Страница 8 из 69
— Так-то оно так, — сказал он тихо и доверительно, — да есть ли прямой прок от возвращения в город сих тунеядцев и трусов. И пусть бы себе бежали, не жалко. Прямая беда не в этом. Прямая беда в том, что у нас войска нет.
Они помолчали.
— Вы наше положение знаете? — спросил вдруг Бибиков.
Державин ответил не сразу. Бибиков отметил, что он колеблется и выбирает слова. Он знал, что сейчас начнутся советы, и торопил их. «Да ну же, ну же» — словно говорил он Державину.
— От крестьян своих много наслышан о ратных подвигах сего вора, сказал наконец Державин. — Слышно, что Самара, сильной осаде подвергнутая, только что храбростью своих начальников держится.
Он остановился и взглянул на главнокомандующего. Бибиков смотрел на Державина пытливым и неподвижным взглядом. Нет, он ничем ему не поможет. Ни вопросом, ни улыбкой, ни глазами.
— Многие жители, — осторожно сказал Державин и приподнялся, опираясь на подлокотники, — от сих воров великое утеснение терпят. И только на быстрые действия вашего превосходительства все надежды возлагают. А между тем...
Бибиков молчал и раскачивался в кресле.
Державин посмотрел на него, приподнял голову, и на щеках его вдруг вспыхнул румянец.
— А между тем войска бездействуют и ждут приказаний, — внезапно быстро и решительно окончил он.
— Войска? — Бибиков, не торопясь, встал с кресла. — А что вы, любезный господин Державин, под войсками подразумеваете? Вы мою ратную силу знаете?
Встал и Державин.
— Сила и верность непобедимого воинства нашей премудрой матери достаточно по своим воинским подвигам известны, — начал он, и Бибикову вдруг показалось, что юнец просто издевается над ним. Он пытливо заглянул в его лицо и встретил открытый честный взгляд молодого офицера. Голубые и очень ясные глаза сверкали под гладким широким лбом. Тогда он успокоился, снова сел в кресло и сложил руки на животе.
— А как вы полагаете, сударь, — спросил он, полузакрыв глаза, — наши воинские силы могут оказать приличное сопротивление противнику? Сколько у меня солдат, вы знаете?
Офицер молчал. Тогда главнокомандующий взял офицера за плечо двумя пальцами и приблизил свое бледное лицо к его юношескому пухлому лицу.
— У меня, сударь, — хрипло сказал он, раскачивая его взад и вперед, тысяча двести конных и две с половиной тысячи пехоты! Вот и все, что у меня, сударь, есть. Непобедимое воинство премудрой матери нашей только что из Варшавы отбыть изволило. Мы же сейчас с нашей горсточкой не только репрессалии против злодеев чинить не можем, но и сами в своей жизни не довольно уверены.
Он посмотрел в лицо Державина, ожидая встретить тревогу и недоверие, и вдруг осекся, увидев тот же открытый и честный взгляд, с которым юнец только что говорил о непобедимом воинстве императрицы. Он отпустил плечо Державина и снова сел в кресло.
— Ну, а если бы, — сказал он устало, как будто засыпая, — я доверил вам всю силу воинскую, какой бы совет вы мне дали, сударь?
Державин поднял голову, и глаза его сверкнули. Несколько секунд он молчал, потом военным, четко рассчитанным движением шагнул вперед к стенной карте, и его пальцы как по клавишам заскользили по географическим обозначениям.
— Немедленно, — сказал он трубным голосом, не оборачиваясь и не глядя на Бибикова, — оставить в Казани самое небольшое количество войск на случай осады и двигаться к Оренбургу...
— Так, так, — сказал Бибиков и покачал головой, — преизрядно, дальше.
— В Оренбурге, соединившись с войсками генерала Райнсдорпа, снять осаду и, разбив злодеев, следовать по степи и далее по левому притоку Волги, повсеместно давая баталии и очищая крепости от злодейских сил.
— Так, так, — покачал головой главнокомандующий, — дальше.
— Подойти к Самаре и, соединившись с войсками коменданта сего города... — Державин разгорячился, глаза его сверкали, он прикрыл правой рукой половину Волги. — Двигаться к верховью, разоряя злодейские гнезда и чиня всюду суд и расправу.
— Так, — сказал Бибиков и вдруг поднялся с места, — Самара, друг мой, взята три дня тому назад, а комендант, с которым вы хотели соединиться, повешен на городской площади. Идемте в мой кабинет, я вам покажу реляцию.
Ночью секретаря главнокомандующего разбудил звон колокольчика. Он был приучен спать одетым и поэтому явился сейчас же.
Бибиков, нечесаный и неряшливый, сидел в кресле и играл гусиным пером. На нем был халат, надетый на голое тело, и на ногах мягкие туфли.
Секретарь вошел и, как обычно, остановился сзади кресла. Бибиков, не обращая на него внимания, продолжал играть пером, и сухие губы его неслышно шевелились. По груде исписанных бумаг и наполовину пустому графину с лимонной водой секретарь сейчас же понял, что главнокомандующий опять мучается бессонницей и уже давно сидит у стола. Прождав несколько минут, он вздохнул и переступил с ноги на ногу.
Главнокомандующий повернул голову и мутно, не узнавая, посмотрел на секретаря. Взгляд был растерянный, нехороший, в одну точку.
— Ваше превосходительство! — испуганно крикнул секретарь и дотронулся до его плеча.
— Ах, это ты, братец, — сказал Бибиков и вдруг улыбнулся. — Разбудил я тебя. Садись-ка сюда поближе, тут такое дело, ордер один нужно будет выписать. — Он встал с кресла и, ковыляя, прошелся по комнате. — Бессонница, заснуть никак не могу. Чаятельно, с дороги.
Он поднес руку ко лбу.
— Лихорадит.
Секретарь смотрел на него в испуге. Начальник стоял перед ним желтый и страшный. Через распахнутый халат лезли жесткие, черные волосы. Около губ комочком накипала желтая ядовитая пена, и он слизывал ее языком.
— Ваше превосходительство, — осмелился секретарь, — может, Кравцова позвать?
Кравцов был полковой доктор, которому Бибиков верил и услугами которого пользовался уже около десяти лет.
— Лихорадит, заснуть никак не могу, — повторил Бибиков, — вот сижу и думаю, — он улыбнулся, — ты наш манифест читал, нравится? — Секретарь замялся. Он знал, что манифест очень плох, не далее как вчера ему самому по поручению Бибикова пришлось наспех писать объяснительную записку, которую надлежало приложить к каждой рассылаемой грамоте. Однако автора манифеста он не знал и считал им, как и весь штаб, самого Бибикова.
— Не нравится? — спросил Бибиков, не расслышав сбивчивый и робкий ответ. — И мне не нравится. А ты вот с этой штукой знаком? — он подошел к столу и с неожиданной ловкостью двумя пальцами поднял широкий желтый лист пергамента, исписанный со всех сторон кривыми, валящимися набок буквами. «С а м о д е р ж а в н о г о и м п е р а т о р а П е т р а Ф е д о р о в и ч а в с е р о с с и й с к о г о и п р о ч е е и п р о ч е е и п р о ч е е», — прочел секретарь и ошалело взглянул на Бибикова. Главнокомандующий уединился в кабинете для того, чтобы ночью читать подметный пугачевский указ, доставленный перебежчиком в воинскую канцелярию.
Бибиков спокойно встретил его взгляд и улыбнулся.
— А ну, читай вслух, — сказал он.
Секретарь смятенно молчал. Читать воровской указ он не осмеливался. Главнокомандующий был явно на грани помешательства. Бибиков снова подошел к креслу и сел в выжидательной позе.
— Ну, что же? — сказал он ясным спокойным голосом. — Читай, что ли.
Торопясь и глотая концы слов, секретарь читал страшный пугачевский указ.
Бибиков слушал его и качал головой.
— Плохой ты чтец сегодня, братец, — сказал он наконец с неудовольствием, — разве так царские манифесты чтут! Слушай! — и, не глядя на перепуганного секретаря, он продекламировал громко и выразительно, ясно отчеканивая каждую букву воровского манифеста.
«Когда вы исполните мое именное повеление, за то будете жалованы крестом, бородою, рекою и землею, травами и морями, денежным жалованьем и хлебным провиантом и свинцом и порохом и вечной вольностью».
Секретарь смотрел на своего начальника бледный и перепуганный до смерти. Эта ночная беседа абсолютно не укладывалась в его уме. Совершенно ясно, что начальник сошел с ума. Это был или бред, или государственная измена. Секретарь стал думать. Собственно говоря, следовало сейчас же, не колеблясь и не допуская минуты промедления...