барака, уложил его на свое место во втором ярусе. И тут Полудневый неожиданно охватил рукой шею Годуна, привлек его к себе, жарко зашептал:
— Петя, ты танкист... понять должен... Эти машины... нашими руками? Нельзя допустить. Чарли твой дружок... Гад он. Покарать, утопить в сортире. Я не гожусь... есть два верных человека. Ночью. Только булькнет, концов не найдут... Помоги.
Годун ужаснулся. Полудневый высказал его мысли. Но такие мысли возникали у Петра в момент крайнего ожесточения, и он понимал, что такой страшной кары Ключевский, даже если он соблазнился пайкой, не заслуживает. Вот как все взъелись на Чарли. Будто в нем одном все дело. Пропадет умник с позором. А кто просил лезть? Журавли... Дуралей несчастный с высшим образованием. Что только нашел Иван Степанович в этом психе.
— Ну? — допытывался Полудневый. — Обещаешь?
— Что изменится, Роман?
— Как же! Другим наука. Припугнем. Жалеешь дружка?
— Какой он мне...
— Вот и помоги.
— Подумать надо.
— Скорей думай. К утру бы... Тогда никто больше не выйдет, поверь моему слову. Отобьем охоту.
Годун направился во двор. Еще недавно он кипел от злости, теперь его охватила тоска. Неужели этой ночью придется помогать хлопцам отправить Чарли на тот свет? Жалко все-таки. Ведь не в себе человек, сразу видно — блаженный. Вот он...
Ключевский шел прямо к ним. Лицо его было решительным, губы сжаты, он не прятал глаза, смотрел на товарищей.
— Держите, — Юрий хотел было сунуть в руки Шевелева и Годуна по куску завернутого в тряпицы хлеба. — Ваша доля.
— Не возьму! — отпрянул Годун. — Сребрениками делишься?
Ключевский побледнел, кадык на его худой тонкой шее качнулся.
— Ты выслушай, а потом бей.
— Тебя, гада... — зашипел Годун.
— Да погоди, ты! — сердито взглянул на него Иван Степанович. — Пусть выложит, какая такая мысль ему в голову стукнула.
— Не здесь, — Юрий покосился в сторону проходивших мимо пленных. — Давайте руки помоем... А ты, Петр, припомни, какая максимальная скорость... у танка. Должен знать.
Он бережно спрятал в карманы не принятый товарищами хлеб и направился к умывальнику.
— Идем, — сказал Шевелев. — Послушаем...
И вот они трое рядышком, моют руки. Юрий в середине.
— Ну вспомнил, Петр? Какая максимальная?
— Ты дурочку не разыгрывай, — злобно блеснул на него глазами Годун. — Это тебе не кинокомедия. Утопят в дерьме, узнаешь какая...
— Шестьдесят километров, — повернувшись к Шевелеву, сказал Юрий. — А сколько мы с вами можем пройти за час? Километра четыре — не больше. Ну, пять от силы. Три часа, пятнадцать километров — и выдохлись. Так ведь?
— Так. Не тяни. К чему это?
Ключевский повел глазами по сторонам и сказал тихо, но четко выговаривая каждое слово:
— К тому, что мы эти пятнадцать километров можем сделать за четверть часа. Мой план — предлагаю бежать на танке. Втроем.
Всего ожидал Шевелев от Юрия, но только не это. Бежать на танке... Такое загнуть! Несерьезный все-таки человек Юрка. Иван Степанович досадливо хмыкнул.
— На ковре-самолете куда лучше...
— Это почти одно и то же. Только ковер — сказка, а танк — реальность. Шестьдесят километров в час... Пусть скажет Петр. Отремонтируем, захватим и рванем.
Оба умолкли и ждали, что скажет третий — как-никак Петр танкист, механик-водитель.
А Годун молчал. Лицо его вытянулось, приняло какое-то глуповато-растерянное выражение, рот был приоткрыт. Глаза, уставившиеся в одну точку, блестели. Слова Ключевского поразили Петра, но ему требовалось время, чтобы осмыслить, переварить их. Он словно оцепенел.
Ключевский решил, что товарищи не одобряют его плана. Значит, все пропало. Один он ничего не стоит, а искать рисковых и верных людей среди тех, кто по своей воле за пайку хлеба пошел в команду ремонтников, дело безнадежное. Все. Такая идея пропадает! Жалко. Теперь у него один выход...
— Иван Степанович, дело верное, но нет у меня времени вас убедить — нельзя нам долго быть вместе... Подумайте. Ночь у вас. Если утром из строя не выйдете, я... Что мне остается? Завтра же...
— Не пугай! — рассердился Шевелев, поняв, на что намекает Юрий. — Как сделать-то, ты подумал?
— Это детали, Иван Степанович. Нельзя всего предугадать. Уточним по ходу действия. В зависимости от обстоятельств.
— По ходу... Что они, дураки? Как карету подадут нам — пожалуйста, садитесь и погоняйте.
— Им в голову не придет. — Лицо Юрия просияло, стало вдохновенным. — Понимаете, они всего ожидают, только не этого. Слишком невероятно. Невероятность тем-то и хороша, что ее не предусматривают и к ней не готовятся. Никогда больше не представится нам такая возможность. Вы только посмотрите, как может получиться. Танк отремонтирован. Обязательно начнут пробовать, как работает мотор. И в процессе ремонта, и после окончания его. Так ведь? Когда будут пробовать, то не обязательно немцам всем экипажем садиться в танк. Там будет сидеть только водитель. А остальные будут стоять где-нибудь рядом с танком, может быть, даже и отойдут от него. При более или менее удачном стечении обстоятельств мы легко можем завладеть танком, и тогда попробуй нас остановить. Уж десять километров за какие-нибудь пятнадцать минут мы сделаем. Это ж все равно, что на автомашине или на самолете. Где-нибудь в лесу остановим танк, подожжем, а сами наутек. Это просто счастье само лезет нам в руки.
Вот какому «журавлю» вцепился в хвост Чарли. Только ведь перышко может в руке остаться, а «журавель» улетит...
— Чем мы рискуем, Иван Степанович? — у Юрия даже слезы выступили на глазах. — Жизнью, тремя жизнями, а что стоит наша жизнь? Верный шанс упустим. Решайте. Пошел я. Утром буду знать... Утро вечера мудренее.
Он отряхнул капли с рук, вытер их о полы гимнастерки. Хотел было идти к бараку, но, вспомнив что-то, задержался.
— Возьмите хлеб. Прошу... Мне на сердце легче будет.
На этот раз Годун молча принял завернутый в тряпицу комочек. Он все еще находился в состоянии полуоцепенения. Иван Степанович хоть и не сразу, но тоже взял свою долю.
— Если не получится, — сказал он, — знаешь, кем нас считать будут?
— Знаю. Без риска нельзя.
— Я риска не боюсь, Юра. Так ведь не о нашей жизни речь идет. Копай глубже. Кроме жизни, честь имеется, вера в человека. Мы ведь советские люди.
— Надо рисковать. Всем, что у нас есть. И жизнью, и честью. Игра стоит свеч. Подумайте, что будет, если у нас выгорит.
Годун молчал, слабая улыбка блуждала на его лице.
— Теперь мне нужно ваше слово, — печально сказал Юрий. — О моей задумке никому ни звука. Обещаете?
— Это ясно. Будь спокоен.
— Значит, все, до утра... — Ключевский зашагал к бараку.
— Что будем делать? — спросил Шевелев невесело.
— Как — что? — встрепенулся Петр и перешел на деловой тон: — Свой хлеб я отдам лейтенанту. Он доходит. Это раз. Теперь насчет завтрашнего. Выйдем, Иван Степанович. Чарли дело предлагает.
— Поддерживаешь? — удивился Шевелев.
— А как же! На чем же еще бежать мне, если не на танке? Это Чарли ловко придумал, сварила голова.
— Еще не сварила, а только одну водицу на огонь поставила... Может опрокинуться, может выкипеть попусту.
— А мы зачем? Поможем.
— Как? Я должен знать, на что иду. А вы... Один — в облаках, другой — тоже...
— Мне бы только рычаги руками ухватить, Иван Степанович. Танк — это же машина, зверь стальной. Только бы рычаги в руки попали.
— Я не про это, Петя. План должен быть точным, а не вилами по воде. А у нас пока одно желание.
— Где его взять, точный план? Юрка правильно говорит — как подвернется. Дело случая.
Шевелев задумался. Его удивило то, что роли внезапно переменились, и теперь в плане Юрия Ключевского сомневался он, а Петр горячо защищал того, кого он еще недавно считал бесплодным мечтателем и даже предателем.