В русском лесу

Занимала пост управляющего в смутные нэповские времена. Слыла колдовкою, зналась, по слухам, с Горным Батюшкой.

Ей было сверху, из треста «Запсибзолото», велено откачать из забоев воду, начать золотодобычу, а она на приказ свыше никакого внимания, свою гнет линию: закладывает шурфы, золотой песок промывает. Отсюда ее и прозвали Шурфина.

Имя у нее было красивое — Юлия, а по отчеству Яновна.

Лет пять подряд Юлия Яновна искала в шурфах самородки. Рабочие измучились, заработки маленькие, кормежка впроголодь, одежкою все оборвались: ненадежно старательство, — а Юлии Яновне до того горя мало. Задумали старатели Юлию Яновну свергнуть, послали в «Запсибзолото» ходоков, а у нее там свои люди. Ни с чем ходоки вернулись.

Задумали старатели пожаловаться выше, в Москву — Юлия Яновна прознала, затеяла между жалобщиками распри, ссоры, драки — все перепуталось, смешалось, не понять, кто чем недоволен. Шурфина смотрит на драку со стороны и ухмыляется.

В бытность Шурфиной рудник-прииск разбился на два враждующих лагеря: нижние и верхние. Нижние за то боролись, чтобы начать из шахты откачивать воду; верхние были за старательство, за шурфяные работы. Оба лагеря друг на друга войной ходили, Шурфина своим верхним войском предводительствовала, не раз из драки выходила в синяках. До того ее избили, что даже по телу опухоли пошли.

И все-таки до «Запсибзолота», несмотря на заблаговременные со стороны Юлии Яновны меры, дошли слухи о больших неурядицах на руднике-прииске, — в 1925 году зимой был прислан проверяющий. Юлия Яновна попыталась было его запоить и тем смилостивить — не удалось. Тогда она объявила, что насильно отрешать от должности ее не надо, она сама уйдет по старости. Юлия Яновна сняла парик, и тут все увидели, что перед ними древняя старуха. Вот так Яновна!..

И отсюда все идет: поскольку Шурфина сколько лет голову всем морочила, то она не иначе как колдовка.

Имел страсть к халатам. На службе в конторе носил простенький шевиотовый костюм, а дома, во дворце, надевал халаты, за один вечер по два раза, говорят, переодевался. Бархатные, махровые, шелковые, плисовые — разные Лобанов носил халаты.

Репутацию имел добрую, дорожил его. Простых шахтеров не чурался. Увидит, сидят двое-трое горняков на камне, поздоровается за руку с каждым, подсядет, покалякает. О нем говорили: «Простой...»

Строг был насчет плана. Даешь план! Не выполнил — не выходи на-гора! План всегда выполнялся, зато и стараний Лобанов всегда применял уйму, на каждой раскомандировке выступал с речью. Красиво говорил, убедительно: поскольку со всех сторон мы фашистами-капиталистами окружены, то работать должны как звери!..

На руднике-прииске его считали бы, наверно, незаменимым и, может, любили бы его, если бы он во дворце не содержал породистую собаку, по кличке Зевс, которую на прогулку выводил специально нанятый старичок карла Бахромей. Ведет Бахромей Зевса по улице, кажется, от сравнения с крохотным, как ноготок мужичком, собака имеет рост двухметровый, не собака — слон.

И опять, кормили Зевса, видать, до отвала: был он жирный и круглый, а людям, ввиду магазинных недостатков, это не могло нравиться.

С планом — полный порядок, в обращении Лобанов простой, сам, говорят, из крестьян, однако имел он, несмотря на то что гражданская недавно кончилась, в натуре зазнайство и барство. Прислугу содержал числом большую, семеро, не считая Бахромея, во дворце работало: две кухарки, дворник, горничная, уборщица, истопник и банщица. Бабенка из молодых и бойких на язык была банщица. Она сплетничала у ларька: прежде чем навести в ванне воду для директорского мытья, она застилает дно ванны периной из пуха лебедя...

Если бы не проявленные слабости с Зевсом и периной, то и пересудов бы о Лобанове никаких не было. А то выступит Лобанов в клубе или раскомандировке с речью, горняки его, такого простого, слушают, а про себя думают о перине из пуха лебедя, на которой он нежится, когда ванну принимает.

Федотова штольня

Вход в эту штольню в высоте, между утесом Сиенитным и Трехрогой сосной. Когда проходишь мимо клуба на Стан, он хорошо виден: вход в Федотову штольню.

В ранешные времена, когда в людях жила вера во всяческие чудеса, говорили, что через Федотову штольню ходит сам Горный Батюшка; говорили, во всяком случае, что попасть в подземный дворец Горного Батюшки можно только через Федотову штольню, другого хода нет. Среди шахтеров, слышно, находились шибко смелые люди, которые, желая убедиться в существовании Горного Батюшки, прятались в камнях возле штольни, поджидая, когда он в конце концов появится. Только попытки эти были напрасны: Горный Батюшка так никому и не показался, если, конечно, не брать во внимание байки Толи Суранова.

Но почему штольня — Федотова?

Федот — золотничник старшего поколения, один из тех, кто в здешних местах побывал в самые лучшие времена.

Федот и его товарищ по старательству в старые времена, огребая золото лопатами, не знали, что делать со свалившимся на их голову богатством, купались в дорогих винах, разгуливали по суконным и бархатным дорожкам, разостланным перед ними на улице, сыпали золотой песок на головы людей, ели до отвала и устраивали мордобойные драки. О доме, о семье, где-нибудь их поджидавшей в далекой глухой деревнюшке, о бедности, о жене, мучившейся со многими голопузыми ребятишками, они забывали начисто и жили только в свое удовольствие.

Деревня, где я родился и первоначально подрос, от Берикуля заотдалела. Много дней и ночей надо брести, чтобы попасть из деревни на рудник-прииск или обратно. И тем не менее о Федоте-золотничнике я слышал еще в детстве. Ни одно застолье, помню, не обходилось, чтобы не вспомнили о Федоте, не посмеялись над ним. Бабушка Настасья, садившаяся обычно возле четырехведерного самовара, чтобы распоряжаться им, как хозяйка, любила говаривать, в каком виде заявлялся домой Федот в деревню со своего далекого старательства. Оборванный, будто его собаки драли, босой, без шапки — вот каким являлся Федот перед своими односельчанами. По улице ему идти было совестно, — он отсиживался на «гувне», в овине, зарывшись в солому, до темноты и только тогда крался повдоль частокола, норовя так пройти, чтобы ни с кем не повстречаться.

Его ждали с золотом в кармане, а он являлся ободранным как липка.

Поражая воображение чаюющих за столом слушателей и особенно нас, детворы, бабушка Настасья рассказывала о подробностях, как однажды Федот пришел с прииска и, захворав, помер. Лежит белый, недвижимый — настоящий покойник. Его обмыли, обрядили, батюшка-поп его отпел, могилу выкопали, понесли на плечах в гробу. А Федот, как закачался в гробу на плечах, возьми да «очнись» от смерти, сел, сидит, глаза протирает, понять не поймет, что такое с ним произошло.

— Не помер он, Федот-то, а только обмер, раньше такое часто получалось, — объясняет бабушка Настасья, — но всех уже подмывает смех: далее следуют подробности о том, как мужики, что несли Федота, насмерть перепужались и стриганули в разные стороны, уронив гроб с Федотом на землю.

— Ох, что тут было! — колышется полным телом бабушка Настасья. — Светопреставление!.. Один в солому головой спрятался, другой в лес убёг, третий в чан с водой нырнул — отсидеться, пока лихой час не минет.

— А что дальше? С Федотом что?

— С Федотом-то? — переспрашивает, вытирая рукавом мокрые глаза, красная от смеха, бабушка Настасья. — А ничего, идет в белом по улице, на него собаки взлаять боятся... Зашел домой, переоделся в свою рванину, да и сызнова в бега, потому он был измлада побродяжка, посельга и варнак...

История с Федотом, выслушанная в детстве, на этом для меня закончилась надолго. И для бабушки Настасьи, любившей, рассказывая, посмеяться над Федотом, — тоже. Однако, рассказывая о Федоте, бабушка Настасья, не думала не гадала, что ей со временем придется, по воле судьбы, очутиться на том же руднике-прииске, где выискивал свой форт Федот. Ибо неисповедимы пути...