В русском лесу

...Заветного слова не последовало. Приехала парикмахерша, Вельямин Вельяминович незнамо когда, может, днем, когда вдовицы находились на работе, может, рано утром, когда они еще отдыхали, убрался на свою городскую квартиру.

За месяц отсутствия Веры Яковлевны между домом, записанным к сносу, и индивидуальным подворьем Веры Яковлевны протопталась в полынной траве тропка.

Налетят ветры, подуют студеные снеговеи, и занесет узкую тропку жестким холодным снегом. Весной же, как стает снег, вырастет зеленая травка, и ничто не напомнит, что на укромной окраине города случилось прошлым летом, когда так много было оранжевых зорь, гроз с синими слепящими молниями и оглушительными громовыми раскатами.

Бомба

На западной окраине Москвы, в отдаленном пригороде, в рабочем поселке, стоящем у самой линии железной дороги, жил человек. Тогда, в 1942 году, ему шел пятый десяток, звали его Анимподистом Харитоновичем Стрелкиным. Самой обыкновенной наружностью он располагал: круглое лицо, курносый нос, опушенные светлыми ресницами, слегка навыкате глаза, толстые короткие ноги и широкая плоская спина. Работал он на железной дороге стрелочником, жил в собственном особняке на берегу ручья Светлого, впадающего в Ржавое озеро. При доме — участок земли в шестнадцать соток, на участке и яблони, и вишни, ягодные кусты — крыжовник, смородина, а также грядки с морковью, луком и хреном. Анимподист Харитонович человек был расторопный, домовитый, и потому хозяйство его было на зависть крепким. Несмотря на суровость военной поры, он не прожил еще ни одного голодного дня и даже, случалось, продавал излишки на местном рынке — то яблоки, то редиску, то лук, то яйца: у него в курятнике жило несколько десятков кур. В работе по домашнему хозяйству неизменно помогала ему жена Лукерья Мартыновна, тихая, бессловесная баба. По молоду лет Лукерья Мартыновна, еще не распознав как следует норов своего повелителя-мужа, пыталась было перечить ему, но Анимподист Харитонович ее «поучил», и она покорилась. В беседах с мужем она лишь осмеливалась кивать головой да поддакивать; а душу свою изливала лишь в письмах к единственному сыну, который находился на фронте, служил в зенитных частях.

На железной дороге Анимподист Харитонович старался изо всех сил — и его хвалили. «А если я буду вести свои дела спустя рукава или, как говорится, не бей лежачего, — разглагольствовал он перед безмолвной женой, — то по военным временам мне нетрудно и на фронт загреметь, поскольку бронь — вещь непрочная... От нашей семьи будет достаточно одного — на страже стоять». Двенадцати- шестнадцатичасовая смена, которую каждые сутки отбывал Анимподист Харитонович, ничуть не мешала ему делать усилия по саду-огороду: земля давала отменные урожаи и с лихвой вознаграждала: ели-питались вволю и про черный день было припасено.

Война между тем шла небывало страшная — об этом не мог не знать Анимподист Харитонович. Гибло много людей, от взрывов коверкалась техника, но тыл без передышки работал и посылал на передний край новых людей, новую технику и оружие. По железной дороге мимо его дома бесконечной вереницей на большой скорости мчались составы с людьми, уже получившими винтовки, с танками и орудиями для ближней и дальней стрельбы. А обратно паровозы тянули в тыл изувеченные от бомбовых разрывов вагоны, целые платформы, а на них груды искореженного металла, — еще совсем недавно это были пушки, танки и автомашины. Часто проходили теплушки или телячьи вагоны с ранеными, лежащими на полу и на нарах. Высоко в небе к Москве стремились, несмотря на зенитные заслоны, немецкие самолеты, иные, поравнявшись с поселком, где проживал Анимподист Харитонович со своей женой, сбрасывали бомбы вниз, и они летели, разрываясь где придется — то на лугу, то на озере Ржавом, то прямо посреди улицы. Время от времени попадало в дом или другое строение, и тогда к месту взрыва сбегались насмерть перепуганные люди и смотрели на содеянное. Вскоре являлась специальная команда — извлекать из-под земли пострадавших.

В то, что в одночасье по глупому случаю, но никак не прицельно, бомба может угодить и в его, Анимподиста Харитоновича, дом, он не хотел верить. «С какой это стати, — рассуждал он перед женой, — немецкая бомба из восьмисот дворов выберет именно наш и стукнет? Ни по какому случаю это произойти не может, потому что я как-никак человек грамотный, чтением занимался и про вероятную теорию слышал от одного ученого вахтера: случайно даже прыщ на лице не вскочит, нужна причина».

Ручей Светлый, впадающий в Ржавое озеро, краем омывал сад и огород Анимподиста Харитоновича, по причине чего не было нужды в воде: ручей снабжал землю в избытке. Как-то раз возвращался Анимподист Харитонович с ночной смены, смотрит: бомба при ночном полете угодила прямо в огород соседа Ивана Краснова, что живет напротив через улицу, начисто поглотила взрывом ручей, и он перестал струиться. «Ах ты, — огорчился Анимподист Харитонович. — Неужто ручей уйдет теперь в землю, а у меня в огороде не станет воды?..»

Наскоро перекусив после смены, Анимподист Харитонович отправился обследовать воронку в огороде соседа Краснова. Воронка получилась большая и глубокая. На краю ее сидел сам Иван Краснов, старик уже, и, повернувшись к пришедшим лицом, широко улыбался, будто бы бог весть от какого счастья.

— Чего, дед, лыбишься? — неласково обратился к соседу Анимподист Харитонович, подходя вплотную и хмурясь от неудовольствия.

— Э-э-э, сынок, — не заговорил — запел Иван Краснов, — не думал, не гадал, что под старость лет счастье мне привалит. Глянь, какая ямина!..

Анимподист Харитонович оторопел, по спине пробежали мурашки: уж не спятил ли? — и сказал:

— Кроме вреда и для тебя самого, и для меня тоже, ничего хорошего я в этом не вижу.

— И не видь, — невозмутимо ответил Иван Краснов. — Зато я вижу. Ямина, думаешь, плохо? Ямина — хорошо. Она водой до краев заполнится — чем не озеро? Оно, конечно, если вникнуть, будет, может, поменьше, чем Ржавое, но все одно, как ни крути, озеро. Спереди, сверху, значит, я деревянные колья набью, сниз течения тоже набью или даже погуще решетку смастерю, а в воде растения понасажаю. Всякие там кувшинки, камыши, ряску, что, значит, в озерах растет. А как растения мои привьются, я туда с озера Ржавого принесу в ведре икру — и в воду ее, в траву. И разведутся в моем личном озере зеркальные карпы. Много их расплодится, а весь уход за ними да труд — только прикармливай да успевай сачком вылавливай из воды. Счастье привалило, а ты не видишь. Эх ты, молокосос! Я поболе тебя на свете прожил, кое-чего смыслю.

Мало-помалу Анимподист Харитонович делался серьезнее, он начал улавливать резон в речах старика, он даже вслух одобрил такие речи и не без тревоги почувствовал, как кто-то лохматый и шершавый забарахтался у него внутрях. «Вот это голова!» — завистливо подумал он; даже пот его прошиб, он уж жалел, что случайная немецкая бомба свалилась на чужой, а не на его просторный огород из шестнадцати соток.

С того дня потерял Анимподист Харитонович покой. Чем бы ни был занят — по домашним ли работам или на станции, — одно не выходило у него из головы: зеркальные карпы. Подумать только: собственное озеро с карпами! Словно собственная ферма. За лето, думал он, одна рыбина, поди, как свинья, нагуляет столько мяса и жиров, что одному человеку не унести в корыте. От таких завистливо-изнурительных размышлений Анимподист Харитонович поугрюмел, похудел, а речей у него только и было, что про искусственное озеро на огороде. Даже на работе, если обнаружится вдруг маленький досуг, он подсядет к стрелочнице Сиводралихе — так ее давно прозвали, — толкует ей: отчего людям приваливает такое счастье!.. Дома жене подолгу об одном и том же талдычит: озеро, карпы, счастье!.. Ночью, когда не на смене, вместо отдыха-сна, мысли, мысли. Выйдет непременно на улку, вслушивается, в небо вглядывается. Почудится: немецкие самолеты летят, сердце застукается от ожидания: хоть бы одна, случайная какая-нибудь полусоточка свалилась... Не на дом, конечно, дом жалко! — на огород, как у Ивана Краснова!.. Но самолеты пролетают, их стонущий, с надрывом, гул затихает вдали, Анимподист Харитонович тяжко вздыхает: так и война пройдет — и останусь я на бобах.