В поисках синекуры

И работа началась. На полянах, вырубках бульдозеры срезали кустарник, дерн, выкорчевывали пни, протягивали заглубленные до сырой глины борозды; взрывники расчищали крутые склоны аммонитом; сквозь буреломы пробивались с топорами и бензопилами лесорубы; и только в глухих массивах приходилось рубить просеки, по возможности неширокие, самые нужные.

Всюду, где позволяла местность и был неопасен возврат огня, сразу пускался отжиг. Малые пожары двигались, ползли, бежали навстречу большому. Кое-где огни сталкивались, выплескивая в дымное небо багровые медленные всполохи, похожие на протуберанцы. Святое урочище все неохватнее, до Параны и далее, накрывалось синей едкой мглой горения.

Каждая группа имела вертолетную площадку, и Корин со своим безотказным Димой Хоробовым ежедневно, а то и дважды в день, облетывал извилистую, средь сопок, распадков, долин опорную полосу протяженностью почти в тридцать километров.

Приток Струйный обмелел. Не верилось, что по нему сплавляли лес. Теперь это небольшой ручей, едва одолевающий галечниковые перекаты, темно застойный в бочажинах под ивняком. Из ям-бочажин поселковские мальчишки, приходя с ночевками, надергивали удочками вороха хариусов, прочей мелкой рыбешки; иной раз не могли унести, бросали, и Струйный пропах тухлой рыбой.

Пожарники Олега Руленкова тоже принялись было за добычливое ужение. Он покрикивал, даже гнал их, как малых детей, от берега, всякий раз втолковывая: сперва — дело, потом — охота.

А работы на его участке оказалось предостаточно. Штабеля заготовленного леса тянулись вдоль пожароопасного берега, там же полагалось пускать отжиг. Но как? Штабеля огромны, бревна иссушены солнцем, одна искра — вспыхнут порохом. За ними сразу склон с чащобником, и довольно крутой. Пойдет ли по нему трактор?.. Тут-то Олег и припомнил мрачноватую молчаливость Корина, когда директор Санников громко наседал, требуя уберечь от огня склад древесины, а он, Олег, по молодой отваге, ну и чтобы чем-то угодить грозному хозяину Параны, вызвался сделать это, попросился на Струйный. Значит, Корин знал, видел с вертолета, как мешать будет им невывезенный лес. И отлично понимал, конечно, чего требует-просит у пожарников Санников. А что смыслил он, инструктор пожарно-парашютной команды, ставшей здесь, в Святом, командиром сборной наземной группы? Ведь промолчали «сухопутчики» Мартыненко и Ляпин. Им-то вроде более «по профилю» эта нудноватая работа.

Но раздумывать, сокрушаться теперь некогда. Надо действовать. И сноровисто.

Олег пошел к трактористу, заливавшему в бак машины горючее. Минуту подождал, понаблюдал: трактор был нестар, на вид исправен, а вот тракторист, хоть и коренастенький, крепкорукий, выглядел парнишкой-пэтэушником. Олег хмыкнул с досады: «Ясно, Хозяин не подорвал плана лесозаготовок, уступив этого ударничка, ладно — машина не развалина» — и спросил паренька:

— Ты ПТУ или курсы кончил?

— Почему? Я в армии уже отслужил. В танковых. Механиком-водителем. — Он закрутил пробку бака, отер тряпкой замасленные руки, неспешно, чуть нагловато воззрился на командира группы. — Рыжий, конопатый я, потому младше кажусь. Ростом тоже не вышел — предки подвели. А так не уступаю — в спорте там, в работе.

Олег веселее оглядел тракториста: рыж тот был огненно, конопат невероятно, прямо-таки заляпан коричневыми кляксами; однако и вправду мужичок-крепышок, так и хочется потуркать, потрогать его, тугого, увесистого. Вспомнилось кем-то сказанное: низкорослые мальчишки физсилой себя накачивают, длиннорослые нескладные девчонки — грамотой.

— Не уступаешь, значит?

— Нет, — паренек мотнул упрямо стриженной под бокс, по-борцовски головой.

— Давай тогда руку. Ничего, силенка водится. Как по фамилии, по имени тебя?

— Брайдровских Паша.

— Ого, почти Бурсак-Пташеня! Извини, лектор тут один чудаковатый с такой фамилией.

— Знаю. В клубе у нас выступал. Два часа смеялись.

— А нам, Павел, сам понимаешь, не до смеха здесь. Видишь вон тот склон, что за штабелями? Хорошо приглядись. Теперь скажи как танкист, хоть и механиком был: сможем пробульдозерить его поперек?

— В дождь — гибель. Посуху можно попробовать.

— Ясно. Отвечаешь четко. Теперь — где переправим трактор?

— Думал уже, товарищ начальник...

— Зови лучше «командир».

— Перекаты на Струйном твердые, товарищ командир, точно знаю. Давайте по этому, который напротив штабелей, только там, видите, где вода отступила, надо гать настелить, бревен нарезать и в ил уложить, а то завязнем.

— Толково, Паша, благодарю. С тобой можно работать.

— Можно, — согласился маленький серьезный тракторист с редкостной фамилией Брайдровских. — Могу помочь гать замостить.

— Нет, отдыхай пока. Тебя буду беречь, ты еще намотаешься. У меня глянь, сколько работничков... — Олег указал рукой вдоль берега. — И как видишь, не все энтузиасты и маяки, вон мой помощник отчитывает здоровенного дядю — наверно, под кустом дрых. Не погоняй такого — будет полеживать, пока пожар пятки припечет... Коновальцев! Иван! Брось его, иди сюда! — позвал своего помощника Олег и, когда тот быстро, едва не бегом, подошел, сказал ему: — Знакомься, наш бульдозерист Павел... Ростом вы почти одинаковы, нешибко видные, но в пожарные-парашютисты я бы обоих взял.

— Знакомы уже, — усмехнулся Коновальцев, щуря хитроватые, приглядистые глаза: мол, извини, тут я обошел тебя, командир.

— Молодцы! Хорошие люди должны нюхом друг друга чуять. В будущем, мечтаю, будет так: глянул, телепатически понял — руку подаешь: «Здравствуй, друг!» Ну, это при коммунизме или более высокой стадии, а сейчас некогда... Ты, Иван, я вижу, трудно отвыкаешь от демагогии. Зачем тебе выступать перед этим упитанным дядей? Ты ему начитываешь — он сопит да пищу переваривает. Говорил же: запиши фамилию — и приветик в дядин родной коллектив, пусть там брюхо ему чешут.

— Привычка, черт ее!.. — склонил Коновальцев, явно огорчаясь, лысоватую голову с коричнево припекшейся кожей на макушке.

— Он с фабрики, Паша, станочник, но больше агитировал, чем станки отлаживал. И балагурил много, перед телекамерой выставлялся. Теперь не узнать — огнем, стихией опалило. Знаешь, как он на той опорной действовал, когда нас ураган накрыл? Двоих из-под валежин вытащил, а потом носилки с раненым километров пять бессменно нес. И вообрази — молча.

Олег засмеялся, улыбнулись Павел с Иваном, оглядывая друг друга, точно заново знакомясь. Было видно: им нравится инструктор-парашютист Руленков, парень ненамного старше их, но не раз побывавший в рискованных делах; такому приятно подчиняться, да и научиться кое-чему можно — например, выдержке, находчивости и просто умению вести себя с любым и каждым, не возвышаясь слишком, не унижаясь тем более.

— Ну, ребята, за работу!

Объяснив Ивану, зачем нужна гать и где ее стелить, попросив Павла «консультировать», Олег пошел проверить, все ли ладится на котлопункте, не запоздает ли обед; тут понемногу налаживалось, пожилая повариха хоть и ворчала на то на се: ложек и мисок маловато, мясо привезли чуть с душком, помощник Стацюк лентяйничает, убегает удить рыбу (да, это того Стацюка, из стройучилища, спасителя зайцев, пришлось по хилости назначить в поварята), но двигалась, хлопотала сноровисто, и можно было надеяться, что пища у пожарников будет, к тому же вполне добротная. Затем Олег направился к палатке-складу, поговорил со стариком завхозом-сторожем, нанятым в Паране, пообещал ему выкопать погреб; подкатила машина из поселка, в кузове — бочки с бишофитом, помог шоферу скатить их наземь; заглянул в свою палатку, включил радиотелефон, поговорил со штабом: Вера Евсеева сказала, что начальник отряда где-то на опорной, дополнительных указаний пока нет. По пути к берегу он думал о Вере и Корине.

Думал так: разберись вот в нашей человеческой жизни!.. Живем, работаем кто как: кто на совесть, кто средне, а кто вовсе шаляй-валяй. Ну, женимся, детей воспитываем всяк на свой лад. Дружим, праздники справляем, на «Лады»-«Москвичи» копим, рискуем, бывает, кто с парашютом прыгая, кто в космосе, кто инфаркты наживая от усиленной умственной работы. В общем, живем, каждый делая свое дело. А вот знаем ли мы нашу жизнь — вопрос совсем другой, и самый неразрешимый, если поразмыслить. Ну, жили где-то в разных местах девчонка Вера Евсеева и суровый мужик Корин. На Урдане увиделись, вернее, он и не приметил ее, она увидела его, да так — душой, сердцем, чтобы уже других не видеть. Пять лет ждала, надеялась, мечтала — он ей нужен, и все. А спросить бы ее: ты ему нужна, этакая незрелолетняя против него, он, может, уже утомился от жизни, а тебе только начинать надо? Мечта, фантазия девчоночья!.. Неизвестно, что бы такое она ответила, но ясно одно: не отказалась бы ждать, выискивать встречи. Это в человеке, надо думать, сильнее всего остального. И видим теперь: они встретились. Нашли друг друга. Вроде бы в самой жизни, помимо них, что-то было уже предопределено. Просто глаза раньше прозрели у нее, как у более молодой, непомутненной. Хорошо, редкостно, радоваться надо! Но вот какая печаль: начинаешь думать о себе, своей жизни. Чего искал? Что нашел? И искал ли уж сильно? Ну, живешь нормально, жена красивая, доверяешь ей, вроде во всем душа в душу, сынок растет... А того, большого, чтобы за него пойти на любые муки и саму смерть, все-таки нет. А может, сколько-то есть? А сколько-то — разве вся душа? Думай не думай, крути не крути, скажешь: нет! Скажешь, видя, какое оно есть. Так-то. И уж знаешь, что грешно, а подумаешь: может, и не надо такой любви, если она для особенных — или очень волевых, или так урожденных? Смутно, беспокойно от нее. И главное, не столь им, истинным, а тем, кто просто живет, обыкновенно любит. Или мы все для того и живем, чтобы хоть иногда рождалась такая любовь? Чтобы потом, в далеком будущем, она стала доступна всем? Кто-то же должен платиться...