Капитан

— Передай Кононовичу, что я освободил его до обеда от корабельных работ и построений, — сказал я Сверчкову, а сам подумал: «Какие там построения, когда устоять невозможно! И как это Черкасов на верхней палубе на ногах держался? Наверно, швабра своей тяжестью помогала».

Теплынь кубрика звала и меня в постель.

В родной каюте, забравшись под одеяло, я попытался разобраться в причинах своих столь решительных действий, но ничем, кроме интуиции, не смог их объяснить. С тем и заснул.

Позже, в конце похода, Сверчков мне сказал, что моряки признали меня своим командиром после случая с Черкасовым. На корабле ведь как: приходит молодой офицер, его подчиненные, разумеется, считают, что свое дело они знают глубже, точнее, лучше, и, естественно, держат марку. И вот если лейтенант сможет доказать или показать, что знает больше или способен на большее, чем они, только тогда он будет признан, только тогда придет уважение, без которого немыслима нормальная служба. И не обязательно, чтобы это было важное событие в жизни всего корабля, вовсе нет. Не обязательно, чтобы демонстрация командирских качеств произошла во время учебной тревоги или в других экстремальных условиях. Зачастую такое утверждение происходит в самых будничных делах, когда признанный ас боевой части вдруг поймет, что его командир на порядок лучше знает технику или корабельную службу. Если местный лидер бился полдня в поисках неисправности, а пришел офицер и обнаружил ее через полчаса, тогда наверняка после его ухода кто-то из «старичков» заметит: «А наш-то лейтенант ничего! Разбирается».

И вот после этого-то «ничего» лейтенанты и становятся для подчиненных командирами в полном смысле этого слова.

В моей офицерской судьбе такой поворотной точкой стал случай с матросом Черкасовым.

Поход продолжается, и все идет своим чередом. Коки готовят пищу, хлебопеки пекут хлеб, а экипаж все это дружно поглощает. С помощью моряков из других боевых частей провели переукладку продовольствия и имущества.

Наступила размеренная и потому спокойная жизнь. К тому же установилась погода, повеяло теплыми ветрами, небо стало голубей, а на верхней палубе уже можно гулять в рубашке.

В половине десятого утра, это время я хорошо запомнил, в каюту ворвался мичман Бобровский. Он был бледен, взволнован и впервые — без своей амбарной книги.

— Товарищ лейтенант, конец света! Рыба портится! Вернее, уже испортилась… За эту ночь.

Схватив пилотку, помчался в холодильник. Открываю тамбур и чувствую тяжкий, затхлый дух. Пришла очередь бледнеть и мне…

В рыбной камере и предбаннике холодильника, куда была загружена рыба (основная камера забита мясом), копошились матросы Карышев и Чекулаев. Некоторые коробки они уже вскрыли, и было очевидно — спасать рыбу поздно…

— …вчера вечером, — упавшим голосом докладывал Карышев, — когда выдавал мясо на сегодняшний день, все было в порядке, а утром пришел, увидел и сразу же доложил товарищу мичману…

— За ночь мы прошли много, а идем строго на юг. Рыба же может испортиться в течение часа, — напрягая память, прокомментировал я. — А как рефмашина работает?

Где-то билась подленькая мысль, что механики, может быть, не дали холода.

— Как обычно.

— Ну что ж, пошли к командиру.

Командир выслушал молча и сравнительно спокойно. Потом, не давая нам и тени надежды на возможность списать рыбу, отрезал:

— Начало есть! Запомните одно: ни я, ни адмирал по инспекторскому свидетельству ни рубля ни спишем! Рыбу за борт! А об остальном думайте и решайте сами. Слава богу, не первый год замужем.

— Товарищ командир! — взмолился Бобровский.

— Отставить, Бобровский! — Соловьев встал с кресла и вышел на крыло мостика. — Будем считать инцидент на сей момент исчерпанным. Думайте и действуйте. Свободны!

Несолоно хлебавши поплелись к себе.

Через несколько минут личный состав службы «С» занимался наипротивнейшим делом — выносил на верхнюю палубу и сбрасывал в море картонные короба с тем, что называлось «рыба свежемороженая». Странное это было зрелище. Обычно любые корабельные работы, особенно «упражнения по переноске тяжестей», сопровождаются шуткой, здоровым смехом, озорством.

А сейчас лица у всех угрюмые… Вот тащит коробку старший матрос Сахаев. Он из Джезказгана. По-восточному красивый, тонкий человек. Любит работать, но делать только свое дело. Делать красиво и четко, но не помогать кому-то. Еще не научили этому. Его основная обязанность — «по вещевой части», а по совместительству он сапожник.

Проходя мимо горе-продовольственника Карышева, Сахаев презрительно морщится, молчит, считает ниже своего достоинства разговаривать с ним.

Следом в обнимку с коробкой поднимается по трапу матрос Вайнер — воплощение трудолюбия и добродушия. Он из Казахстана. По национальности — немец. У Вайнера могучий разворот плеч к тонкая талия. Он специалист «по шхиперской и портновской части», по совместительству — парикмахер. Машинка для стрижки волос в его руках кажется игрушечной, но он один из лучших мастеров своего дела, а в нашем соединении — лучший. Работает неторопливо, но быстро и красиво, с хорошим вкусом. Именно благодаря ему многие на «Амгуни» не поддались традиционной моде: пошел в море — брей голову. Любимое занятие Вайнера — возиться с гирями. Короб с рыбой в его руках кажется невесомым. Обычно он говорит очень мало, но здесь не выдержал, обозвал продовольственников обормотами и вредителями.

Следующим борется с коробом старший матрос Федоров — кок. Маленького роста, шустрый, подвижный, с хитрой физиономией. До службы работал поваром в ресторане «Прага» в Москве, но готовить не любит.

— У нас за такие вещи… — роняет он, проходя мимо Бобровского, тот делает вид, что не слышит.

Матрос Карышев — правая рука Бобровского — тоже не находит себе места. Кряжистый, молчаливый таежник. Он не раз ходил на медведя, тем не менее сохранил на удивление детское лицо. Любимые книги — тома «Толкового словаря» Даля. На политзанятиях отвечает медленно, коротко, взвешивая каждое слово. Работает также обстоятельно и надежно. Однажды один из баковых упал при крене и заскользил по палубе к борту. Карышев неуловимым броском догнал его и схватил за капюшон канадки. Только и вымолвил: «Держись, сынок!» Хотя «сынок» в боцманах третий год служит, а Карышев едва разменял второй. Кристально честен. Бобровский за ним как за каменной стеной. Сегодня глаза у Карышева растерянные, весь он какой-то поникший, опущенный; тяжело ворочает короба, взваливая морякам на плечи.

А те молча вываливают рыбу за борт. Хорошо хоть море пустынно. Позор наш никому не виден.

Надо бы провести разбор. Соображаю: лучше сделать это позже, к концу дня. Пусть занимаются прерванными делами. Поэтому командую:

— Разойтись по заведованиям!

В глазах замечаю сначала удивление, потом облегчение и что-то похожее на благодарность.

Следующее утро началось с учебной тревоги. Едва стихли колокола громкого боя, как счет жизни пошел на секунды: завертелись стволы орудий, заработали подъемники, и снаряды влетели в казенники.

У меня по тревоге — все те же машинные телеграфы. Ибо в такие минуты руководить практически некем. На вахте остаются только те, без кого не обойтись. Остальные — на своих боевых постах: в расчетах орудий, зенитных автоматов, в аварийных группах.

«Потому как служба «С» существует в свободное от боевых действий время», — шутит мичман Бобровский.

После артиллерийских учений пришел командир БЧ-2 с журналом боевых расписаний. Капитан-лейтенант Асеев Олег Фролович. Коренастый, здоровый человек. Говорит быстро, во время споров заводится, сбивается. Самолюбивый, но требовательный офицер, О подчиненных заботится не напоказ.

— Давай, начальник, еще раз разберемся, кто из твоего героического подразделения что у меня по тревоге делает. Одного бойца необходимо заменить.

— Почему? — на всякий случай занимаю агрессивную позицию.