Страница 71 из 81
— Где нашли письмо? — спросил старший лейтенант.
— У него. В кармане гимнастерки.
«Усатый боец, наш раненый... — пронеслось у меня в голове. — Удружил... Ну, как объяснить им? Не могу же я все рассказать первому попавшемуся лейтенанту».
— Что я говорил? — торжествовал маленький. — Убил нашего, забрал у него гимнастерку. Диверсант, какой-нибудь немец из Поволжья.
На этот раз слова маленького, злого бойца попали, кажется, на благоприятную, подготовленную почву. Его версия начала казаться убедительной. На меня бросали гневные взгляды.
— Да, диверсант! — крикнул я, поворачиваясь к своему недоброжелателю. (Он все-таки завел меня, и я теперь его ненавидел).
Слово «диверсант» я произнес не без гордости — ведь меня готовили для разведки и диверсий в тылу гитлеровцев. Мысль о том, что я совершаю опасную и, возможно, непоправимую ошибку, пришла мне с опозданием на какую-то долю секунды, когда злосчастное слово уже сорвалось с языка.
— Советский.... — торопливо добавил я.
Эта существенная поправка, кажется, не произвела желательного впечатления, лица бойцов становились все более хмурыми, злобными. Для них слово «диверсант» означало только одно — враг. Даже старший лейтенант утратил свою прежнюю невозмутимость и уже не скрывал своего предубеждения ко мне.
— Ты знаешь: не бреши! — убежденно произнес танкист. — Советских диверсантов не бывает. У нас такой гадости не водится.
Точно в душу плюнул. Меня оскорбляли понапрасну, как самого последнего мерзавца. И кто — свои, наши, самые дорогие мне люди. Вот оно — неудачное, не вовремя сказанное слово. Даже дыхание перехватило:
— Ребята, понимаете... Что вы слова испугались! Есть у нас диверсанты, поверьте. Наши подпольщики, партизаны совершают диверсии. Ведь если враг... Мы должны его же оружием... — поспешно и сбивчиво начал объяснять я.
Но чем горячей оправдывался я, тем сумрачней и недоверчивей становились лица бойцов и командира. Неужели придется выкладывать всё?.. Я не имел права это делать. Да и поверят ли они, если я расскажу, что случилось со мной этой ночью? Я уже сам начинал не верить...
— Вася, что он говорит? Он — диверсант? — спросил вдруг богатырь в чалме, выходя вперед и заглядывая и лицо командиру.
Я уже давно заметил странное поведение этого молчаливого бойца — он все время вертел головой, внимательно вглядываясь в лица товарищей, точно стараясь по движению их губ понять, что они говорят. Теперь он смотрел на губы старшего лейтенанта.
— Погоди, Володька... — отстранил его рукой старший лейтенант и торопливо поднял к глазам висевший на груди бинокль.
С запада, оттуда, где были гитлеровцы, донеслась усиленная стрельба. Все, как по команде, повернулись в ту сторону и застыли, напряженно прислушиваясь. Старший лейтенант опустил бинокль.
— Все, кроме Володьки и Петренко, по своим местам!
Бойцы, пригибаясь, побежали от нас. Тут я понял то, о чем мне следовало бы догадаться раньше, — старший лейтенант единственный командир на этом участке первой линии обороны.
— Товарищ старший лейтенант, немедленно отправьте меня к мосту! — закричал я со злостью. — Немедленно! Иначе...
— Что — иначе? Буду я возиться с такими... Петренко, отвести и расстрелять.
— Выслушайте меня! Вы должны...
Старший лейтенант смотрел на меня, стиснув зубы. Петренко, тот самый боец, что помогал мне тащить мотоцикл, снял с шеи автомат и легонько толкнул меня в плечо.
— Старший лейтенант! — вскрикнул я не своим голосом. — Вы что, обалдели? Я требую, чтобы вы немедленно доставили меня к старшему командиру. Слышите? Вы совершаете преступление. Вы...
— Петренко, выполняйте приказ.
Я смотрел на его усталое, осунувшееся, суровое лицо, и мне показалось, что он тверд в своем решении, что все слова, какие я произнес и смогу еще произнести, не разубедят его.
— Что вы делаете? — тихо произнес я, чувствуя, как бледнею. — Там — мост... Если расстреляете — его захватят немцы.
Он молчал. Петренко снова тронул меня за плечо, приглашая отойти в сторонку.
Впервые в жизни я испытал настоящий страх. Он был вызван мыслью, что, преодолев самые трудные препятствия, находясь у своих, почти у цели, я могу погибнуть так чудовищно нелепо и бездарно, погибнуть и погубить тех, кого должен был спасти. Нет, этого не могло произойти, в это я не мог поверить. Какая-то фальшивинка была в возникшей, трагической для меня ситуации, тут что-то было не так... Я вдруг почувствовал на своих губах улыбку.
— Нет, заявил я насмешливо. — Н-нет, товарищ старший лейтенант, так дело не пойдет! Если вы решили расстрелять советского разведчика, везущего важное донесение, то стреляйте сами, своей рукой. Да, да! Я с места не сойду. Вот так... Пожалуйста!
И я сел на землю, вытянув уставшие, саднившие у колен ноги.
Старший лейтенант, казалось, не обращал на меня внимания. Он смотрел в бинокль в ту сторону, откуда доносилась стрельба. Петренко стоял за моей спиной с автоматом в руке... Мне хотелось закрыть лицо руками, но они дрожали, и я прижал их ладонями к земле.
— Вася, его нельзя расстреливать, — послышался голос богатыря. — Отправь его в тыл, там разберутся. Может быть, он правду говорит.
— Погоди, Володька, не путайся... — досадливо ответил старший лейтенант, отнимая от глаз бинокль. — Принеси-ка лучше бутылку. Бу-тыл-ку! Понял? Кажется, наши машины... Откуда взялись? А ты вставай...
Чувствуя себя униженным, я поднялся, радуясь и негодуя. Володька исчез было, словно сквозь землю провалился, но тут же я увидел его с бутылкой в руках. Оказывается, за танком у них был блиндаж. Богатырь на ходу, с двух ударов по донышку выбил пробку и по знаку старшего лейтенанта подал бутылку мне.
— Товарищ старший лейтенант, немедленно...
— Не психуй! — перебил он меня. — Сейчас отправлю. Я тебя на пушку брал...
— Но почему вы отказываетесь сообщить в штаб по телефону?
— Нет у меня связи! — помрачнел артиллерист. — Не видишь, что делается? Перебили связных, пока они катушки сматывали. — И добавил озабоченно: — Мост, говоришь? А как они могут его захватить?
— Не знаю. Может быть, десант ночью сбросили.
— Сейчас отправлю, — повторил он недовольно. — Людей у меня... кого послать? Разве Володьку...
— Да я сам могу поехать!
— Сам... — криво усмехнулся старший лейтенант. — Дурачков ищешь? Да я еще не знаю, кто ты таков на самом деле.
— Разведчик, диверсант, если хотите...
— В общем, без пол-литра не разберешь... — снова поднес бинокль к глазам командир. — Ты выпей лучше, а то на ногах еле стоишь... От страха?
В бутылке было красное столовое вино. Каберне. Я залпом выпил половину, отдышался, сказал:
— Не от страха. Ноги у меня побиты, ободраны, ехал без фары, натемную.
— А почему кровь в коляске?
— Немца пришлось прикончить, — ответил я неохотно.
— Куда же ты его дел?
— Выбросил. Думаете, приятно мертвеца возить.
— Молодец, если не врешь... Что? Что такое?... — Последние слова относились не ко мне, как следовало полагать, а к тому, что видел артиллерист в окуляры бинокля. Я поглядел в ту сторону. Далеко слева от шоссе появились клубы серой пыли. Стрельба усилилась. Пулеметные очереди сливались в сплошной треск. Завеса пыли, похожая на дым из трубы невидимого паровоза, быстро продвигалась в сторону шоссе.
— Кажется... — нерешительно начал было старший лейтенант и тут же взволнованно крикнул: — Наши!! Петренко, к старшему сержанту! Две пушки, по снаряду, — отсечь мотоциклы. Машины не трогать!
Петренко рванул с места.
— Наши, черти! — окончательно решил старший лейтенант. — Две... нет, три машины из балочки... — Он бросился к танку. — Павел, попробуй ты. Мотоциклы на шоссе. Сейчас появятся, идут наперерез.
Голова танкиста скрылась в люке. Теперь и я увидел машины. Первая уже въезжала на шоссе, поворачивала в нашу сторону. Еще дальше на шоссе появилась черная точка, вторая, за ней еще две. Скрылись, снова вынырнули. Я понял, что это головы мотоциклистов. Они выезжали из низинки. Сейчас видны были не только головы, но и плечи тех, кто сидел за рулем. Остановились, кажется.