Страница 169 из 172
— Но пушки?.. Стрелять в Москве пушками!..
— Да не все ли равно? Необходимо было как можно скорее потушить эту безумную кровавую затею в самом начале… и какими угодно средствами! По-моему, тут наше правительство впервые обнаружило понимание момента…
Не так давно Павел Николаевич называл революционеров «друзьями слева», а тут радешенек, что с этими друзьями правительство начало расправляться пушками…
— Вот вы — ветеринарный врач. Разве вам не приходится иногда при эпидемиях, когда они грозят распространением и гибелью скота в большом масштабе, прибегать к крутым мерам и в интересах страны убивать даже по одному подозрению…
— М-м… возможно. Мне не случалось, но принципиально я допускаю…
— Так и в данном случае! Мы имели дело с грозной эпидемией, которая могла разлиться по всей стране. Вы только представьте себе, если бы к восстанию в городах присоединилось еще восстание деревень! Ведь мы все потонули бы в хаосе и анархии! Ведь это было бы в десять раз хуже Стенькина бунта!
— Так-то оно так…
— Этого требовала реальная политика данного момента.
Павел Николаевич вразумлял ветеринарного врача Кобелькова, а другие, менее храбрые и искренние, тайно недоумевающие, учились реальной политике.
Но вот влетает Ваня Ананькин и громогласно объявляет:
— Елена Владимировна просит к столу!
Сколько всяких сюрпризов ожидало здесь общество!
Идут к столу под звуки «Марсельезы» — это номер Вани Ананькина: он привез граммофон с огромным рупором и спрятал его за дверью.
Впервые свободно гремит воинственная и возбуждающая «Марсельеза» в городке Алатыре. И ничего не может сделать ни исправник, ни жандармский ротмистр! Одно это обстоятельство уже необычайно воодушевляет и молодых и пожилых, а тут еще «буржуазные пироги», как знамена: со священными лозунгами! И аплодисменты, и взрыв радости и веселья!
Ветеринарный врач Кобельков маленько испортил эту веселую музыку. Стуком ножа о тарелку он остановил общее веселие:
— Прошу слова!
Всех удивило, что этот Кобельков выскочил, не давши спокойно покушать. Сосед даже потянул его за рукав, чтобы сел, но Кобельков огрызнулся и, состроив печальное лицо, произнес:
— Господа! В нашей дружной семье не хватает одного из любителей… вернее, поборников свободы, а именно Елевферия Митрофановича Крестовоздвиженского. Он, этот храбрый воин, погиб с честью на полях брани за свободу, которой мы все насладимся… Увы! — ему сие не суждено. Вечная ему память! Почтим погибшего вставанием и молчанием!
Встали, помолчали и сели.
Леночка рассердилась на Кобелькова, предположив, что он испортил аппетиту всех гостей. Этого, однако, не произошло.
Маленькая заминка, а потом все пошло своим порядком. Ваня поднял настроение нечаянной, но весьма остроумной шуткой. Он громогласно произнес:
— Манифест 17 октября имел огромный успех: его уже скушали без остатка! Я разумею, господа, пирог с осетриной…
За Ванину остроту публика уцепилась, и начались вариации на ту же тему в связи с другими пирогами, знаменующими разные свободы. Вот тут и наступил, так сказать, логический момент вмешаться Павлу Николаевичу и сказать слово руководящего и направляющего значения:
— Господа! Из всех мимолетных разговоров, которые я имел удовольствие вести в нашем городе, и даже с вами, прежде чем мы очутились за этим столом, — я сделал заключение, что прежде всего я должен ответить на вопрос: кто и кого победил в происшедшей революции? Царское правительство так долго держало население в стороне от всякого участия в политическом творчестве, что теперь большинство из нас, даже людей вполне культурных во многих областях, в политике чувствует себя как в лесу, а есть немало и таких, которые способны заплутаться в трех соснах. Вот этот вопрос — кто и кого победил? — очень многих уподобил заблудившемуся в трех соснах.
Прежде всего, господа, кто и с кем сражался?
Ну, на этот вопрос очень легко ответить: самодержавное правительство сражалось со своим народом. Кто победил? Тоже легко ответить: победил народ, ибо вырвал у царя манифест политического раскрепощения, в результате дающий нам парламент. Здесь совершенно ясно, кто и кого победил.
Далее. Самодержавное правительство сражалось с революцией, направленной к ниспровержению всех основ современного правового государства и устройству на его развалинах социалистического строя. Кто победил? Тоже легко ответить: победило правительство.
Самодержавное правительство сражалось и с нами, как частью народа. Кто победил? Тоже совершенно ясно: победил народ, а именно народная интеллигенция, стремившаяся к ограничению самодержавия… Победили мы!
Все это и просто и ясно, и не возбуждает, полагаю, никаких сомнений. Сложнее другие вопросы, встающие в связи с оценкой политических побед и ориентацией среди сложных соотношений действующих политических сил…
Мы все так долго и мечтательно любили революцию, что нам нелегко поломать свою интеллигентскую психику и сказать: всякая революция есть неизбежное зло, к которому ведет неразумная политическая и экономическая политика государства. Когда это зло преодолено, нам нужно радоваться…
Тут недовольно буркнул ветеринар Кобельков:
— Разве это революция: стрельнули раза три из пушки, и все кончилось!
Павел Николаевич иронически взглянул на Кобелькова:
— Жалеть нам о том, что наша революция была значительно скромнее Великой французской, не следует, а нужно радоваться и… одобрить на сей раз действия правительства. Надо признаться откровенно, что победа правительства над революцией и революционерами есть вместе и наша победа.
— Не согласен! — буркнул Кобельков.
— Неужели и эту истину нужно разъяснять? — спросил Павел Николаевич, метнув недовольным взором на Кобелькова. — Если бы победа оказалась на стороне революционеров, то манифест 17 октября был бы уничтожен и заменен манифестом коммунистическим, Карла Маркса. Для того, кто исповедует веру Карла Маркса, победа правительства есть зло, но для нас, конституционалистов-демократов, эта победа — добро: она утвердила наше положение, и потому это наша победа, двойная победа — и над революцией, и над самодержавным правительством!
Оказалось, что и революционеры и правительство лили воду на нашу мельницу! Это вовсе не значит, что отныне мы с правительством сделались друзьями.
— Ага! — буркнул Кобельков.
— Помолчите, мусье Кобельков!..
— Реальная политика именно в том и заключается, чтобы удачно лавировать между всякими опасностями на пути и брать правильный курс в зависимости от политического момента и борющихся сил. Нужно уметь правильно делать ставку!
Чтобы выразить сущность реальной политики в грубом, но наглядном образе, я сравню ее с игрой на конских бегах. Прежде чем сделать «ставку», игрок должен взвесить все шансы действующих в состязании сил: какая лошадь и кто ее ведет? какая дистанция? И прочее… И вот пример: только кучка обманутых рабочих сделала ставку на ленинское вооруженное восстание, которое заранее было обречено на неудачу и разгром…
Мы — безусловные враги революционеров-социалистов и анархистов, но мы вовсе не друзья и с правительством, которое пока остается совершенно безответственным перед народом и его представителями. Сейчас у нас с правительством как бы временное перемирие. Мы не хотим мешать ему водворить порядок после революции, чтобы выборы в парламент и работа его совершались вне революционной орбиты. Но мы отлично знаем, что правительство, победив революционеров, попытается постепенно отобрать у нас все завоевания и превратить парламент в простую говорильню. Для такого политического диагноза имеется вполне достаточно данных.
Но, господа, политика имеет свое колесо, которое весьма опасно подвергать опытам обратного вращения. А иногда и прямо невозможно. От парламента никакими средствами правительство не избавится. Нам надлежит обратить его в крепость народоправства и уже исключительно на законных основаниях вести борьбу за расширение народных прав. Наша ставка — на весь народ, а ставка правительства в борьбе с нами — на реакционные силы…