Страница 16 из 18
Не знаю, какое влияние оказал наш разговор с Боккини на контакты между лидерами немецкой и итальянской молодежи, но я получил приказ выполнять роль переводчика при руководителе гитлерюгенда Бальдуре фон Ширахе, когда он будет принимать у себя его превосходительство Ренато Риччи и его офицеров. Прием был назначен на 12 часов 30 минут 24 апреля.
До этого я не встречался с Ширахом, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это настоящий джентльмен. Он был также очень красив и хорошо это знал. Ширах получил прекрасное образование и завел со мной разговор о Наполеоне и собранной им коллекции книг, посвященных корсиканскому диктатору. Я до сих пор убежден, что, в отличие от многих других партийных функционеров, больших и малых, он искренне верил в свою миссию и в Гитлера. Я также убежден, что он не совершил никакого преступления, кроме того, что возглавлял молодежную организацию рейха, и своим пребыванием в тюрьме Шпандау, по моему мнению, полностью искупил этот грех.
Ширах и Риччи могли общаться только с моей помощью. Эта поездка впервые показала мне, каким точным должен быть перевод и какую огромную ответственность несет переводчик, ибо он получает в свои руки большую власть. Никто еще не написал трактата об искусстве перевода, но я верю, что люди были бы очень благодарны тому, кто решился бы его создать. Все государственные деятели, повлиявшие на судьбу планеты, от Муссолини и Гитлера до Кеннеди и Хрущева, должны были во время переговоров полагаться на своих переводчиков.
Наша поездка через всю Германию была очень приятной, какими обычно бывают путешествия в компании молодых людей. Мы проехали от Мюнхена до Мюнстера и Рура, а оттуда отправились в Гамбург, Кенигсберг, Тракенен, Роминтен, Мариенвердер и Берлин. Менее приятными были бесчисленные восторженные приемы и бесконечные потоки лести, которые обрушились на молодежных лидеров, до предела истощив мои познания в немецком и итальянском языках. Я уж и забыл, сколько было возложено венков, сколько раз звучали национальные гимны обеих стран, сколько почетных караулов промаршировало мимо нас и сколько бокалов было поднято в честь итальянского короля и императора и немецкого фюрера и канцлера. Жаль, что я не вел дневник, хотя бы ради статистики, столь дорогой сердцу каждого немца.
В Берлине делегацию приветствовал барон фон Нейрат, министр иностранных дел. Нейрат когда-то был немецким послом в Риме, так что, по крайней мере, мне не нужно было переводить для него. Кроме того, говорил он очень кратко, не то что доктор Геббельс, который в качестве компенсации за лаконизм Нейрата на встрече в министерстве пропаганды зачитал приветственный адрес, занявший пять страниц. В нем содержался один абзац, который я никогда не забуду: «Более того, счастливой характеристикой нынешнего этапа развития является то, что действия одной стороны благоприятно сказываются на действиях другой, и наоборот. Когда дуче итальянского народа, к примеру, завоевывает Абиссинию, это дает нам возможность вновь занять Рейнскую область, а когда мы вновь занимаем Рейнскую область, то совершаем отвлекающее наступление, которое помогает Италии и лидерам ее народа завоевать Абиссинию».
К счастью, барон фон Нейрат не присутствовал на этом упрощенном представлении о внешней политике, но его превосходительство Ренато Риччи сиял от удовольствия – слова Геббельса вполне соответствовали его взглядам. Гостей из Италии разочаровал не столько неприглядный внешний вид Геббельса – как известно, встреча с хромоногим считается в этой стране дурной приметой, – сколько тембр его голоса. «Он говорит как тенор» – таков был всеобщий приговор, который, к счастью, был мало связан с внешней политикой.
В ответ на настоятельную просьбу нашего лидера преторианцев итальянцы были приглашены осмотреть личную охрану Гитлера, или лейбштандарт. Солдаты этого соединения промаршировали перед нами, продемонстрировали, как они тренируются, стреляли и плавали. Мне, как штатскому человеку, показалось совсем неуместным присутствие на этом военном представлении Генриха Гиммлера, рейхсфюрера СС, и руководителя немецкой полиции, который не знал ни одного иностранного языка; я уверен, что Фридрих Великий никогда бы не сделал его генералом, хотя бы из-за того, что он носит очки без оправы. С другой стороны, он вел себя по отношению к итальянцам – и тогда, и позже – учтиво, сдержанно и с достоинством, в отличие от фон Шираха и его итальянского коллеги, которые упивались вниманием, которое им оказывали.
Естественно, итальянцы посетили празднества, устроенные в честь Майского дня в 1937 году. Дисциплинированные массы народа, церемония на Олимпийском стадионе перед толпой из ста двадцати тысяч берлинских мальчиков и девочек, геркулесовы подвиги пропагандистской машины Третьего рейха – все было рассчитано на то, чтобы поразить бесхитростное солдатское воображение Риччи и его наиболее впечатлительных офицеров. Шеф полиции Боккини, вернувшись из своей разведывательной поездки в Германию, высказывал своим друзьям опасения по поводу безрассудно рискованной политики Гитлера и его помощников, зато Ренато Риччи сделал все, чтобы убедить Муссолини в том, что его коллеги в Берлине обладают необыкновенной, поистине титанической мощью. Именно визит Риччи, а вовсе не путешествие дуче в Германию в сентябре того же года, породил у итальянского правительства комплекс неполноценности, из-за которого дуче стал устраивать массовые демонстрации и парады военной мощи в размерах, значительно превосходивших способности и желания итальянского народа, которые только тешили его непомерное тщеславие.
Кульминацией этих молодежных празднеств стал прием, на котором присутствовало тысяча триста руководителей итальянских молодежных организаций обоего пола, гостивших, по приглашению Шираха, в молодежном лагере недалеко от Берлина. Я вернулся в Италию, убежденный, что это путешествие было началом и концом моей недолгой карьеры переводчика, но я ошибся.
Люди выбирают такое время для празднований, какое им больше понравится. Для Юлия Цезаря роковым днем оказались Мартовские иды, и март в Риме всегда считался самым плохим месяцем. Мудрый дон Артуро объявил 28 октября Днем итальянской полиции. В этот день отмечалась очередная годовщина марша дуче на Рим, совершенного им в 1921 году, и, кроме того, октябрь был самым лучшим месяцем в Вечном городе.
28 октября 1937 года порадовало нас яркой солнечной погодой. Я жил в пансионе Яселли-Оуэн, названном в честь англичанина, которому он когда-то принадлежал. Теперь им управляла синьора Стефания. Пансион располагался на площади Барберини, и напротив него высился шедевр Борромини и Бернини, дворец Барберини. В центре площади веселый Тритон Бернини по-прежнему пускал в воздух струю воды. Несколько десятилетий назад водой из этого фонтана пастухи Кампаньи поили своих овец и коз, и предыдущие поколения немецких паломников в Риме восхищались этой романтической картиной.
Пансион синьоры Стефании, в котором не было ничего романтического, был тем не менее очень римским. Его населяли самые разнообразные люди, среди которых были римская княгиня, знававшая лучшие времена, и комендант, который потерял свою должность в результате конфликта с представителями фашистского режима. Счастливое настоящее было представлено веселыми вдовушками и несколькими молодыми провинциальными депутатами, главным образом с юга, которые не только наслаждались первыми плодами власти, но и старались извлечь из своего положения максимум пользы для себя. Еда была превосходной, а вино текло рекой. Любимицей пансиона была десятилетняя дочь синьоры Стефании, которая бегала по всему дому, а все его обитатели задаривали ее конфетами и безделушками. Ее звали Мария Челеста, но для нас она была просто Биби. Внешностью девочка походила на ангела с картин прерафаэлитов, но по характеру была настоящей римлянкой. То, что с такой внешностью и характером можно подняться очень высоко, подтверждается тем, что Мария Челеста стала теперь римской княгиней и живет в одном из самых величественных дворцов в Риме, но об этом я расскажу попозже. В то время она была еще ребенком, и я, по просьбе ее матери, учил ее немецкому.