Страница 52 из 130
В отношении колоний у короля Георга III была только одна идея: «долгом его американских подданных является подчинение законодательству Великобритании», и король «ожидает и требует радостного подчинения». На правительство его влияние было губительнее, потому что он был убежден в своем долге — очистить правительство по образцу кумира своих школьных лет, Альфреда Великого. Через приспешников Бедфорда Георг III вмешивался в дела правительства больше, чем прежде, по своему желанию назначал и отставлял министров, контролировал патронаж, не принимал во внимание курс кабинета в целом, но имел дело с отдельными министрами и их ведомствами, даже предписывал, кому из них следует принять участие в дебатах в палате общин. При назначениях на посты его выбор чаще всего склонялся в пользу знатных придворных, тех, кто был ему приятен, или тех, кто талантами или образованностью не превосходили его самого.
Возмущение американцев по поводу каждого налога и каждого шага правительства доказывали сторонникам Бедфорда, что колонисты намерены разрушить систему меркантилизма и добиться свободной торговли. В ответ на любой законодательный акт парламента они станут поднимать крик: «Тирания!». Если правительство пойдет у них на поводу, от верховенства Британии и следа не останется.
Что касается торговли, то их предчувствия были небезосновательны. Американцам и в самом деле хотелось сбросить торговое ярмо, что доказал успех политики «нет импорту». Спровоцировав колонистов на изготовление тканей и других товаров, Британия зародила у них потребность в коммерческой независимости, то есть в том, что та больше всего хотела предотвратить. Даже Питт твердо верил в то, что суть политики состоит в регулировании колониальной торговли. «Ни одного гвоздя для подковы», — провозгласил он однажды, имея в виду, что колониям непозволительно промышленное производство.
В августе и сентябре 1768 года торговцы Бостона и Нью-Йорка отказались принимать британский импорт до тех пор, пока не будут отменены акты Тауншенда. Через несколько месяцев к этому соглашению присоединились купцы Филадельфии, в следующем году за ними пошло большинство других колоний. Вооружившись прялками, женщины сформировали группы «Дочери свободы». Выпускники гарвардского колледжа в 1768 году и первый выпускной класс и президент колледжа Род-Айленда (ныне Браун) в 1769 году явились на праздник в домотканой одежде.
В Британии население с неприязнью отнеслось к правительству. Лондонское графство Миддлсекс переизбрало Уилкса в парламент, а правительственное большинство в палате общин проголосовало за его исключение. Дело Уилкса объединило всех оппонентов королевского исключительного права и оживило движение радикалов за парламентскую реформу. Радикалы требовали заменить систему патронажа настоящими выборами. Все сторонники свободы, включая друзей Америки, выступили против принуждения и объединились, черпая силу друг в друге.
У всех на слуху был лозунг «Уилкс и свобода!», Миддлсекс снова выдвинул этого кандидата, Уилкса избрали и снова отвергли, уже в третий раз. Он сделался конституционным символом и народным героем. Когда правительство выдвинуло собственного кандидата от Миддлсекса и объявило его избранным, вычеркнув голоса, поданные за Уилкса, в Лондоне начались волнения. «В городе каждый день творится беззаконие и беспорядок, — писал Бенджамин Франклин. — Посреди дня толпы патрулируют улицы, а тех, кто не призывает освободить Уилкса, сшибают с ног». Грузчики угля, матросы, лодочники и прочие бунтовщики переворачивали экипажи, врывались в благородные дома, а правительство, разделившееся на фракции, пребывало в пугливом ожидании.
Нелепой отменой голосования в графстве Миддлсекс правительство дало повод для тревожных криков об английских свободах. Наиболее активные представители колоний воспользовались этим и громко заговорили и об американских свободах. «Люди, которые хотят поработить Америку, могут поработить и нас», — сказал в 1768 году торговец льняными тканями. 236 выборных членов муниципального совета, 26 членов городского управления, в основном лавочники и ремесленники, входящие в суд городского совета Лондона, осудили меры правительства по принуждению колоний.
Во главе защитников колоний стоял сам лорд-мэр, деятельный торговец Уильям Бекфорд. Он, как и большинство тех, кто поддерживал Америку, своего положения достиг благодаря выступлениям в защиту Уилкса. Будучи потомком богатых ямайских сахарных плантаторов, землевладелец Бекфорд увеличил свое состояние на торговле с Англией и сделал карьеру: сначала он стал ольдерменом, потом шерифом, а затем поднялся и до лорд-мэра. От имени лондонцев он обратился к королю с протестом по поводу выборов в Миддлсексе. Уолпол высокомерно отозвался о лорд-мэре, мол, «в голове у него каша, а тщеславие делает абсурд, который он несет, еще подозрительнее», но среди критиков американской политики голос Бекфорда не затерялся. Английские радикалы согласны были с колонистами в том, что министерство задумало подавить их свободы. Ведущий радикал Джозайя Веджвуд считал, что законы Тауншенда являлись сознательным шагом, рассчитанным именно на подавление колоний, но при этом верил, что эти законы приблизят независимость Америки.
В августе 1768 года журнал «Лондон мэгэзин» сравнил творцов и подстрекателей «неполитичных мер, направленных против Америки», с «жалкими министрами» XVII века. «Основываясь на проведенных нами наблюдениях, мы осмеливаемся утверждать, что девять человек из десяти, даже в нашей стране, сочувствуют американцам и верят, что на их стороне правда». Цифра девять из десяти являлась, конечно же, преувеличением; некоторые журналы оценивали приведенные пропорции в обратную сторону. Американец Ральф Изард, живший в Лондоне, полагал, что Америке противостоят четверо из пяти британцев, а поддержка парламентом правительственных действий верно отражает общественное мнение. Если оппозиция регулярно собирает не более восьмидесяти голосов, «вы можете полагаться на эту цифру, коррупция здесь не такая и большая». По прессе того времени трудно судить об общественном мнении, потому что многие проамериканские статьи были написаны анонимно или под псевдонимами, которые брали себе в Лондоне американцы. Тем не менее английские печатники не отводили бы в газетах столько места статьям и письмам, благоприятно настроенным по отношению к колониям, если бы значительная часть населения не была расположена против правительства.
Следует отметить, что впоследствии политические настроения общества часто переоцениваются. В 1768 году правящий класс интересовали не американцы и даже не Уилкс, а скандал с герцогом Графтоном, «совершенно позабывшим о приличиях». Он явился в оперу со своей любовницей Нэнси Парсонс, не постеснявшись присутствия бывшей жены и королевы. В отличие от большинства мужчин, содержавших любовниц, Графтон, по крайней мере, был разведен, тем не менее разразился скандал. Дочь портного с Бонд-стрит, бывшая любовница торговца из Вест-Индии, Нэнси была также известна как миссис Хафтон. По ходу дела она обрела статус замужней дамы, но и это не смягчило общественного недоброжелательства. То, что Графтон торжественно ввел ее в общество и усадил во главе своего стола, вызвало особое негодование. Скандал с любовницей Графтона стал сенсацией года. Нэнси заставила забыть о шумных колонистах.
Возмущенные протесты, поступившие в парламент из Виргинии, Пенсильвании и других колоний, показали, что сопротивление Закону о пошлинах распространилось по всей Северной Америке, и безучастные цифры подтвердили этот факт. С 1768 по 1769 год английский экспорт в Америку упал на треть — с 2 400 000 до 1 600 000 фунтов стерлингов. Нью-Йорк сократил свой импорт до 1/7 того, что было в 1764 году, то есть с 482 000 фунтов стерлингов до 74 000 фунтов в 1769 году. Ввоз товаров в Бостон сократился вдвое, в других колониях, где политика отказа от импорта носила спорадический характер, эти потери были меньше. В первый год после введения пошлин Тауншенда таможенные сборы составили 16 000 фунтов, а военные затраты на Америку — 160 000 фунтов стерлингов. Даже секретарь по делам колоний Хиллсборо вынужден был признать, что законы Тауншенда оказались «такими антикоммерческими, что лучше бы их вовсе не было», а новый канцлер казначейства лорд Норт заявил, что законы настолько абсурдны, что он не понимает, как они прошли через британский парламент. Заметим, что оба джентльмена проголосовали за закон, который теперь осуждали.