Белая мель

— Что это с девкой-то? — спрашивает Герасим мамку. — Дура баба, не знаю, чего ты ее сюда приперла? — кричит он и лезет за Лидкой, отдирает ее от скобы.

— Симка, бросай корову, тащи девку в больницу! — орет Герасим. — У нее уж глаза бешеные и пена изо рта лезет. Может, белены объелась.

— Да что это с ней? — подхватывается мамка.

— Тащи, говорю, баба дура! Бегом!..

— Ой, господи! — бьет себя руками по бокам мамка. — Я ж ей груздянку из навозников сварила! Ох и паразитка ж я зеленая! Ох, отравила, поди, девку! Ох!.. — Мамка хватает Лидку за руку и бежит как угорелая в сторону больницы, воя и причитая, как плакальщицы над покойником.

Лидкины ноги не слушаются. Рот все кривится и никак не закрывается. Мамка дотаскивает Лидку до больницы на руках. Там, оставив ее на крыльце, бежит вовнутрь.

Возвращается с теткой в белом халате. У тетки в руках ложка и пузырек. Лидке разжимают рот, что-то вливают и заставляют глотать. Лидку тут же, на крыльце, выворачивает. Она бьется в руках мамки, охающей, испуганной, и без передышки блюет. Потом Лидке снова вливают в рот что-то. Лидку рвет снова.

— Ну, а теперь отпаивай молоком, — наказывает врачиха. — Грибы-то надо было бы сперва ошпарить, а потом уж варить. Поди, старых нахапала? — пытает мамку врачиха.

— Да нет вроде — все крохоньки были, — оправдывается мамка.

— Вот тебе и крохоньки, отправила бы девку на тот свет... А сама, поди, и не ела?

— Да немножко было-то. Сама-то я крапивницы вчерашней похлебала... А ей, думаю, вкусненькой груздяночки сварю — раза б на два поесть ей... Ох, паразитка я, паразитка... А ты чего? — взъерошилась мамка на Лидку. — Куда глядела? Все, наверно, слопала?

Лидка замотала головой, дескать, нет.

— Сима, ты ж сама накормила, а на ребенка орешь, — укорила мамку врачиха.

— Дак на кого ж мне теперь орать-то?

— Ладно, веди ее домой и молоком, молоком...

А молока дома не было. Какое там молоко!

Мамка обежала соседей, заняла литр молока. Наказала Лидке пить и, вымахнув в ограду груздянку из чугунка, побежала за коровой.

8

Лидка попьет молока да ляжет, попьет да ляжет. Раза два бегала на улицу, тошнило. Потом стало получше, но ноги дрожали, и перед глазами все еще мельтешили мушки.

Мать привела Маруську и пустила ее в палисадник поесть вымахавшие выше сирени мальвы. В избу мамка зашла зареванная, понурая.

— Ты чё, мам?

— Чё, чё — опять облигации... Ты полежи — не бегай. Я счас приду.

Мамка порылась в сундуке и вышла. А Лидка уставилась на свой любимый ковер, где плыл белый лебедь и лежала в нездешних цветах томная принцесса. «Вот бы найти какой-нибудь клад, или вдруг да сейчас бы прилетел к ней волшебный ковер-самолет и она бы села на него и полетела в заморскую страну, в тридевятое царство и тридевятое государство! А может, этот ихний ковер заколдованный, а?» Лидка вздрогнула и принялась шептать — вещее, тайное, слышанное от бабки-травознайки:

— Боженька, боженька, ты все видишь, ты все знаешь — сделай так, чтобы наша Маруська отелилась зимой, сделай так, чтобы у мамки не болела поясница, сделай так, чтобы Герасим не забыл привезти нам зимой дров, сделай так, чтобы картошки уродилось видимо-невидимо... А мне, пожалуйста, ну, пожалуйста, боженька, расколдуй этот ковер... А ты, это ты куда ползешь, анчихрист?! — закричала Лидка на ползущего по ковру рыжего брюхатого таракана, Таракан замешкался да и свалился со стены за кровать. — Ну вот, всю обедню мне испортил, дурак!..

Появилась мамка.

— А мы утром ходили просились в пионерский лагерь. Кольку да Маньку записали, а нас — нет.

— А ты меня спросилась ходить-то туда, а? — озлилась вдруг мамка. — Совсем от рук отбилась...

— Не буду больше, — пообещала Лидка.

— То-то, — успокоилась мамка и запела: — Ах, мой костер в тумане светит, да искры гаснут на лету...

— Мам, она мне сказала, что ты — колхозница, а тятька кровь не проливал, и потому мне нельзя в пионерский лагерь. А я знаю, что у Витьки Хлыстова отец тоже не проливал кровь, а мамка у него заведует раймагом... Витьку записали...

— Я полы мою да навоз на ферме ворочаю — только и всего. А у Витьки у вашего мамка, поди, лопату в руках никогда не держивала. Что ей в навозе возиться — у нее товару в магазине пруд пруди...

Кто-то взошел на крыльцо. Шаги тяжелые, уверенные, сулящие тревогу. В колодину двери постучали тоже уверенно и властно.

— Да открыто, — сказала мамка и села на лавку.

Вошел милиционер — длинный, с желтым, как дыня, лицом. Лидка в ужасе прижала к себе покупки, попятилась к кровати, выронив на пол зеленые трусы. Все. Пришли. За ней это. Возьмут.

— Серафима Березина здесь живет? — спросил милиционер с порога, вынимая из кармана кителя ручку и блокнот.

— Дык, дык... Я это, — сказала мамка, заикаясь и выпучив глаза на милиционера.

— Где украденные половики? — рявкнул милиционер.

— К-какие... половики? — пытаясь улыбнуться, мамка скривила лицо.

— Ты, гражданка Березина, обмазывала саманом стены у Ступиной, так?

— Ага, — подтвердила мамка, прикрыв дрожавшие губы кончиками пальцев.

— Где половики? — теперь вкрадчиво спросил милиционер.

— Дык я не бра-ала...

На мамку напала икота, а Лидка с перепугу забилась в угол на кровати, загородилась подушкой.

— Т-так, значит. Год, число, месяц рождения?

— Ба-атюшки! — заголосила мамка, — Да я сроду но бывала в воровках... Да сроду чужого куска в рот не бирывала... Да нужны мне ее половики поганые, да пусть она ими подавится, а да пусть ей отольются мои слезоньки... Да пусть ей, курице толстозадой, молонья в крышу стукнет... У-у, гнида нерожалая!.. За что же она на меня-то тыкнула?.. Да ведь девка у меня осиротинится...

— Хватит! — милиционер бухнул кулаком по столу. — Где половики, сказывай!

— Дык, — осеклась мамка. — Господь с тобой, миленький...

— Граж-жданочка-а, не забывайтесь! Я вам не миленький...

Он встал и начал оглядывать все углы в избе. Слазил на полати, на печку, на Лидкин чердак и даже заглянул в стайку Маруськи, обшарил сенки и, вспотев, скомандовал:

— Собирайся!..

— На смерть так на смерть! — вдруг твердо сказала мамка, мстительно щуря карие большие глаза, и поднялась с лавки. — Доча, если не вернусь, иди к Герасиму:

— А-а-а! — взвыла Лидка.

— Не вой! И за мной не ходи. Чай, не на виселицу поведет... Корову подой, огурцы полей и натаскай свежей воды... Поняла?..

— Гражданочка Березина!..

— Иду, иду...

Мамка причесала гребенкой коротко подрезанные волосы и поцеловала Лидку. Ненадолго прижала ее к себе и быстро вышла. Лидка кинулась к окошку, заревела во весь голос. Мамка оглянулась, вымученно улыбнувшись, махнула Лидке рукой.

И осталась Лидка одна, С кошкой. Вспомнила, что не успела отдать мамке половину конфеты — бросилась догонять. Все же догнала. Мамка взяла конфету, тихо сказала:

— Иди домой! — и отвернулась, пошла.

Но домой, ясное дело, Лидку сейчас не загнать было веревкой. Вытянув шею, прячась, перебежками от палисадника до палисадника, она все же проводила мамку до КПЗ, подождала. Не вытерпев ожидания, она даже отважилась заглянуть в дверь. Там ходили милиционеры, и Лидка не рискнула переступить порог, кинулась обратно. И поплелась она к дому той же дорогой второй раз за сегодняшний день.

Надо было полить огурцы, наносить свежей воды в бочку, чтоб до завтра прогрелась, подоить Маруську и сдать молоко.

Вечером, управившись, Лидка пошла к Фишкиной матери. Разревелась, рассказала, что мамку арестовали. И попросила отпустить Фишку ночевать к ней, потому что одной боязно. Но не боязно было Лидке одной в своей избе — в ограде Маруська, а избе кошка Фекла, а страшилась Лидка, что снова придет милиционер, теперь за ней, Лидкой. Ведь они же вместе топтали саман с мамкой, вместе облепливали стены, а Лидка к тому же обломала цветы в палисаднике счетоводихи. Да еще вчера — вдруг дознаются, что они воровали сгущенку? Если бы вместе с мамкой посадили ее — тогда бы еще ничего, а то она знает, что маленьких куда-то увозят отдельно от взрослых, как Катьку за ту овцу. И каково ей тогда будет одной без Фишки, без Кольки, без Мани?