Страница 7 из 8
Немаловажная часть помпейского дома описана ученым-энциклопедистом Варрона: «Зимой и в холода семья обедала у очага; в летнее время ели на открытом воздухе, крестьяне во дворе, а горожане в таблинуме, под которым следует понимать балкон, сделанный из досок». Упомянутое помещение представляло собой нечто среднее между балконом и верандой. С атриумом его соединял проем без дверей, изредка прикрывавшийся занавесом.
В итало-греческом доме таблинум утратил характер веранды, зато получил более изящное убранство: мозаичные полы, невысокий парапет или широкое окно, открывавшее вид на перистиль – залитый солнечным светом уютный дворик с миниатюрным садом, цветниками и фонтаном. Богато отделанный, украшенный произведениями искусства перистиль примыкал к покоям новой, эллинской половины дома, предназначаясь для отдыха души и тела. Сюда допускались только родственники или друзья, в беседах с которыми человек предавался столь ценимому римлянами деятельному досугу.
Атриум отражал деловую сторону жизни, то есть мир, где главное место отводилось службе, гражданскому долгу, почитанию старины и прежних нравов. Перистиль вводил в мир досуга, меньше всего связанного с родной историей или гражданской общиной. Легкомысленный вид чужеземного дворика освобождал от забот и погружал в фантастические мечты.
Перистиль в доме Веттиев
Мрачный, старинный атриум уже не использовался для общения с близкими, оставаясь подходящим местом для официальных приемов. В полутемном душном помещении хозяин заполнял счетные книги, принимал управляющих, вел деловые переговоры. Оказавшийся внутри дома таблинум использовали в качестве кабинета и приемной для нежеланных гостей, рабов, просителей или жалобщиков. Здесь же хранился семейный архив, который сын «принимал от отца, считая великой обязанностью передать его своим потомкам как отцовскую святыню». Позже в этой части здания появился коридор, по которому из атриума в перистиль можно было пройти, не беспокоя хозяина.
Если средний италийский дом состоял из 6–8 помещений, то в Помпеях ощущался гораздо больший размах. В усадьбах местной знати имелось до 40 комнат, причем многие из них приспосабливались ко временам года. Легкие шторы, большие оконные проемы зимних столовых и спален беспрепятственно пропускали солнце. Летом от палящих лучей спасали просторные, но мрачноватые комнаты без дверей.
Спальни в старых помпейских домах располагались рядом с атриумом. Ниша для супружеского ложа устраивалась в узкой комнате, оборудованной высокими дверями. Огромную кровать и тесное пространство, которое она занимала почти целиком, называли одним словом – кубикула. Самниты довольствовались тесным помещением, где едва умещалось одно большое ложе. В итало-греческих особняках спальня сливалась с перистилем. Эффекта объединения внутренней комнаты и сада достигали посредством двустворчатых дверей. Летом их распахивали во всю ширину, а зимой закрывали наглухо и пользовались небольшими боковыми проходами. В холодное время года полы кубикул устилали мягкими смирнскими коврами. Небольшие прикроватные коврики привозили из Александрии, где эти пушистые изделия расшивали узором с зелеными листьями лотоса. Окна завешивали тяжелыми или легкими полупрозрачными шторами из персидского шелка. Во многих домах спальне предшествовала тесная прихожая, где спал раб-охранник.
В записках русского путешественника Алексея Левшина рассказывается о будуаре помпейской матроны, некогда проживавшей в усадьбе недалеко от Геркуланских ворот. «На возвышении стояла бронзовая кровать, – писал он, – стены покрывали фрески, подчеркивавшие прелесть таинственного убежища красоты». Помимо металла, для изготовления спального ложа употребляли слоновую кость, украшая светлый материал инкрустацией из драгоценных камней: ониксов, рубинов, топазов, смарагдов.
Любая богатая горожанка начинала свой день с принятия ванны, окруженной цветущими деревьями и распустившимися цветами. Посреди домашнего парка стоял фонтан со статуями дельфинов, пускающих из ноздрей чистые прохладные струи. Иногда водружали мраморных наяд, у которых вода изливалась из груди. Если не возникало желания принять ванну, рабыни приносили умывальник с душистой водой. Хозяйка опускала в нее руки, затем вытирала их волнистыми волосами девушек. Закончив омовение, изнеженная красавица наступала на пушистый ковер и подходила к серебряному зеркалу, давая знак к началу туалета. Рабыни протирали тело госпожи молоком ослицы и благовонными мазями, подавали белила, румяна, черную краску для волос, гребни, щетки, накладные косы, брови, а в старости и зубы. Стан ее обвивали драгоценными тканями, руки, шею и голову украшали кольцами, браслетами, ожерельями.
Одежда римской женщины скреплялась множеством булавок и пряжек, дополнялась талисманами, часто с изображением непристойных сцен. Во время одевания матроне читали хвалебные оды, стихи поклонников, записки от приятельниц. В то же время приближенная к госпоже рабыня поливала цветы, заменяла увядшие растения свежими и сообщала новости. В столовой хозяйку ожидал домашний философ, в обязанности которого входили отчеты о новых книгах, рассказы о прошедших и будущих представлениях, общественных собраниях и модных новинках.
Спальню одной помпейской женщины покрывал мозаичный пол, собранный из кусочков стекла настолько искусно, что в них отражалась игра пламени от свечей канделябра, подобного светильнику из дома Корнелия Тегета. Его основанием служила статуя в виде эфеба, отнесенная к шедеврам античной пластики и предположительно созданная греческими мастерами V столетия до н. э. Сами италийцы придавали светильникам форму развесистого дерева или уродливой фигуры силена.
Канделябр из дома Корнелия Тегета
В просторном помпейском жилище находилось место для ларов – покровителей дома. Без этих духов не мыслилась жизнь ни простого, ни царственного италийца. Римляне не стремились к познанию своих небожителей, а те, в отличие от греческих богов, не спускались на землю, не являлись непосредственно, даже если хотели от чего-либо предостеречь. Люди сами отстраняли их от себя, почитая не конкретного бога, а некое возвышенное начало, заключенное в неземных существах. Осторожность соблюдалась и в молитвах, произносимых примерно так: «Великий Юпитер или если тебе угодно называться другим именем…». У алтаря считалось достаточным произнести фразу «Богу или богине, мужчине или женщине…», а тот, к кому обращались, сам решал, как распорядиться жертвой. В течение всей процедуры человек держал голову закрытой плащом, словно опасаясь увидеть бога, если он вдруг пожелает принять подарок лично.
Богопочитание у римлян сводилось к внешней стороне культа. Особенно важным считалось время исполнения обрядов, ведь неурочная молитва, равно как неуместная или не вовремя принесенная жертва, грозила божественным гневом. Знания подобного рода черпались из книг, где, наряду с текстом всех известных молитв, содержались указания на порядок проведения религиозных церемоний. Формальности действительно соблюдались, иначе процедура лишилась бы смысла.
С ларами – наиболее чтимыми на Апеннинах божествами – делились горем и радостью, к ним обращались в будни и праздники, в дни знаменательных для семьи событий. По древнему обычаю, полагалось молиться после выздоровления, при отъезде, по возвращении домой, в дни рождения, свадьбы, совершеннолетия. Стихотворцы могли читать молитвы собственного сочинения. Знаменитый своими деревенскими элегиями поэт Альбий Тибулл, отправляясь на войну, произносил следующее:
«Лары отцов, храните меня! Вы вскормили ребенка,
Крошкой был я тогда, бегал, играл подле вас».
Ларов задабривали едой, раскладывая продукты по крошечным тарелкам, которые во время обеда ставили на очаг, а затем бросали в огонь. Сама комната – сначала атриум, затем кухня – содержалась в чистоте; свежий венок лежал на печи, вблизи которой стояли алтарь и простые, грубо выточенные из дерева изображения богов.