Жизнь Чарли

Дом № 287 выглядел бы очень мило, если бы его кирпичный фасад не почернел от копоти. Копоть покрывает все тридцать четыре дома-близнеца на Кеннингтон-род, так же как подобные им дома и коттеджи — все на одно лицо — в Кеннингтоне, Лэмбете, Клепхеме и Кембервеле — бедных кварталах и предместьях огромного Лондона. Однообразие множества маленьких домиков в английской столице подобно кошмару. В XIX и в начале XX века британский индивидуализм выпускал их сериями.

В 1889 году, на пятьдесят втором году славного царствования Виктории, королевы Соединенного королевства Великобритании и Ирландии, императрицы Индии, коттедж № 287 по Кеннингтон-род служил пристанищем чете бродячих комедиантов.

Чарльз Чаплин-отец уверял, что фамилия его французского происхождения и что его предки, протестанты, бежали из Парижа после Варфоломеевской ночи. Он пользовался известным успехом в качестве комического певца, баритона-эксцентрика, в Англии, в английских колониях, в Соединенных Штатах и даже во Франции. Его жена, урожденная Ханна Хилл, была родом из полуирландской, полуеврейской семьи. Шестнадцати лет она ушла из дому и под именем Лили (или Флоренс) Харлей поступила танцовщицей в оперетту крупных антрепренеров Гордона и Сюлливена. Она тоже совершала турне по Британской империи. От первого мужа, букмекера, у нее было трое сыновей: Гай, Уиллер и Сидней; последний жил вместе с ней. Потом она вышла замуж за Чаплина и стала выступать с ним на подмостках мюзик-холлов в комическом дуэте, совместно подготовленном супругами.

В те времена, когда Чарльз Спенсер Чаплин делал первые неверные шажки по тесному садику у коттеджа № 287, серьезные заботы стали посещать скромный дом его родителей. Нелегка была жизнь в викторианской Англии. По улицам предместий города бесконечной вереницей шли безработные, их манифестации разражались бурями в Трафальгар-сквере. В год, когда родился Чарльз, в доках вспыхнула большая стачка. Члены Армии спасения между двумя песнопениями вспоминали слова своего главы, «генерала» Бута: «Треть лондонского населения живет в условиях худших, чем нищета…»

Может быть, потому, что дела мюзик-холла в предместьях пошатнулись, Чаплин-отец и пристрастился к крепким напиткам? Или, наоборот, не потому ли он не мог найти ангажемента, что слишком полюбил виски? Одно предположение не исключает другого. Возможно, что тут образовался порочный круг, из которого комическому баритону так и не удалось вырваться. В начале 1894 года пятилетнему Чаплину случалось заменять мать в комическом дуэте, подавая реплики отцу. Денежные дела певца были тан плачевны, а здоровье его настолько пошатнулось, что труппе пришлось дать представление в его пользу.

Однажды в своем любимом кабачке под вывеской «Охотничий рог» певец уговаривал хозяина похоронного бюро: «Купите у меня билет. Мы отличные клиенты. Вы уже похоронили в этом году нескольких членов моей семьи. Скоро и моя очередь».

Через несколько недель Чарльза Чаплина-отца поместили в огромную больницу святого Фомы на берегу Темзы, против здания британского парламента. И долгой мартовской ночью маленький Чарли, стоя на Вестминстерском мосту, смотрел на освещенные окна палаты, где умирал его отец.

Ханна Чаплин в тридцать лет осталась вдовой с двумя детьми на руках. Последние годы ее супружеской жизни были отмечены тяжкими испытаниями. Ей не удавалось вернуться ни в оперетту, ни в мюзик-холл. Заработки стали редки, потом и вовсе исчезли. Бедность сменилась нищетой. А как говорит Кальверо в «Огнях рампы», «если бедность не порок, то нищета становится пороком, ибо унижает человека…»

Лэмбет — часть Сари-Сайда в правобережном Лондоне, «промышленный район, в котором относительно мало достопримечательностей». Вряд ли уважающий себя турист, прочитав в 1895 году это указание в путеводителе Бедекера, сочтет достопримечательностью Каледонский рынок — эту гигантскую толкучку, доки и склады или даже Лэмбетское шоссе, где накануне второй мировой войны зародился популярный в свое время танец «лэмбетуок».

Лэмбет и Кеннингтон, так же как знаменитый Уайтчепел, как Лаймхауз, как и все нищие кварталы Лондона, является родиной кокни — простонародья, которое все слова коверкает, произносит на свой лад. «Инфанту Кастильскую» они превратили путем невольного каламбура в «Элифент касл» — «Слоновый замок»… Они же назвали «Бедламом» (Bedlam) лондонский сумасшедший дом, который был назван в честь древнего города Вифлеемом (Bethleem). Площадь Слоновый замок и Бедлам — главные достопримечательности Лэмбета.

Позже, когда в 1921 и 1931 годах Чарльз Чаплин посетил предместье, где протекало его детство, он еще раз захотел взглянуть на огромный обветшалый дом, населенный беднотой. Он жил в этой зловещей берлоге, в этой трущобе, после смерти отца. Вот как вспоминает он о жизни Ханны Чаплин в первые годы ее вдовства:

«Моя мать стала работать на дому. Днем и ночью она строчила на швейной машине. Потом относила свою работу в город. За подшивку дюжины подкладок к дюжине пиджаков она получала пенни. Этого заработка едва хватало на пропитание. Где уж там было платить за квартиру! Не раз мы взваливали на тележку два матраца, три соломенных стула и тощие узлы со своими жалкими пожитками и отправлялись на поиски нового жилья…»

Чарльз Чаплин проходил также мимо дома, похожего на казарму, с серым, покрытым пятнами сырости фасадом. Он смотрел на окно с разбитыми стеклами где-то на третьем этаже.

«В этой комнате, там, наверху, болезнь и нищета сломили мою мать. Однажды вечером, вернувшись домой, мы с братом Сиднеем увидели, что комната пуста. Другие ребята сообщили нам о том, что произошло. Днем наша мать начала стучать во все двери по очереди. Она говорила соседям: «Смотрите-ка, какой подарочек я вам принесла». И протягивала им кусок угля… В конце концов вызвали полицию. Пришли санитары и увезли ее в своей карете…»

Чаплин не сказал, куда увезли его мать, чтобы лечить от острой нервной депрессии, — в Бедлам или в другую психиатрическую больницу… Несколько дней двое сирот, предоставленные самим себе, жили подаянием или мелкими кражами. Затем приехала другая карета и увезла обоих малышей. Она доставила их в Гануэльский приют.

Сюда, в этот дом с высокими черными стенами, филантропы викторианской эпохи привозили (как некогда Оливера Твиста) сирот и беспризорных детей. Время, проведенное в этом «работном доме», показалось вечностью бедному плененному Малышу. Он прожил там около двух лет.

Мать выздоровела. Она вышла из больницы и забрала своих младших сыновей в ужасную мансарду, которая для мальчика была озарена прекрасным светом любви и свободы. Снова маленький сорванец стал бродить по улицам Лэмбета.

Тому, кто посетит этот квартал теперь, спустя шестьдесят лет, улицы и дома, где жил ребенком Чарли, покажутся почти нарядными. Свалка на Честер-стрит — прямо перед окнами комнаты Чаплинов — уступила место довольно кокетливым коттеджам, выросшим в 1938 году. Между двумя войнами привели в порядок претендующие на историческое прошлое улицы вокруг Кеннингтонского замка, построенного в стиле XVIII века.

За последние пятьдесят лет квартал обуржуазился. Он расположен в десяти минутах ходьбы от Пикадилли-сэркус; многие из старых викторианских коттеджей перестроены заново. Дом № 3 на Поунелл-торрас со свежевыкрашенной в оливковый цвет дверью и пестрыми кретоновыми занавесками на окнах выглядит как маленькая гостиница. Мансарда Ханны напоминает мастерскую художника.

Время изменило также и стиль коттеджа № 287 по Кеннингтон-род. Напротив него большой кинотеатр «Гренада» пестрит анонсами американских синемаскопических фильмов.

Но стоит отойти от больших улиц и углубиться в боковые переулки, как внезапно перед вами возникает в первозданном виде жалкая обстановка старого Лэмбета и детских лет Чарли. Нищета поразит всякого, кто пройдется по Элинор-плейс (возникла в 1818 году), по Гандль-стрит, Топез-стрит, по кривому (и знаменитому) Лэмбетуок и особенно, о, особенно по Лоллард-стрит, чье название напоминает о средневековой ереси.