Месть Танатоса

— Как это? — насторожился Науйокс. — Он что, не ведет картотеку? Кто же там работает, у Мюллера? Какие олухи?

— Эта женщина находится в лагере под чужим именем, — объяснил ему Скорцени, — Для коменданта и для всех прочих она — американка Ким Сэтерлэнд. И даже если она окажется с нами, она останется Ким Сэтерлэнд и будет продолжать числиться в лагере. Так будет лучше для нее, да и для нас — тоже. Единственный, кому я еще намереваюсь сообщить ее настоящее имя — это нашему шефу. Полагаю, Шелленберг сам решит, ставить ли ему в известность Гиммлера, или ограничиться только «американской» легендой, учитывая патологическую нелюбовь фюрера к Габсбургам.

— Что же, разумно, — поддержал оберштурмбаннфюрера Науйокс, и на этот раз — вполне серьезно.

Вздрогнув от холода, Маренн проснулась среди ночи. Она приподняла голову — кругом было тихо и темно. Стараясь не разбудить детей, она осторожно перевернулась на бок, подложив под голову ладонь. Глубокий сон, настойчиво одолевал ее.

Какое-то время она отчетливо слышала за стенами барака ленивые шаги часовых, а перед глазами мелькали электрические фонари на улицах Парижа, ледяное дыхание осени казалось ей освежающими брызгами фонтанов. Откуда-то издалека, наверное, из детства, ветер доносил запах цветущих каштанов.

Маренн устало сомкнула глаза. В который уже раз во сне к ней снова и снова приходили ее беспечные детские годы. Она видела Версальский дворец в Париже и строгую гувернантку-австриячку, учившую ее языкам, музыке и правилам этикета. Тщетно пыталась седовласая матрона привить своей непоседливой воспитаннице любовь к домашнему очагу, подготовить ее к семейной жизни, научить вязать, шить, ухаживать за детьми.

Мари скучала на ее занятиях. Куда больше ее вдохновляли грохот артиллерийской канонады и увитые лавровыми венками седые виски победителей в галерее Национальной славы. Она мечтала о сражениях, взахлеб читала о походах Бонапарта и гордилась тем, что ее двоюродным прадедом был сам великий император.

Воображение юной принцессы волновали «стендалевские мальчики», двадцатипятилетние генералы, озаренные солнцем романтические судьбы героев. Она укладывала волосы в прическу а-ля Жозефина Богарне, любила носить высокие сапоги со шпорами, свободные белые рубашки с жабо, как у знаменитого генерала Саша де Трая на картине в Доме инвалидов, и ненавидела длинные парадные платья с узкими лифами, которые стесняли движения и цеплялись при каждом повороте.

Ей нравилось скакать верхом в Булонском лесу или по бескрайним просторам Прованса, фехтовать шпагой и лежать в высокой душистой траве на берегу Роны, слушая пение цикад и смотреть в бездонное голубое небо, по которому плывут причудливые облака.

Она любила море и песок Марселя, гудки пароходов и приветственные крики моряков, легендарный Тулон и молодость Наполеона, клекот чаек перед дождем, обжигающий мистраль и умытые солнцем и влагой грозди черного прованского винограда. Старинные замки на берегах Луары, соборы Реймса и Авиньона, известняковые скалы Нормандии, баллады трубадуров и белоснежный плюмаж бонапартистских времен под парящим орлом на могиле Саша де Трая.

Тайком Маренн убегала из дома, и по названиям улиц и площадей столицы она изучала историю своей страны. Ее друзьями были парижские гавроши, разносчики газет и чистильщики обуви. Для них она не была принцессой, для них она была просто Мари и радовалась этому. Вместе они лазили по чердакам и подвалам старого города, оживляя в играх события недавно минувшей франко-прусской войны и мечтая о реванше вместе с побежденной страной, в играх всегда одерживали победу над пруссаками.

В беретах с надписью «Мститель» и «Неукротимый» они заново переживали капитуляцию Базена, вместе с солдатами Мак-Магона внимали слезам и словам маршала, учили наизусть стихи Ростана об Орленке, легендарном сыне Наполеона, плененном в Австрии, и перед скорбной статуей покоренного Страсбурга, покрытой траурным пеплом, клялись вновь высоко поднять «разбитый меч Франции».

Запыленные, с ободранными коленками и локтями, они пили воду из фонтанов у знаменитых стен Консьержери, где когда-то томилась в ожидании казни последняя французская королева, и на площади Конкорд перед Египетской колонной, где и столетие спустя ощущалось дыхание сорока веков, лежавших в пустыне перед французской армией.

С трепетом преклоняла Маренн колени перед гранитной вазой Мавзолея, на которой было написано только одно слово — «Наполеон», и в детских снах бессчетное количество раз сквозь огонь сражений и черный пороховой дым видела восходящее солнце Аустерлица и вместе с юным знаменосцем поднимала трехцветное знамя над армией победителей. Тогда она и слышать не хотела о своей второй родине, об Австрии, и напрочь отвергала все немецкое.

Отец снисходительно относился к ее проказам и защищал от нападок немецкой бонны. Зимой они жили в Версале, а летом уезжали на юг, в старинный замок де Лиль Адан, где когда-то далекий предок ее отца, маршал Франции, один из вождей гугенотов, находился в ссылке во время Варфоломеевской ночи.

Там много лет подряд, каждый год, Маренн ожидал ближайший друг ее детства, сын сельского учителя, Этьен Маду. Они вместе росли, гуляя по холмам, путаясь в листьях лозы и срывая ртом черно-синие ягоды винограда. Каждое утро на рассвете Этьен седлал лошадей. В малахитовой тени деревьев под летним дождем, промокшие насквозь, они скакали верхом, и солнечные лучи, едва пробивающиеся сквозь густую листву, золотили блестевшие от дождя черные гривы лошадей.

Они уезжали далеко и забирались высоко в горы, где на самой вершине под солнцем сияют вечные снега ледников, и, пробираясь по горной тропе, с похолодевшим от высоты сердцем, как завороженные смотрели вниз, в ущелье, где с грохотом неслись и падали в долину искристо-пенистые валы водопадов.

Лавандовые ковры стелились под их ногами, горные козлы изящными прыжками пересекали им путь, олени проносились в лесных чащах, хижины отшельников напоминали о благородных старцах, некогда выходивших из лесов навстречу королям с благой или печальной вестью.

Возвращаясь, они пили густое козье молоко на фермах, слышали лай собак, мычание идущих с пастбищ стад и ласковую дудку пастуха.

По вечерам в саду или на веранде, вдыхая напоенный травами и цветами воздух, под пение цикад и трели соловьев, в ярко-желтом свете огромной южной луны на черном небосводе, они читали вслух книги, мечтали и фантазировали.

Купаясь в море, они заплывали далеко, так что почти не видно было берега. Соленые голубые буруны порой накрывали их с головой, в прозрачной воде медузы парашютиками качались на волнах, дельфины подплывали доверчиво близко и разрешали погладить рукой их лоснящиеся спины.

Когда солнце садилось, бросая багряные отблески на синюю гладь неба и моря, они, сидя на берегу, слушали захватывающие рассказы рыбаков о дальних путешествиях, волшебных странах и морских чудовищах, о скрытых под водой пиратских сокровищах и привидениях Лазурного замка, стоящего в Средиземном море на черной базальтовой скале — последнем оплоте легендарных рыцарей ордена Храма.

Однажды, набравшись смелости, они даже посетили заброшенный замок и, захваченные штормом, провели ночь под мрачными сводами полуразрушенной обители, где окончили свою жизнь последние приверженцы Великого магистра.

Почудилось им, напуганным непогодой и темнотой, или на самом деле, в завываниях ветра в обвалившихся башнях они услышали проклятия и стоны умирающих людей, лязг оружия и кованых лат, а в бликах неровного света луны, пробивавшегося сквозь грозовые облака и скользившего через разбитые бойницы, увидели мелькание длинных плащей с крестами и падающие штандарты изгнанников Тампля.

Они выросли вместе, и она настолько привыкла к нему, что долго не обращала внимания, как со временем Этьен стал совсем по-другому относиться к ней. Однажды во время прогулки верхом, застигнутые ливнем врасплох, они спрятались под кроной развесистого дуба на берегу реки и, привязав лошадей, устало опустились на траву. Запыхавшись от быстрой езды, она запрокинула голову и со смехом ловила ртом дождевые капли, падающие с листьев. Они катились по лицу, путались в волосах, попадали в глаза.