Наша древняя столица

Под январской пеленой

Мёртвый город, обгорелый

За кремлёвскою стеной.

Но народ в столице стойкий,

Дело любят москвичи

И на новые постройки

Тащат брёвна, кирпичи.

Понемногу начинает

Вся столица оживать,

Хоть и хлеба не хватает,

Нечем поле засевать.

И престол пустует царский,

И таится враг вдали.

Всё же Минин и Пожарский

Русской славе помогли.

Их с любовью вспоминают

В зимний вечер у костра

Те, что строить начинают, —

Городские мастера.

Русь залечивает раны,

А меж тем со всех сторон

Смотрят вражеские страны

На пустой московский трон.

В Польше спорят из-за трона

Сигизмунд и Владислав.

Мало им своей короны —

Жаждут русских царских прав.

Мало им своей земли —

Русской жаждут короли.

Ой вы, гусли! Ой, гусляры!

Меж боярством спор идёт.

Пусть ответят вам бояре:

Кто московский трон займёт?

Продадут ли Владиславу —

Будет царствовать поляк?

То ли шведская держава

Над Кремлём поставит флаг?

То ли по боярской воле

Русский будет на престоле?

Начался великий спор —

Созвала Москва Собор.

Собрались князья, бояре,

Горожане всей страны

И казённые крестьяне,

Что пахали для казны.

Подошли стрельцы, казаки,

Последить народ пришёл,

Чтобы шведы и поляки

Не попали на престол.

Горожане рассуждали:

«Хоть бы русского избрали!»

И крестьянин думал так:

«Русский всё ж не пан поляк!»

И боярство предложило

В государи Михаила —

Из своих, да молодого,

Слабовольного, больного,

Чтоб он властвовать не стал,

Чтоб боярам потакал.

А чтоб был избранник цел

Между всех тревожных дел,

Порешили ненадолго

Тайно выехать ему

И послали в глушь, на Волгу,

В монастырь под Кострому.

Там сосед — медведь да лось,

Уцелеет царь авось!

БЫЛЬ О СЛАВНОМ ПАРТИЗАНЕ — О СУСАНИНЕ ИВАНЕ

Жили в Польше паны гордые —

Феодалы-господа.

Всё, что можно, в руки твёрдые

Забирали без стыда.

Как с войсками паны важные

Наступали на Москву,

С виду воины отважные,

А стремились к воровству!

У себя владели землями

Эти паны, тверды лбы,

А при землях неотъемлемы

Силы тяглые — рабы,

Семьи жалкие крестьянские,

Как в то время и у нас,

Только жили люди панские

Тяжелей во много раз.

Как узнали паны польские

Про московские дела,

Тут уж к панам в мысли скользкие

Жадность чёрная вползла:

«Как же русская земля

Не под властью короля!»

Сели паны, покалякали

И решили меж собой:

«Окружим теперь поляками

Монастырь под Костромой.

Все надежды укрываются

За стеной монастыря.

Пусть отряд наш собирается

И прикончит там царя!

По безвременью тревожному

Крепкой власти ждёт страна, —

Королю ясновельможному

Поклониться Русь должна».

…Собрались в края далёкие,

Где стоят леса высокие,

Где стоят леса дремучие,

Часты ельнички колючие

Да лужки покрыты ряской —

То болота с тиной тряской.

Будто травка зелена,

А трясине нету дна!

Глушь и летом и зимой —

Пропадёшь под Костромой!

…Вот из Польши в путь намеченный

Вышли слуги короля

И морозом были встречены —

Норов злой у февраля.

Шли поляки за обозами —

Кто верхом, а кто пешком.

Пробирало их морозами,

Посыпало их снежком.

Буйный ветер выл с тревогою,

И метелица мела.

Проходил отряд дорогою

Возле Домнина села.

Дело было близко к вечеру,

Ни души, снега кругом.

Из отряда вышли четверо

И стучатся в крайний дом…

Кто там рвётся с поля чистого?..

Огонёк в окне мелькнул.

Старый дед на стук неистовый

Дверь широко распахнул.

Не дороден дед, сутулится,

С длинной белой бородой,

Только глаз у деда щурится

И блестит, как молодой.

Вот в избу вошли прохожие.

Поглядел старик на них —

Видит, люди, не похожие

На своих, на костромских.

Говорят они: «Далече ли

Монастырь? Мы знать хотим».

По одежде ли, по речи ли

Дед узнал, кто перед ним.

Помолчал, как полагается,

И промолвил, щуря глаз:

«Здесь и свой-то заплутается,

Проводить придётся вас.

Только поздно, сами чуете, —

Надо вам передохнуть.

Тут у нас переночуете,

А с рассветом выйдем в путь!»

Ой, бушует, вьёт метелица,

Покрывалом снежным стелется!

Ой, бушует вьюга с вечера…

И никем-то не замечено,

Что задолго до утра

Конь умчался со двора,

От конюшни дедовой,

А седок неведомый.

По дороге путь прямой —

В монастырь под Костромой.

Замети, метель, следы,

Чтобы не было беды!

И когда за сизой дымкою

Над снегами встал рассвет,

Постучал своей дубинкою,

Разбудил поляков дед.

И к ступенькам припорошенным

Он, прощаясь, лбом приник,

А потом гостям непрошеным

Настежь дверь открыл старик.

Зашагали гости подлые

Сквозь метель, колючий снег,

Вереницей вышли по двое

Тридцать восемь человек.

В глубь лесов, в сугробах путаясь,

Вёл старик их без дорог.

Шли поляки ёжась, кутаясь,

Под собой не чуя ног.

Снова будто бы смеркается,

Уж пора бы и дойти!

Смотрят паны, озираются —

Ни дороги, ни пути!

«Эй, старик, бродяга лживый!

Ты куда ведёшь нас, вор?» —

«Будьте, паны, терпеливы!

Вот сейчас минуем бор,

А за бором будет пашня,

А уж с пашни той видна

Колоколенка и башня,

Монастырская стена».

Ничего не видно ворогу,

Никаких просветов нет…

Бормоча в седую бороду,

Впереди шагает дед:

«Ой да паны, слуги бесовы!

Чай, досель не знали леса вы,

А теперь его узнаете!

По чащобам погуляете,

На морозе вы попляшете!

А устанете — приляжете.

На болоте-то постель

Постелила вам метель:

Лёг лях да поспал —

Был пан, да пропал!»

В самых дебрях, в царстве лешего,

В вековой седой глуши,

Где ни конного, ни пешего

Не бывало ни души,

Сосны будто вдруг раздвинулись,

Ели встали стороной,

И снега, что шёлк, раскинулись

На полянке на лесной.

Здесь прогалинка просторная,

А под тонкой коркой льда

Тут болото — бездна чёрная,

Что не мёрзнет никогда.

Подломился под поляками

Хрупкий, тоненький ледок, —

Как ни выли, как ни плакали,

Всё ж не вытянули ног!

И, трясиною зажатые,

Увязая в ней по грудь,

Проклинали провожатого,

Что их вёл в последний путь.

Пан, что ближе был к Сусанину,

Полоснул его ножом,

И вскричал Сусанин раненый:

«Мы отчизну бережём!

Паны пусть на Русь не зарятся —

Не дадим земель своих!

Наш народ от вас избавится!»

Тут вздохнул он и затих…

Ах ты ночка, ночка зимняя,

Беспросветная да длинная!

Только ты глядела, тёмная,

На стволы дубов огромные