Развод

При мысли о том, что надо идти на службу, Лао Ли совсем приуныл. Как он попал в управление финансов? Он и не помнит. Глава семьи! Служить в управлении финансов не так уж плохо, тем более если у тебя семья. Служащий управления финансов, глава семьи – какое идеальное сочетание… Он подошел к зданию, где работал. Большие черные ворота как пасть чудовища: они выплевывают холодный воздух и проглатывают целую армию мелких служащих. Глотают каждый день, до тех пор, пока служащие не превратятся в брюхе чудовища в мумии, страшные, высохшие, пока не умрут. В любую минуту любого могли выгнать отсюда вон, но добровольно никто не уходил. Никому и в голову не приходило, что где-нибудь есть более интересная работа, что можно найти другое место. Даже думать об этом не смели. Проклятое чудовище!

Изо дня в день Лао Ли должен вползать в брюхо этого чудовища. Вот и сейчас он туда ползет. И всякий раз ему кажется, что на голове прибавляется седых волос. Но он должен ползти туда: делать дело, которое трудно назвать делом, совершать обман. А теперь он еще привез семью. Здесь его подстерегает ненасытная пасть, а дома – она; здесь – чудовище, там – страшилище, а между ними Лао Ли – служащий финансового управления, глава семьи! Силы, казалось, покинули его, он увидел себя дряхлым, страшным, увидел и ее такой же старой и безобразной. Они идут вместе по дороге смерти, а трава на обочине дороги – не трава, а замусоленные мелкие банкноты и стертые медяки! Но он должен идти, он не может стоять на месте! Поэзия? Романтика? Свобода? Это лишь красивые слова. Жизнь – совсем иное: купить печку, снять квартиру… кстати, принесли ли уже почку? Сможет ли жена сказать, как поставить трубу?

Он подошел к воротам. Хотелось повернуть обратно, но полицейский, будто издеваясь над ним, вытянулся в струнку и отдал честь. Ему ничего не оставалось, как войти. Ладони стали влажными. Свора сослуживцев ждет его, чтобы' все разузнать: «Лао Ли, что же ты не расскажешь нам о своей семье? Когда пригласишь на обед?» Обед!… Эта свора назойлива, как мухи! Им бы брюхо набить – другой радости они не знают.

В его комнате никого еще не было. Он успокоился немного, перевел дух. Вот его ободранный стол с жалким подобием скатерти, на которой следы от чашек, чернильные пятна, дырки от папирос; он не помнит эту скатерть без пятен и дыр. Огромный, отвратительный календарь, с которого пять дней никто не отрывал листков. Уехал Лао Ли – и до календаря никому не было дела. А какие грязные стекла! В чреве этого чудовища никому ни до чего нет дела. Лао Ли сорвал листки и бросил в корзинку для бумаги; не корзинка, одно название, – то и дело валится на пол.

Он сел на свой стул, самый ветхий в комнате, и задумался. «Служебные дела – это не дела, одно безделье! Не будь их, на свете никто бы не пострадал. Бумаги, бумаги – бесконечные, безжалостные бумаги. Здесь есть только одно настоящее дело – к несчастью, настоящее! – требовать с народа деньги. Чудовище пожирает деньги и изрыгает бумаги. На что идут деньги? Никто не знает, их не видно. Известно лишь, что некоторые имеют дома, машины, любовниц. А вот бумаги – видят все. Какая досада, – думал Лао Ли, – что нельзя разломать на куски этот мерзкий стул, ненавистный стол, дрянную корзинку для бумаг, уничтожить само чудовище! Он не смеет разорвать даже эту грязную скатерть. Если он это сделает, три человека в переулке Кирпичной пагоды умрут с голоду».

Лао Ли сидит в ожидании сослуживцев. Этот мир создан для них. Дома – вкусная еда и мацзян [24], у ворот учреждения – полицейский, отдающий честь, в конторе – споры, пересуды, сплетни; тут известно все: как поссорились дети, как прошел день рождения у жены, какие хорошенькие официантки в «Весеннем Китае». Каждый норовит хоть на минутку опоздать и пораньше уйти. Старые столы, старый чайник, старые чашки и бесконечное чаепитие. Дыму от сигарет и трубок столько, что календаря не видно. Лао Ли ждет своих коллег – ведь они его друзья и в какой-то мере его судьи. Это для них он рядится в костюм, смеется, когда они смеются. Он перевез семью и должен пригласить их на обед. Он вечно чувствует себя виноватым перед ними.

Пришел господин Цю.

– О Лао Ли, вернулся? Дома все в порядке? – Он пожал Лао Ли руку.

В уголках его глаз притаилась усмешка, и Лао Ли покраснел. Господин Цю ничего больше не сказал, но усмешку прогнать не смог. Лао Ли бросило в жар.

Господин Цю снял пальто, велел слуге заварить чай и, видимо, совсем забыл о Лао Ли. Но искорки смеха, так, по крайней мере, казалось Лао Ли, все еще летели в его сторону.

Пришел господин У.

– О Лао Ли! Вернулся? Дома все в порядке? – Он тоже пожал руку Лао Ли. Рука у него мягкая, скользкая и горячая – на два размера больше, чем у Лао Ли, если иметь в виду перчатки. Вытащив из кармана несколько бумажек, господин У сказал слуге:

– Чжаншунь, отнеси-ка эти деньги рикше.

Господин У был необычайно честным человеком, но в его глазах Лао Ли заметил точно такую же усмешку, как у господина Цю, и еще больше покраснел.

С замиранием сердца Лао Ли ждал Сяо Чжао. Что сулит его приход: новые терзания или полное избавление от мук?

Но Сяо Чжао не пришел.

2

Почему не пришел Сяо Чжао? Лао Ли не смел об этом спросить. Господин У, хоть и приходился Сяо Чжао родственником, совершенно не интересовался его делами и в разговор с ним вступал единственно для того, чтобы поддержать свое служебное положение. Господин У слыл честным, и Лао Ли ни за что не решился бы обратиться к нему с расспросами. Господин Цю был старше, но не пользовался таким влиянием, как Сяо Чжао, и старался во всем ему подражать. Насмехается над кем-нибудь Сяо Чжао, Цю ему вторит, но первый никогда не начнет, чтобы не нарваться на неприятность. Когда же Сяо Чжао нет, господин Цю не вспоминает о нем, но на него нападает тоска – нельзя ни над кем поиздеваться.

Сяо Чжао поехал в Тяньцзинь по делам жены начальника управления. У и Цю знали об этом и завидовали Сяо Чжао, но не считали удобным говорить на эту тему с Лао Ли. Лао Ли собственным трудом зарабатывает копейку, никогда не вмешивается в чужие дела и, конечно, не посочувствует им. К тому же господин У – человек честный, и ему хотелось продемонстрировать свою честность, особенно Лао Ли. Но Лао Ли ничего не заметил: он работал, а перед глазами все время стоял Сяо Чжао. Господин У сидел выпрямившись и выводил огромные неуклюжие иероглифы; господин Цю пил чай, курил и с тоской поглядывал на часы.

Чжан Дагэ служил в другом отделе, но счел своим долгом зайти к Лао Ли.

– О Лао Ли! Вернулся? Дома все в порядке? – и пожал Лао Ли руку так, будто хотел пощупать пульс.

Лао Ли был очень благодарен Чжан Дагэ – он оказался преданным до конца. У Цю и У лица вытянулись от досады. Чжан Дагэ должен был знать, привез Лао Ли жену или не привез, а задал тот же вопрос, что и они: «Дома все в порядке?» Значит, Сяо Чжао все выдумал, наверняка выдумал. Но лучше бы его выдумка на этот раз оказалась правдой.

– Как урожай? – Чжан Дагэ считал своим долгом у каждого, приехавшего из деревни, справляться об урожае, но господам Цю и У этот вопрос показался не достойным пекинца.

– Урожай ничего, только народ страдает, – вздохнул Лао Ли. – Все надеются, что нынешней зимой выпадет много снега, он смоет нечистоты с полей, и пшеница будет еще лучше.

Из всего, что сказал Лао Ли, Чжан Дагэ уловил только «смоет нечистоты»: Хороша ли пшеница, страдает ли. народ – к Пекину это не имеет никакого отношения. Если даже во всем мире не уродится хлеб, все равно в Пекине будет белая мука.

Чжан Дагэ сказал Лао Ли еще несколько ничего не значащих, но вполне искренних фраз. Чжан Дагэ нравилась такая манера разговора. Осчастливив своей беседой Лао Ли, Чжан Дагэ подошел к Цю и У и подарил им чуть ли не час. У Чжан Дагэ было еще меньше дел, чем у них, Он служил в канцелярии, распоряжался обслуживающим персоналом, закупал все необходимое для управления. Служителям, собственно, делать было нечего, и они охотно выполняли личные поручения Чжан Дагэ. Все, что нужно было управлению, присылали прямо из магазинов, а Чжан Дагэ должен был лишь звонить по телефону и улаживать дела с торговцами. Согласно заведенному обычаю, Чжан Дагэ не отказывался от комиссионных, но считал своим долгом поделиться со всеми, даже служителей не забывал. Словом, Чжан Дагэ был богом канцелярии.

24

[24] Мацзян – азартная игра в кости.