Страница 10 из 22
— Хорошо. Но помни, лапочка, я знаю, где ты живешь…
Угрожает? Нет еще. Предупреждает. И улыбка его говорит, что лучше бы Таннис прислушаться к предупреждению. Она дернула плечом и села на место.
Стул раскачивался. Скрипел.
Бумажка жгла карман.
А время тянулось… и тянулось… на нее больше не обращали внимания, но Таннис выжидала, отсчитывая про себя секунды. С реки донесся голос вечерней баржи, и он послужил хорошим предлогом.
Таннис поднялась, легко передвинув стул.
— Если я вам не нужна, — эти двое надолго нашли себе занятие, Грент склонился над плечом Патрика, но тот, увлеченный работой, на надзор не обращал внимания. — То пойду пожалуй.
Грент махнул рукой: мол, свободна. Только у дверей нагнал его голос:
— Через неделю в семь. Буду ждать. Не опаздывай Таннис. И не отступай от плана.
В семь… опять придется заменяться.
…если, конечно, она не найдет способ соскочить.
Не позволят.
И хвост, за ней увязавшийся за ней, лучшее тому подтверждение. Таннис не видела того, кто шел по ее следу, но чувствовала чужое пристальное внимание.
Влипла.
И Войтех сказал бы, что сама виновата, но… она найдет способ вывернуться. Вдруг да снова повезет?
Стряхнув с куртки капли дождя, Таннис обернулась. Ничего. Дождь. Грязь. Крысы, выбравшиеся из подвалов. Мусорные кучи и белый дым, полосой протянувшийся по небу. Кислый запах мочи. Старый Крюнш, вновь заснувший на лестнице… громкий голос мамаши, долетавший сверху. Ей визгливо отвечал управляющий, и эта ссора, видать, давно тянулась, утратила свой изначальный запал, но и прекратится она не скоро.
Таннис вздохнула. Как бы оно ни сложилось но, о своих она позаботится. И нашарив в кармане подмокшую бумажку, Таннис сжала ее в кулаке.
В новом ее доме будет пусто.
Спокойно.
Тихо.
Глава 4
Во сне Кэри вновь играла в прятки. И пряталась так хорошо, что тот, кто обычно шел за ней, отсчитывая время хрипловатым низким голосом, искал ее долго, до самого рассвета, но так и не нашел.
Она проснулась с улыбкой на губах и вскочив с постели, бросилась к окну. Надо же, тучи разошлись, и дождь, верно, прекратился еще ночью. Артритные ветви старых кленов цеплялись за желтый шар солнца в попытке хоть немного согреться. И Кэри стало жаль их. Она сидела на подоконнике, любуясь жемчужными переливами рассвета, и чувствовала себя почти счастливой. Так уж повелось, что именно эти предрассветные минуты принадлежали только ей, и здесь, и в доме, в который Кэри уже не вернется.
Было ли ей грустно?
Ничуть.
Да и о чем грустить?
О скрипучей лестнице, которую охраняли две химеры. И в сумерках они скалились, словно тоже не признавали Кэри за свою. О дверях, вечно запертых. О тишине коридоров и полумраке, что не способен был спрятать Кэри. О ворчащих трубах, наполнявшихся по осени водой. Она гудела, и казалось, что дом страдает желудочными болями, и оттого становится более сварлив, нежели обычно. Он вновь и вновь жалуется на Кэри, нарочно сталкивая ее с теми, кого она не желала бы видеть.
Нет, Кэри не хочет возвращаться.
И пусть нынешняя ее комната мала и холодна, но зато в ней Кэри чувствует себя защищенной. В этой комнате и щеколда имеется, правда, смешно даже думать, что Кэри позволят запереться. Или ослушаться короля.
Она вздохнула и обняла коленки. Босые ступни побледнели, и надо бы вернуться в постель, но солнце еще не выбралось из ветвистых тенет. И Кэри казалось почти предательством — бросать его в плену.
Прислонившись к стеклу — все-таки холодное — она попыталась представить, каким будет ее муж. Конечно, Элоис вчера многое о нем рассказала, но… придумывать ведь куда как интересней.
Жаль, что он такой старый.
Кэри задумалась. Конечно, отец и постарше был, но выглядел неплохо… и зубы у него все сохранились. И на здоровье он не жаловался. И значит, возможно, все не так уж и плохо. Морщины, правда, уже появлялись, но к морщинам Кэри как-нибудь привыкнет.
Она постарается быть хорошей женой.
Доброй.
Ласковой.
И когда муж совсем состарится, а это наверняка произойдет очень скоро, то его не бросит. Она умеет быть благодарной, пусть бы он никогда не догадается, чем эта благодарность вызвана.
Все-таки непорядочно радоваться смерти брата.
Даже если этого брата от всей души ненавидишь. Кэри сжала кулачки, чувствуя, как ноготки ее впиваются в кожу. Надо успокоиться и забыть. Его нет. Совсем нет. И значит, нечего боятся, что где-то внизу громко хлопнет дверь, а тишину холла нарушит зычный голос Сверра:
— Где моя маленькая сестричка? Снова прячется?
Нет.
Кэри потрясла головой и шепотом повторила:
— Раз-два-три-четыре-пять…
Как ни странно, стало легче. Произнесенные ею же, слова потеряли былую силу.
Все у нее наладится.
Спустя сутки Кэри не была в этом так уверена.
В доме ее будущего мужа им с леди Эдганг были не рады. И пусть бы хозяйка дома изо всех сил старалась сгладить неловкость, но и в ее лиловых удивительной красоты глазах, мелькало сожаление.
Кэри не была нужна и здесь. Она снова всех раздражала.
Выродок.
Она читала приговор в бледных глазах Виттара. И в равнодушных — Одена, который сказал что-то вежливое, но Кэри почуяла за словами пустоту. И эта пустота столь напугала ее, что Кэри не сумела ответить. А будущий супруг окинул ее равнодушным взглядом и отвернулся.
До окончания обеда он не произнес ни слова, и воцарившаяся за столом тишина давила на нервы. Кэри вновь остро ощущала собственную никчемность, которую не исправить было ни прической, ни непривычно роскошным, чересчур уж открытым платьем, ни даже драгоценностями, присланными Ее Величеством…
И леди Эдганг хмурилась, кусала губы, сдерживая едкие слова. После того разговора с королевой, она стала вовсе невыносима, и глухая злость, которая всегда в ней жила, иссушая и без того истощенное тело, переродилась в откровенную ненависть. А в выцветших глазах ее появилось знакомое уже безумие.
— Отродье, — теперь она не называла Кэри иначе, и голос срывался то на клокочущее рычание, то на шипение. Порой Кэри начинало казаться, что в горле леди сидит змея и если подойти слишком близко, эта змея ужалит.
Хотя… она и так жалила словами.
Наверное, всего было чересчур много, и Кэри не выдержала. Она сама себе казалась струной, натянутой до предела. Тронь такую, и разорвется, ударит по пальцам, рассечет до крови.
Смешно.
Она и Сверру-то никогда ответить не умела.
И теперь что ей остается? Терпеть. Пить горький чай. Улыбаться.
Делать вид, что все хорошо.
Замечательно.
— Отродье, — скрипучий голос леди Эдганг нарушает тишину гостиной. — Два отродья в одном доме…
— Простите? — леди Торхилд растерянно улыбнулась. Ей тоже приходилось нелегко. Она не рада гостям, но пытается быть хорошей хозяйкой.
— Она — отродье, — леди Эдганг ткнула в Кэри пальцем и добавила. — Ты тоже.
Кэри вздрогнула, и чашка в ее руке опасно накренилась.
— Безрукая… — с глубочайшим удовлетворением заметила старуха.
— Ничего страшного, — леди Торхилд подала салфетку. — Пятнышко совсем крохотное. Его выведут к завтрашнему дню.
Пятнышко… крохотное… темное пятнышко на нарядном платье… таком красивом, что на мгновенье Кэри показалось, будто и сама она хороша собой. Это ложь, выродки не бывают красивы, а теперь и платье испорчено. И на глаза навернулись слезы, которые не могли остаться незамеченными. Леди Эдганг всегда остро чуяла настроение Кэри. Сейчас она усмехнулась и бросила:
— Пустая кровь… гнилая… иди к себе.
С ее стороны такой приказ — почти милосердие: плакать лучше за закрытыми дверями. Кэри было невыносимо от мысли, что все получилось так нелепо. И вправду ничтожество, позор древнего и сильного рода… недоразумение, которому нигде не рады.
Роскошные покои были пусты. И Кэри почти удалось прийти в себя.