Страница 19 из 22
— Если через пять минут рубашка не будет чистой, я вышибу тебе мозги, грязная свинья!
А последняя пуговица на рубашке была препятствием на пути к спасению.
Когда я расстегнул ему пуговицу, перед этим несчастным, уже отмеченным печатью смерти, вновь открылся путь к спасению.
Это и есть высшее человеческое счастье!
Может быть, я должен рассказать о том, как я был счастлив, когда Зеппи дал мне свой хлеб для подсушивания.
Зеппи лежал рядом со мной в изоляторе. Ему можно было есть только сухой хлеб. И он дал мне семь тоненьких ломтиков недопеченного хлеба, чтобы я их подсушил. Я аккуратно разложил на плите непропеченный мякиш. Конечно, Зеппи ничего не заметил бы, если бы я быстренько сунул себе в рот один ломтик.
Но этого не будет. Не может быть, чтобы я посмотрел хотя бы на один ломтик его хлеба так, как будто бы я мог его съесть.
Разве в нас уже не осталось ничего святого?
Доверие — наилучшее качество человека!
Вы не хотите слышать никаких нравоучений, говорите вы? Вы уже сыты по горло чтением таких тезисов по отношению к доверию: это же наивысшее, это наилучшее качество, это же счастье.
Но к таким размышлениям приводят усталость от лежания на нарах и трудности пережитого. Это было нечто большее, чем просто опасное приключение. Я хотел бы просто жить лучше в будущем. Без страха! До последнего вздоха жить без страха!
Вот об этом размышлял я, когда они умирали рядом со мной и подо мной в изоляторе. Я думал о лучшей жизни, когда, лежа с высокой температурой, слышал, как они до полусмерти избивали Пчелку Маю, хотя никто не крал хлеб.
Страстное желание уехать отсюда овладело мной, когда стало известно, что больных отправляют поездом. Включая и тех, кто находится в изоляторе. Если они еще могут передвигаться!
Глава 10
Уже утром в лагере царило необыкновенное волнение. Но сначала мы должны были сходить в баню.
— Что, в бане нет горячей воды? — орал Антон. — Но в любом случае я не позволю вам уехать отсюда грязными! Вы что, хотите опозорить мой лагерь?
И только перед самым отправлением поезда пошла горячая вода. Зато теперь мы уже не успевали пообедать.
— Послушайте, ребята! Да они сделали это специально! Таким способом они экономят шестьдесят четыре порции обеда!
— Да плевать! Даже если они восемь дней не будут давать нам пожрать, только бы уехать отсюда!
— Вы еще не раз вспомните Антонов лагерь! — сказал на прощание Антон. На этот раз он пришел без дубинки. И мы, шестьдесят четыре человека, встали в строй. На самом деле нам надо было бы плюнуть в рожу этому убийце и насильнику.
Он бы ничего не смог нам сделать. Конвоиры из нового лагеря уже приняли нас под свою охрану. Но мы спокойно выслушали его болтовню:
— Ну, ладно, желаю вам всего хорошего!
Мы даже пожали ему руку на прощание.
— Направо! Шагом марш!
И колонна из шестидесяти четырех человек заковыляла в сторону станции.
— У тебя же есть мой адрес? — кричит Франц из Дортмунда, стоящий у дороги.
— Повезло вам! — говорит Пчелка Мая.
— Если только вас не отправят в штрафной лагерь! — пытается напугать нас парикмахер.
Неужели это уже гудок паровоза? Но мы же еще не дошли даже до водонапорной башни!
Словно взбесившийся пес, перед зданием вокзала бегает старшина, полы его шинели полощутся на ветру.
— Давай! Давай! Давай!
Паровоз гудит еще раз.
Старшина размахивает белыми перчатками с отворотами, как майор на плацу во время состязаний по стрельбе.
— Давай! Давай!
Новые конвоиры тоже кричат.
Проклятие, в спешке они оставили мешок с продуктами! Мы должны были взять с собой сухой паек на два дня. Сразу было ясно, что они постараются надуть нас с питанием! Отличные мясные консервы, которые они упаковали на наших глазах! И еще хлеб!
Да теперь уже все равно! Когда паровоз дает третий гудок, уже никого нельзя удержать. Напрямик через поле по непролазной грязи все бросаются к поезду. Падают. Снова поднимаются.
Мой стоптанный кожаный башмак застревает в грязи. Ну и что! Я оставляю его и бегу босиком.
Но нет, через пять метров я мчусь снова назад, выдергиваю башмак, потяжелевший от налипшей глины, и крепко зажимаю его под мышкой!
Поезд уже трогается, и я на ходу запрыгиваю в вагон. Оказывается, я еще далеко не последний! Просто какое-то чудо, что никто не отстает от поезда! Того, кто успевает ухватиться рукой за ступеньку, тотчас втягивают наверх.
— Поехали с нами, приятель!
Оказывается, что даже мешок с продуктами успели захватить с собой! Начнется ли теперь новая жизнь?
Пока еще нет, в моем вагоне в эту ночь умирают двое.
— Но их хлеб мы разделим на всех!
— Ну конечно! Им он больше не нужен. А консервы мы поделим прямо сейчас!
Все громко орут, перебивая друг друга:
— Совершенно верно, что мы получили, то наше!
Широкоплечий прибалтийский немец, по профессии инженер-строитель, прекрасно говорящий по-русски, получил мешок с продуктами у конвоиров.
Мне поручено разделить консервы со свиным салом на двенадцать человек.
— Это должен сделать ты, а не Ксавьер, хотя он и забойщик скота!!
Так меня выбирают на самую высокую должность, которую только может предоставить местное самоуправление военнопленных.
Но как мы откроем консервную банку?
В конце концов кто-то находит ржавую дверную петлю с острым шипом. После того как шип прошел по кругу через свиное сало, я облизываю его. Мне это положено.
— Ты можешь спокойно облизать его! — великодушно кричат они.
Каждый получает полную до краев столовую ложку свиного сала. У одного из нас нашлась даже настоящая металлическая ложка. Он дает ее мне, чтобы я разделил сало, и ожидает, что на ней останется еще хоть немножко сала, когда я говорю ему:
— Возвращаю с благодарностью!
— Ну а где же двенадцатый человек? Или у нас осталась лишняя ложка сала? Следите за тем, чтобы в темноте никто не получил лишнюю порцию! — предупреждаю я своих попутчиков.
— Дружище, вставай! — Они толкают в бок двенадцатого.
Тот тоже получает свою ложку свиного сала.
Ферман, балтиец, уже потушил свой огарок свечи. Но пальцем я нащупываю на дне банки еще немного сала. Почти две столовые ложки. У меня на мгновение перехватывает горло. Но я откашливаюсь:
— Послушайте. Мне еще раз нужна ложка. Каждый из вас получит еще немножко добавки!
После этого у всех отличное настроение, и прежде всего у меня.
Я прислоняюсь спиной к подрагивающей стенке вагона и радуюсь, что они выбрали именно меня.
Как же будет на новом месте, куда мы скоро приедем? Неужели нас везут в большой госпиталь для военнопленных? Уже этой ночью мы должны быть на месте. Говорят, что госпиталь находится в четырех километрах от вокзала. Нам предстоит долгий марш!
Только бы не было дождя!
Сначала нас отправят в баню.
Может быть, потом мы получим по кружке чаю?
Но всегда все происходит не так, как ты себе это представляешь. И никогда нельзя ничего придумывать заранее.
Когда поздно ночью мы долго простояли на какой-то станции, конвоиры, наконец, распахнули запертую дверь нашего вагона. Внутрь ворвались потоки дождя и дым паровозов. Было промозгло и холодно, и мы сразу поняли, что от этой ночи не следует ждать ничего хорошего.
Сколько же продолжается эта перекличка?
Пять минут! Мы уже промокли до нитки.
— Вместе с двумя мертвецами будет шестьдесят четыре! И когда только эти русские научатся считать!!
Потом, спотыкаясь о рельсы, колонна военнопленных направляется к полуразрушенному зданию вокзала. Некоторые из пленных бредут босиком.
Дождь сменяется мокрым снегом. Сквозь густой туман тускло мерцают красные огни светофоров.
У некоторых из нас под жесткими русскими шинелями нет ничего, кроме коротких русских гимнастерок и влажных кальсон, которые мы получили из прачечной после бани.