Страница 39 из 81
Побледневший Верк влепил Алле пощечину.
— Я тебя убью!
Он оглянулся, схватил с буфета тяжелый хрустальный графин.
— Не ори, — спокойно и безбоязненно сказала Алла. — Поставь графин на место. Если ты еще раз тронешь меня хотя бы пальцем... Кстати, это будет против тебя — скажу, что ты хотел меня уничтожить, чтобы скрыть следы.
Алла сама изумлялась своим словам. Это был откровеннейший шантаж. Где и когда научилась она таким вещам? Очевидно, это всегда было в ней, но пробудилось сейчас как женская месть. Она злорадствовала, торжествовала.
— Да, да, Оскарик, они будут рады, все твои друзья — найден виновный, на которого можно свалить все. Так ведь? Я поступлю подло, знаю. А что мне остается делать, если ты хочешь принести меня, ни в чем неповинного человека, в жертву? Н-нет, я не такая уж дурочка, как ты представляешь. Ты подлый, и я буду подлая. Ну, что? Что решил? Лучше всего сразу разделаться со мной? Боишься? Да, ты ведь не только подлец, но и трус. А я тебя все-таки... Да, я тебя любила и ревновала даже.
Она была восхитительна в этот момент. Верк кипел от бессильной ярости, но должен был признать, что Алла ведет себя, если учитывать сложившиеся обстоятельства, прямо-таки блестяще. А он-то полагал, что хорошо знает примитивное духовное устройство русской красотки. Ведь женщины такого типа созданы на один манер. Он ошибся, Алла, очевидно, только играла такой тип, ей ведь нетрудно, она и раньше, по ее же словам, тяготела к сценическому искусству.
— Вот так, Оскарик, — более спокойно продолжала она. — Дай мне платок, я вытру кровь на лице. Я хочу быть привлекательной до последнего момента. И сигарету, пожалуйста. Благодарю. Ничего особенного: от удара лопнул маленький сосудик, только и всего. Нос слегка припух, покраснел, я припудрю, и ничего не будет заметно. Чепуха! Милые бранятся — только тешатся.
Алла отложила зеркальце и, щуря глаз от сигаретного дыма, посмотрела на Верка, который молча, сосредоточенно наблюдал за ней.
— Вернемся к прежней неприятной теме... Ты говоришь, что с удовольствием передашь меня в руки следователей. Допустим. А что в таком случае грозит гауптману Верку, связавшемуся при помощи своей коварной любовницы с действующими в тылу у немцев советскими бандитами — подпольщиками, партизанами? Точно ответить затрудняюсь. Я ведь такими вопросами не занималась, не интересовалась даже. Но можно предположить — смертная казнь через повешение. Впрочем, я слышала, кто-то из твоих приятелей говорил, что палачи в ваших тюрьмах более охотно орудуют топором. Ж-ж-ж-ах! И — готово... Есть чудные стихи какого-то французского поэта, жившего чуть ли не в пятнадцатом веке. Стихи, даже гениальные, не приносили в те времена дохода, и он, чтобы заработать себе прожиточный минимум, примкнул к шайке разбойников, грабивших купцов на большой дороге. Вспомнила — Франсуа Вийон. Вот что он написал, обращаясь к своей возлюбленной, рисуя перед ней картину своей казни: «И голова, любимая тобою, с твоей груди на плаху перейдет...» Ужасно, не правда ли? Мне жалко тебя, Оскарик. Ведь, придумав наш с Любой заговор, ты сам надеваешь себе петлю на шею.
— Ладно, Алка, — устало сказал Верк. — Не надо демонстрировать передо мной свои актерские способности. Отложим на минутку этот разговор. Я хочу помыться, и ты приготовь мне кофе. Пожалуйста!
Алла на несколько мгновений замерла, недоверчиво и враждебно глядя на Верка, но тут же с подчеркнутой иронической рабской готовностью сорвалась с места.
— Сию минуту, мой повелитель...
Верк хорошенько помылся под рукомойником (Алла приучила его мыть руки и лицо не в тазу, а под рукомойником, доказав, что такое умывание более гигиенично) и, повесив мундир на спинку стула, начал отхлебывать из чашки горячий кофе. Он был мрачен, задумчив и все время поглядывал на лежавшую на столе раскрытую книгу. Наконец сказал, не оглядываясь:
— Все хорошо, очаровательная Сарра Бернар, черт бы тебя побрал. Но как ты объяснишь, если не следователю, то хотя бы мне исчезновение шестнадцати листов из книги?
— Почему именно я должна объяснять? — вызывающе скрестила руки на груди Алла.
— Потому что вырванные листы оказались у тех русских пленных, какие пытались удрать на танке, — солгал Верк. — Можешь не сомневаться, я листы этим людям не передавал.
— Значит, их передал кто-то другой.
— Логично. Листы из книги, лежавшей на моем столе, могли вырвать трое: я, ты, твоя подруга, которая три дня назад заходила к тебе в гости.
— По твоей просьбе, Оскар.
— Да, но это не меняет существа дела. Три человека. Согласна?
— Да.
— Я не вырывал. Один человек отпадает. Ты?
— Не вырывала! Да и как я могла передать им? Я ведь ни разу не приходила к вам в мастерскую.
— Ты могла передать Любе.
— Повторяю: не вырывала и не передавала.
— Прекрасно! Остается Люба. Ты оставляла ее в горнице одну?
— Не помню.
— А ты вспомни, вспомни, черт возьми! — снова вскипел Верк. — Я убедился, у тебя совсем неплохая память.
— Если и оставляла, то на очень короткое время. Вряд ли она смогла бы.
Верк резко повернулся к любовнице:
— Слушай, Алла. Это для тебя вопрос жизни и смерти. Понимаешь? После всего случившегося меня пошлют на фронт. Ты останешься одна. Я ничем не смогу помочь тебе. Однако, если ты все свалишь на Любу... Кстати, она погибла, но при очень загадочных обстоятельствах. Если ты все свалишь на мертвую, ты сможешь выпутаться.
— Нет, Оскар, — печально покачала головой Алла. — Ты меня утешаешь, обманываешь. Я не выпутаюсь.
— Зачем так мрачно.
— Ты боишься не за меня, а за себя. Боишься, что я тебя оговорю. Зачем ты принес и держал дома эту чертову книгу? Люба погибла, она ничего не может сказать в свое оправдание. Ее убили, замучили?
— Нет, откуда ты взяла?
— Я ничего не знаю. Ты ведь не рассказываешь мне.
— Она погибла в первый же момент под гусеницами танка, вернее в развалинах дома, через который танк пробился на улицу.
— Погибла... Бедная, бедная Люба. — Алла покачала головой, но тут же ее глаза сверкнули яростью: — И ты ее подозреваешь? Ведь если б она знала, что произойдет, она бы вышла из помещения.
— Я тебе сказал — обстоятельства гибели носят загадочный характер.
— Загадочный... — Алла затряслась в рыданиях. — Дурачье, просвистели танк, залезли с этим делом в дерьмо по уши, теперь хотите свалить всю вину на двух русских девчонок? Сволочи паршивые! Вы ставите себя над всеми — самые умные, самые сильные, самые смелые. И хитрые.
Верк вскочил со стула, схватил Аллу за руки.
— Алка! Прекрати. Прекрати сейчас же!
— Я правду говорю, — горячо, со слезами на глазах зашептала девушка. — Вы наших пленных не только голодом морите, вы их презираете — низшая раса, полудикари, иваны. Вот и допрезирались — умней вас, арийцев, иваны оказались! Поэтому-то вы так и злитесь, из себя выходите.
Верк тихонько оттолкнул ее от себя.
— Алла, я не верю, что ты была как-либо причастна к подготовке побега или что-либо знала о нем.
— Спасибо, — откровенно насмешливо поклонилась Алла. — Наконец-то ты...
— Вот и покончим на этом.
Алла достала сигарету и, прикурив от лампы, зашагала по комнате. Ее, видимо, озарила какая-то новая мысль.
— Подожди, Оскар. Несколько вопросов. Эта книга, она что, одна-единственная в мире? Существует только один экземпляр?
— Нет, конечно.
— У кого еще была такая книга у вас на базе или здесь, в городе?
Ай да Алка, вот она как повернула! Повернула, да не совсем.
— Один или два экземпляра могли быть у танкистов или мастеров. Но это ничего не меняет. Листы ведь вырваны из этого экземпляра, что находился у меня на столе.
— И я должна ломать голову с этими листками, мое это дело, да? — набросилась она на Верка. — Где ты взял книгу, у кого? Ты уверен, что тогда все листы были на месте? Может быть, их вырвали раньше.
Верк молчал. Он обдумывал новую, предложенную Аллой версию. Конечно, лично ему версия эта казалась далекой от правды, но она была спасительной, так как могла показаться убедительной для других. Кто знает, что один из экземпляров книги находился у начальника ремонтной базы? Только полицай Тышля и трое тех мальчишек, каких он приводил в кабинет Верка. Но никто из них не знает, куда дел книгу начальник ремонтной базы. Он мог отдать ее танкистам, допустим, их командиру, лейтенанту Бегнеру. Все члены экипажа «тигра» погибли...