Сборник рассказов

Это мои записки об очень неприятном деле. Они не форма протеста, потому что протест бесполезен. Холли больше нет, а через день-два погибнут и все шелни, если кто-то из них еще жив. Записки сделаны просто для истории.

Благодаря содействию старика Джона Холмберга, я, Винсент Ванхузер, и Холли Харкел получили финансирование и разрешение на запись фольклора шелни — совершенно неожиданно для нас. Все фольклористы считают Джона своим злейшим врагом.

Я помню его слова:

«В конце концов мы потратили большие деньги, чтобы записать свиное хрюканье, шорохи земляных червей и писки сотен разновидностей грызунов. У нас целые библиотеки голосов птиц и псевдоптиц. Добавим к нашему списку шелни. Я не верю, что их стучание по древесным корням или выдувание воздуха из высушенных тыкв — музыка. Я думаю, что это является языком не в большей мере, нежели скрип дверей. Кстати, мы записали звук свыше тридцати тысяч скрипучих дверей. Так давайте запишем и шелни, раз вам этого хочется. Но вам нужно поторопиться. Шелни почти исчезли.

И еще позвольте мне добавить от всего сердца, что всякий, кто выглядит как мисс Холли Харкел, заслуживает исполнения желания. Всего лишь простая справедливость. К тому же счет оплатит компания по производству завтраков «Поющая свинья». Время от времени эти компании кусает крошечная блоха раскаяния, и тогда они готовы потратить несколько монет на какой-нибудь фонд. Денег никогда не бывает много — блоха раскаяния для этого слишком маленькая. Тем не менее на ваш проект должно хватить, Ванхузер…»

И вот мы получили ассигнования и отправились в путь, я и мисс Холли.

У Холли Харкель сомнительная репутация из-за ее утверждения, будто она понимает язык различных существ. И особенно на нее сердились, когда она говорила, что поймет язык шелни. Вообще-то это странно. Капитан Шарбонне не приобрел дурную репутацию, когда заявил, что понимает обезьян планеты, а если и существовало когда-нибудь вздорное утверждение, то именно это. Не бранили и Мейровича, когда он сказал, что отыскал тайный смысл в расположении экскрементов полевок. Но утверждение гоблинолицей Холли Харкель все сочли невероятным — утверждение, что она не только полностью понимает шелни, но и что они вовсе не низкоразвитые животные, питающиеся падалью, а настоящий народ гоблинов, и у них есть своя гоблинья музыка и гоблиньи песни.

У Холли Харкель душа была слишком велика для тела гнома, а мозг слишком мощный для такой маленькой головы. Я думаю, именно это и делало ее такой неуклюжей. Она целиком состояла из любви, заботы и смеха, и все это выпирало из ее маленькой фигурки. Ее уродливость была совершенно необыкновенной, и, мне кажется, Холли с радостью демонстрировала ее миру. Она любила змей и жаб, любила обезьян и незаконнорожденных и когда изучала их, становилась на них похожа. Когда изучала змей, сама становилась змеей; она была жабой, когда жабы были предметом ее изучения. Она изучала всех существ изнутри. А здесь, даже для нее, оказалось совершенно невероятное сходство.

Холли сразу полюбила шелни. Она сама стала шелни, и ей для этого не пришлось идти очень далеко. Она ходила, бегала и лазила на деревья, как шелни. Она спускалась с деревьев головой вперед, как белка — и как шелни. Мне она всегда казалась немного отличающейся от человека. И теперь она страстно хотела записать фольклор шелни — «прежде чем они исчезнут».

Что касается самих шелни, некоторые ученые называли их гуманоидами и сразу готовились к воплям и ударам. Если шелни и были гуманоидами, то, несомненно, самыми низкими по уровню развития. Но мы, фольклористы, интуитивно знали, кто они такие. Они гоблины, подлинные и настоящие, и прилагательные эти я использую не просто как клише. Самые высокие из них достигали трех футов роста, самым старым было семь лет. Вероятно, это были самые уродливые существа во Вселенной, но уродливость у них была какая-то приятная. В них не было зла. Ученые, изучавшие их, утверждали, что шелни не обладают разумом. Но они дружелюбные и открытые существа. Слишком дружелюбные и слишком открытые, как выяснилось. Их привлекало все человеческое, и это привело их к гибели. Но они были не больше гуманоиды, чем феи или людоеды. И гораздо меньше, чем обезьяны.

— Здесь их логово, — заявила Холли в первый же день (это было позавчера). — Там, внизу, их целый ковен, и вход под корнями этого дерева. Когда я писала докторскую диссертацию по музыке примитивных народов, я и не подозревала, что однажды буду навещать домовых под древесными корнями. И должна сказать, что никогда на это не надеялась. Они многому нас еще не научили. Должна признаться, что в моей жизни был период, когда я не верила в гоблинов.

В это я не поверил.

Неожиданно Холли нырнула в нору в земле, головой вперед, как суслик, как шелни. Я последовал за ней, он осторожно и не головой вперед. Сам я изучал шелни снаружи. Я никогда не мог забраться в их зеленую гоблинью шкуру, не мог овладеть их скрипучим обезьяньим языком, не понимал, почему у них выпучиваются глаза. Я не мог даже почувствовать их логово.

На дне норы, у входа в логово, произошла встреча, в которую я не поверил, несмотря на то, что все видел собственными глазами и слышал собственными ушами. Лягушачий разговор между Холли Харкель и пятилетним стариком, который охранял ковен, и тем не менее разговор происходил на чем-то вроде английского и я его понял.

— Тук, тук (это Холли).

— Перестук (это стражник).

— Вогс и волли.

— Кто ты?

— Холли.

— Есть дело?

— Захотелось.

И нас пропустили. Но если вы думаете, что сможете попасть на ковен шелни, не обменявшись предварительно рифмованным вздором с пятилетним стариком, значит вы никогда у них не были. И хотя филологи говорят, что речь шелни — это набор бессмысленных звуков, эти звуки никогда не были бессмысленными для Холли, да и я иногда понимал их значение.

Холли утверждала, что шелни говорят по-английски в пределах возможностей своего речевого аппарата. А сами шелни при первой встрече рассказали ей, что у них раньше не было языка, «потому что никто его для нас не придумал», поэтому они стали пользоваться английским, как только его услышали. «Мы бы вам за него заплатили, если бы у нас было чем платить», — сказали они. Это лягушачий английский, но только человек с чистым слухом его понимает.

Я включил запись, а Холли начала разговаривать с шелни. Скоро она уже играла на их тыквенных флейтах. Лягушачья музыка. Невыразимо печальная, как песни рака. Мелодия грача, вороны, галки. Приятные небольшие музыкальные отрывки, хотя исполнялись под землей. Трудно представить себе их снаружи.

Мотивы простые и короткие, как всегда у детей. Никакой оркестровки, хотя можно было ее сделать с семью по-разному настроенными флейтами. Но они были совершенны, эти короткие замкнутые мелодии, совершенны по-гномьи. Подземные фуги, полные крови червей, и холодные, как сок корней. Мелодии саранчи, хрущей и кузнечиков.

Потом Холли уговорила одного из самых старых шелни рассказать сказки под музыку флейт. Вот две из них, записанные в первый день. Тот, кто сегодня слушает эту запись, говорит, что слышит только лягушачье кваканье. Но я слушал их вместе с Холли Харкель, она помогала мне понять и перевести, поэтому я и сейчас их понимаю.

Послушайте их, отвратительные потомки! Я не уверен, что вы заслуживаете получить их от шелни.

Как шелни потерял погребальный зуб

Рассказывают так.

Жил некогда шелни, который потерял свой погребальный зуб еще до смерти. Каждый шелни начинает жизнь с шестью зубами и теряет по зубу в год. А когда становится стариком и у него остается только один зуб, он умирает. Он должен отдать свой последний зуб гробовщикам скоки как плату за свое погребение.

Но либо этот шелни потерял за год два зуба, либо прожил слишком долго.

Он умер. А зуба, чтобы заплатить за погребение, у него не было.