Катары

ГЛАВА 11

Утром пятого дня, бреясь перед зеркалом, Ле Биан решил покончить с неясностями. Он спустился в гостиничную столовую, будучи уверен, что задаст один очень неприятный вопрос, на который, сразу ясно, не получит ответа. Что делать: времени оставалось в обрез, приходилось рисковать.

В столовой он, как со старыми знакомыми, встретился с другими постояльцами, начинавшими день добропорядочных курортников. Там была чета пожилых англичан, где муж умудрялся в глуши Арьежа каждый день получать свежий номер «Таймс» и героически поглощал без остатка весь завтрак, даже не поглядев при том на жену. В другом конце комнаты сидел тот человек, что каждый день спрашивал добавку варенья, притом не забывая похвалить хозяйку за ее превосходный фирменный рецепт. Он всегда носил белую рубашку и не по месту, пожалуй, чинный галстук в мелкую полоску, а бутербродов с вареньем съедал массу, умудряясь не оставить на рубашке ни пятнышка. Наконец, Ле Биан заметил странную пару, мать и дочь, которые всегда садились у окна. Девушка даже не пыталась скрыть глубочайшей скуки, а мать этого, кажется, и не замечала, будучи сама всегда весела. Сегодня, как и каждое утро, дочь встала из-за столика и пошла звонить по телефону. С кем же она могла разговаривать, пока мать с удовольствием пила кофе с молоком? Про себя Ле Биан отметил: девица не слишком хороша собой, но наверняка была бы гораздо милее, если бы не высокий жесткий пучок на голове и очки довоенной библиотекарши. И, опять же, как ее мать это терпит? В тот момент, когда он размышлял о внешности этой кандидатки в старые девы, хозяйка гостиницы и задала ему ритуальный вопрос:

— А, господин Ле Биан, — хорошо ли вам спалось? Что вам больше угодно — чай, кофе, шоколад?

Местной достопримечательностью был горячий шоколад, но, чтобы вынести такое питье, когда утреннее солнце уже порядочно припекает, требовался крепкий желудок. Но вопрос был задан по всем правилам, и Ле Биан тоже должен был дать на него ответ, сообразный обычаю. На сей раз, однако, он прибавил к ответу встречный вопрос:

— Кофе с большим удовольствием, госпожа Лебрен. Скажите, могу я кое о чем спросить вас? Только сразу скажу: вопрос очень деликатный.

— Что ж, давайте, — ответила хозяйка, и в глазах ее заранее промелькнула укоризна.

— Как вы думаете, мог вчера ко мне в комнату зайти посторонний?

— Простите? — чуть не задохнулась она. — Что вы хотите сказать? У вас что-то украли?

— Нет-нет, — поспешно сказал он, чтобы успокоить ее. — Я просто заметил что… что кое-что лежит не на том месте.

— Вот и правильно, — ответила хозяйка. Ее голос был суше хлебных корок в ее заведении. — Вы в приличном доме, в обязанности горничных, между прочим, как раз входит класть вещи клиентов на место. Поверьте, иногда это совершенно необходимо!

И с этими суровыми словами она пошла в кухню варить кофе. Ле Биан оглянулся: слышали постояльцы, о чем они говорили, или нет? Если да, он бы ничуть не огорчился и даже напротив: у него появилась мысль, что послание мог подложить кто-то из них. Может, девушка в очках библиотекарши и есть та самая Филиппа? Или, может быть, назойливый любитель варенья — посланец от нее? А эта англичанка, настолько вежливая, что явно что-то скрывает? Боже, до чего начала возбуждать его вся эта история! У историка появилось чувство, будто он попал в роман Агаты Кристи; было даже забавно немножко поразмыслить, кому в этой компании, слишком добропорядочной, чтобы в ней не оказалось злоумышленника, может понадобиться его убрать.

Быстро выпив кофе, он поднялся в комнату за книгой о катарах и карандашом, без которого он из дому не выходил, а потом вышел из гостиницы, причем хозяйка не проводила его обычным «Хорошего дня вам, господин Ле Биан». Сомневаться никак не приходилось: он ее действительно обидел. Историк прошел несколько шагов от гостиницы «Источник» до бара и с удовольствием убедился, что Мирей уже расставила столики на террасе. Ее хозяйка-блондинка, все такая же властная, следила за ее действиями, как Наполеон за диспозицией войск перед Аустерлицем. Стулья должны были стоять ровно по линеечке; кроме того, хозяйка велела установить два зонта: день обещал быть жарким. Ле Биан подумал, что сегодня будет первым клиентом. Бурый напиток из гостиницы имел несчастье напоминать ему войну, и только с тем кофе, который подавала Мирей, можно было по-настоящему начать день. Девушка принесла чашечку и поставила ее на стол чуть резковато. Несколько капель кофе выплеснулось из чашки на блюдечко. «Пропал божественный нектар», — подумал Ле Биан, но нимало не рассердился за это на Мирей. Сегодня на ней было симпатичное розовое платьице и, как всегда, белый передник с маленьким кружевным воротником. Ле Биану хотелось заговорить с ней. Да и было, что спросить: откуда она родом? нравится ли ей в Юсса? не трудно ли работать у такой хозяйки? Но молодой человек все только глядел на официантку, и у него никак не получалось сформулировать хотя бы один из таких нормальных вопросов.

Едва Мирей отошла, а Ле Биан поднес чашку к губам, в кафе быстрым шагом вошел какой-то человек. Он прошел мимо столика Ле Биана, неловким движением уронил газету прямо у его ног, наклонился за ней, а поднимаясь, шепнул ему на ухо:

— Через полчаса за горячими ваннами.

ГЛАВА 12

Берлин, 1938

Дорогой Жак.

Природа не одарила меня здоровьем физкультурника. В школе мне даже пришлось вытерпеть из-за этого немало насмешек, но со временем я обрел, как я думаю, настоящую душевную силу. Я родился в 1904 году в Михельштадте, в Гессене, и хорошо помню, какую нужду терпели мы во время войны. Чтобы забыть о тяжких буднях, я читал истории про рыцарей, сражавшихся со страшными драконами и освобождавших своих красавиц. Уже в те времена Средние Века влекли меня.

Позже, поступив в университет, я, само собой, избрал занятия литературоведением. Я всегда чувствовал в себе влечение как к германскому миру, так и к латинскому. Это выразилось в выборе специальности: романистика, — и в постоянно крепнущем интересе к древним германским сказаниям. Я обожал Рихарда Вагнера, а самым моим любимым произведением стал его «Парцифаль».

Опера Мастера, естественно, привела меня к великому Вольфраму фон Эшенбаху и к теме поиска Грааля. Я с воодушевлением решил сделать ее темой своей дипломной работы. После некоторых разысканий и встреч со специалистами в этом вопросе мне даже удалось открыть кое-какие новые следы связей между трубадурами латинского мира и нашими немецкими миннезингерами. Точкой схождения этих двух миров, во всем, казалось бы, противоположных, мог быть только славный народ вестготов, населявший в те времена юго-запад будущей Франции.

Впоследствии я попал в артистические круги Берлина, который тогда был интеллектуальной столицей Европы. Я посвятил свою жизнь литературе и театру. Берлин смеялся, пел и плясал до упаду, но легкомысленная столица не видела, как страждет Германия вокруг нее. Плоды отчаянного положения старались собрать коммунисты и национал-социалисты. Я же в те времена мало интересовался политикой. Ради заработка учителя иностранных языков я перебрался на жительство в Швейцарию. До сих пор помню, как я тогда был несчастен. Жизнь моя была угрюмой и тусклой, а я хотел добиться успеха, показать миру, как я талантлив и как много знаю. Увы: из газет, куда я посылал свои рассказы, я получал только отрицательные ответы. Чтобы переломить судьбу, непременно нужно было уехать.

Я приехал в Париж, и все переменилось. Я стал завсегдатаем «Клозри де Лила» — кабачка, в котором тогда встречались все умные люди, заехавшие в Париж. Там мне случилось встретить Мориса Магра, знаменитого писателя из Тулузы. Он с восторгом рассказывал мне про катаров, и прежде всего — про их тайны, до сих пор не нашедшие объяснения.

Благодаря Морису Магру мне посчастливилось побывать и у очаровательной графини Пюжоль-Мюрат в ее замке Лаланд. Графиня сказала мне, что у нее в семье были и вестготы, и катары. Однажды за ужином у нее собралось несколько друзей; она рассказала, что происходит по прямой линии от Эскларамонды де Фуа — великой героини катаров. Графиня шепнула мне, что видела во сне, как ее прародительница бродит по стенам крепости Монсегюр. После этого я стал истинным поверенным графини, поселился у нее. Днем я фотографировал, а вечером в специально для того устроенной темной комнате мы проявляли снимки. Однажды, держа меня за руку, она взяла с меня клятву продолжить ее дело — вернуть ее предкам доброе имя. Я взглянул ей прямо в глаза, как рыцарь, приносящий присягу, и решился пойти в своих поисках до конца.