Страница 75 из 81
— А нашей авиации не видно... Где вы, соколы, черт бы вас побрал! Вот тебе и война малой кровью, чужой земли не хотим, но и своей не отдадим...
Честное слово, мне показалось, что командир пограничников фальшивит. Может быть, потому, что я всегда недолюбливал громкие слова, пышные фразы, ложный пафос. Впрочем, что требовать от такого капитана. И тут я услышал простые, бесхитростные слова, больно отозвавшиеся в моем сердце:
— А там наши ребята...
Это сказал Володька. Он не слышал взрывов, но, очевидно, понял, о чем говорят капитан и старший сержант, и, поднявшись, стиснув зубы, смотрел на запад.
Застонал, приходя в себя, раненый пограничник, открыл глаза.
— О-о-о! Вас-с... Май...
Бойцы-пограничники, сидевшие все время молча и неподвижно, с суровыми лицами, повернули головы к раненому товарищу. Это были здоровые, плечистые, подтянутые ребята, один к одному, на подбор — в пограничные войска слабаков не посылают, и надо отдать справедливость капитану, дисциплина в его отряде была образцовой — бойцы и в машине вели себя точно в строю.
— Ва-ас... О-о-о! Вас... — стонал раненый.
Мне показалось, что старший сержант растерянно, вопрошающе взглянул на своего командира.
— Не слышишь? — сердито сказал тот. — Он тебя зовет, Василий. Дружок твой... Напои его. — И крикнул шоферам, копавшимся в моторе нашей машины: — Конец будет?
Раненый пограничник не смог сделать и двух глотков из горлышка фляги, поперхнулся, пустил пузыри, застонал и умолк, видимо, потеряв сознание.
«А все-таки, почему они сидят, точно воды в рот набрали?» — подумал я, рассматривая лица пограничников. Может быть, я не подумал, а произнес это вслух, потому что капитан, словно отвечая на мой вопрос, весело окликнул своего бойца:
— Василенко, что молчишь? О женке думаешь?
— Так точно, товарищ капитан, — отозвался Василенко.
— А ты Семиколенов? Тоже свою Катюшу вспоминаешь?
— Так точно, товарищ капитан.
— Не волнуйся, никуда не денется твоя баба. Как это в песне поется: «Береги страну свою родную, а сосед Катюшу сбережет...»
Капитан щелкнул пальцами, и его бойцы, точно по команде, дружно засмеялись.
— Почему мы стоим? — морщась от боли, тихо произнес майор. — Капитан? И, кстати, прекратите ваши пошлые шутки...
— Сейчас поедем, товарищ майор, — успокоил его командир пограничников. — А шутки... Приуныли мои ребята, хотел развеселить. — Он взглянул на часы, поднялся и крикнул шоферам: — Под расстрел меня хотите подвести, разгильдяи, хрен вашей капусте!
Вынужденная задержка беспокоила меня не меньше капитана. К счастью, мотор завелся, и мы двинулись вперед.
Зульфия проверила пульс раненого пограничника, качнула головой.
— Не дотянет? — спросил капитан.
— Боюсь...
Но раненый очнулся, застонал, забормотал что-то невнятное. Зульфия заботливо наклонилась к нему.
— А ведь мы с тобой так и не познакомились, — торопливо сказал капитан, протягивая девушке руку. — Капитан Павлов, без пяти минут майор, представлен к третьему ордену, второй должен вручить наш генерал сегодня.
Зульфия пожала руку капитану и в тон ему отрекомендовалась:
— Санинструктор Гогодзе, без пяти минут врач, второй медали не имею, к первой пока не представлена...
Он прекрасно понял, что девушка высмеивает его хвастовство, но не обиделся и, смеясь глазами, долго тряс ее маленькую руку.
— Значит, студентка мединститута?
— Бывшая, ушла с третьего курса.
— Комсомолка-доброволка, — усмехнулся одной щекой (странная все-таки у него улыбка) капитан Павлов, — Молодец, хвалю за храбрость! Покажи-ка свою пушку. У тебя трофейный, кажется?
Командир пограничников спрашивал о пистолете девушки. Зульфия осторожно вытащила из сумки «вальтер», подала капитану. Он подбросил трофейный пистолет на ладони.
— Махнем? У меня ТТ...
— Не выгодно вам. В обойме всего два патрона.
— Только два? — удивился Павлов. Он вынул обойму, высыпал на ладонь патроны, подбросил их, как камешки. — Зачем же таскать, если только два патрона?
Девушка ответила не сразу. Я увидел тоску в ее глазах.
— Мне больше не нужно...
Капитан понял, застыл, жадно глядя в лицо девушки. Он ел ее своими рысьими глазами. И, кажется, в эту минуту он восторгался ею.
— Неужели? — хрипловато произнес он и точно проглотил горьковатый комочек, внезапно оказавшийся во рту. — Не испугаешься смерти?
— Что я? Моя смерть... — печально-насмешливая улыбка скользнула по губам девушки. — Сколько погибло, умерло на моих глазах, на руках у меня за эти дни. Люди какие! Думаете, лучше будет, если плен? Для девушки? Нет! Это было бы ужасно... Не хочу! — Черные запекшиеся губы Зульфии задрожали, она прикусила нижнюю, вытерла слезы кусочком бинта и добавила, всхлипывая жалобно, по-детски: — А наши все отступают, отступают, бегут почти от самого Ростова. Не могу видеть... Сил нет.
— Неужели вы решитесь? — тихо спросил капитан, впервые обратившись к Зульфии на вы. — Смерть — это конец всему... А плен... Все-таки жизнь. Такая молодая...
Девушка не ответила. Наша машина остановилась, снова заглох мотор.
— Капитан, слышишь, капитан, — открыл глаза майор. — Брось! Не играй у нее на нервах. Вези скорей.
Лежащий рядом с майором боец-пограничник застонал и, хватая губами воздух, забормотал свое, непонятное. Мне показалось, что я различаю некоторые слова, хотя он и не договаривал их.
— Живей! — крикнул шоферам капитан, торопливо вставляя патроны в обойму.
— Что он говорит? — толкнул меня локтем Володька, напряженно следивший за движением губ раненого.
Поразивший всех нас выстрел раздался в то мгновение, когда Зульфия нагнулась к раненому, а капитан ударом ладони загнал обойму в ручку «вальтера».
Пуля попала в голову пограничника. По телу раненого пробежала судорога, и оно замерло. Все оцепенели от неожиданности.
— Ш-што? — вскрикнул побледневший капитан. Недоумевая, видимо, не в состоянии поверить в то, что произошло, он посмотрел на трофейный пистолет и гневно швырнул его под ноги Зульфии.
— Мальчишка! — послышался отчетливый голос майора. Он лежал неподвижно, с закрытыми глазами. «Военная косточка», он знал, что может случиться, когда играются с оружием.
— Капитан... — Володька моргал глазами, точно стараясь стряхнуть что-то прилипшее к его ресницам. — Знаешь, капитан, за это... будут судить.
Старший сержант, не проронивший ни слова, нервно вертел головой, точно воротник гимнастерки стал вдруг тесен, душил его. Бойцы-пограничники сидели по-прежнему молча, напряженно невозмутимые, но на их лица словно упала тень. Один, тот, чьи колени упирались в мои и чей недружелюбный взгляд я несколько раз улавливал на себе, угрюмо покосился на вытянутое тело товарища. Другой, сидевший у заднего борта, поднял на секунду лицо к небу и что-то прошептал беззвучно. Точно слова молитвы...
— Он мертв, — сказала Зульфия, опуская руку убитого.
Капитан, бледный, отрешенный, не обращая ни на кого внимания, опустился на одно колено и прикоснулся губами к щеке мертвого.
— Вот оно, трофейное оружие... Прости, Иванов... Прощай, Иванов, боевой мой товарищ, друг.
— Разве не бывает несчастных случаев? — заторопился с оправданием своего командира старший сержант. — Он все равно бы... Сколько крови потерял. Не жилец на белом свете.
Что я видел, что слышал? Товарищи... Несчастный случай? Неумелое обращение с трофейным оружием? Неправда! Ведь капитан Павлов убил, умышленно прикончил своего раненого бойца, пробормотавшего вдруг немецкие слова. Раненый просил воды: «вас...» это «вассер». Он обращался к богу: «Май...» это «майн готт», он звал свою мать: «му...» — «муттер».
И на меня хлынуло волной все, что исподволь накапливалось в сознании, что неясно, но все сильней и сильней тревожило меня с тех пор, как я увидел рысьи глаза командира пограничников. «Гитлеровцы! Сидящие со мной в машине пограничники — переодетые в нашу форму гитлеровцы, капитан Павлов — гитлеровский офицер!» Мне показалось, что наша машина с полного хода валится в кювет, опрокидывается.