Страница 3 из 5
IV Настал вот вечер дня другого. Одна в гостиной ждёт-пождёт Купчиха гостя дорогого, А время медленно идёт. Под вечерок она в пахучей Помылась розовой воде И смазала на всякий случай Губной помадою в п***е. Хоть всякий х** ей не был страшен, Но тем не менее ввиду Такого х**, как Лукашин, Она боялась за п***у. Но чу! Звонок! О миг желанный! Прошла ещё минута-две — И гость явился долгожданный — Лука Мудищев — ко вдове. …Склонясь, стоял пред нею фасом Дородный видный господин И произнёс пропойным басом: «Лука Мудищев, дворянин». Он вид имел молодцеватый: Причёсан, тщательно побрит, Одет в сюртук щеголеватый, Не пьян, а водкою разит. «Ах, очень мило!.. Я так много О вашем сльшала…» — вдова Как бы смутилася немного, Сказав последние слова. «Да-с, это точно-с; похвалиться — Могу моим!.. Но впрочем, вам Самим бы лучше убедиться, Чем верить слухам и словам!» И, продолжая в том же смысле, Уселись рядышком болтать, Но лишь одно имели в мысли: Как бы скорей **ню начать. Чтоб не мешать беседе томной, Нашла Матрёна уголок, Уселась в нём тихонько, скромно И принялась вязать чулок. Так близко находясь с Лукою, Не в силах снесть Тантала мук, Полезла вдовушка рукою В карман его суконных брюк. И от её прикосновенья X** у Луки воспрянул вмиг, Как храбрый воин пред сраженьем — Могуч, и грозен, и велик. Нащупавши е**ак, купчиха Мгновенно вспыхнула огнём. И прошептала нежно, тихо, Склонясь к нему: «Лука, пойдём!». И вот вдова, вдвоём с Лукою. Она и млеет, и дрожит, И кровь её бурлит рекою, И страсть огнём её палит. Снимает башмачки и платье, Рвёт в нетерпенье пышный лиф, И, обе сиськи заголив, Зовёт Луку в свои объятья. Мудищев тоже разъярился; Тряся огромною е**ой, Как смертоносной булавой, Он на купчиху устремился. Ее схватил он поперёк И, бросив на кровать с размаху, Заворотил он ей рубаху, И х** всадил ей между ног. Но тут игра плохою вышла: Как будто ей всадили дышло, Купчиха начала кричать, И всех святых на помощь звать. Она кричит — Лука не слышит, Она сильнее всё орёт — Лука, как мех кузнечный, дышит И знай себе вдову **ёт. Услышав крики эти, сваха Спустила петли у чулка И говорит, дрожа от страха: «Ну, знать, за** её Лука!» Но через миг, собравшись с духом, С чулком и спицами в руках Спешит на помощь лёгким пухом И к ним вбегает впопыхах. И что же зрит? Вдова стенает, От боли выбившись из сил, Лука же ж**у заголил, И жертву *ть всё продолжает. Матрёна, сжалясь над вдовицей, Спешит помочь скорей беде И ну колоть вязальной спицей Луку то в ж**у, то в м**е. Лука воспрянул львом свирепым, Старуху на пол повалил И длинным х**м, словно цепом, По голове её хватил. Но всё ж Матрёна изловчилась, Остатки силы собрала, Луке в м**е она вцепилась И напрочь их оторвала. Взревел Лука и ту старуху Е**ой своей убил, как муху — В одно мгновенье, наповал, И сам безжизненный упал. Эпилог И что же? К ужасу, Москвы, Наутро там нашли три трупа: Средь лужи крови труп вдовы, С п***ой, разъ**анной до пупа, Труп свахи, распростёртый ниц, И труп Лукаши без яиц. Три дня Лукашин красный х** Лежал на белом покрывале, Его все девки целовали, Печален был их поцелуй… Вот наконец и похороны. Собрался весь торговый люд. Под траурные перезвоны. Три гроба к кладбищу несут. Народу много собралося, Купцы за гробом чинно шли И на серебряном подносе М**е Лукашины. несли. За ними — медики-студенты В халатах белых, без штанов. Они несли его патенты От всех московских бардаков. К Дашковскому, где хоронили, Стеклася вся почти Москва. Там панихиду отслужили, И лились горькие слова. Когда ж в могилу опускали Глазетовый Лукашкин гроб, — Все б**ди хором закричали: «Лукашка! Мать твою! у**!» …Лет через пять соорудили. Часовню в виде елдака, Над входом надпись водрузили: «Купчиха, сводня и Лука».