Без иллюзий

— Я старый человек, семьдесят в феврале, — сказал на это фон Нейрат. — Жизненный опыт большой, многое пережито… Отвечу — да.

— Да, — подтвердил граф Шуленбург. Статс-секретарь Хассель кивнул. — Другого выхода нет.

— Согласен, — пожал плечами бригадефюрер Олендорф. — Это очевидно.

— Делать нечего, — отозвался Юлиус Аппель. — Пусть лучше так, чем… Чем то, что есть.

— …Доктор Шпеер? — окликнул меня Гейдрих.

— Да, — сказал я, не раздумывая. — Испачкать руки? Они и так грязные.

— Я вас услышал, господа, — сказал обергруппенфюрер. — Констатирую: соглашение по принципиальному вопросу достигнуто. Теперь хотелось бы поговорить о грязных руках. Олендорф, будьте любезны, ознакомьте собравшихся о ходе «Спецакции 1005». Осведомлен должен быть каждый. Хотя бы для того, чтобы знать о потенциальных последствиях военного поражения…

В Ванзее мы провели два с половиной часа с кратким перерывом на завтрак, разъезжаться начали около половины первого.

Рейнхард Гейдрих попросил остаться только генерала Ольбрихта — якобы следует обсудить несколько частных задач, стоящих перед Резервной армией. Возможно, так оно и было: острая нелюбовь военных к СС могла в итоге привести к ненужным инцидентам в столице, особенно учитывая план ареста Гиммлера и всех чинов «главного ведомства личного штаба рейхсфюрера» в Халензее-Кюрфюрстендам силами армии, пока Гейдрих со своими приверженцами займутся молниеносной чисткой на Принц-Альбрехтштрассе.

Знай я тогда, какой именно вопрос решали наедине Гейдрих с Фридрихом Ольбрихтом, может быть, и пошел бы на попятную. Но утром 30 октября все сомнения были отринуты: пути назад нет. Остается положиться на волю Провидения и надеяться, что обергруппенфюрер не ошибается в своих расчетах — все-таки Гейдрих шел к «Дню W» больше года, со времен ссылки в Прагу.

Хорошо его понимаю: повелитель Богемии жаждет обрести вполне заслуженное. При столь блистательной карьере Гейдриху надоело выступать в роли «мозга Гиммлера», а учитывая нешуточную взаимную ненависть между различными группировками внутри СС, он обоснованно боится за свою жизнь: «старые борцы» этого выскочку откровенно не любят, рейхсфюрер видит в нем потенциального конкурента.

А если учитывать мутные разговоры, в которых мелькало донельзя опасное слово «преемник», начнешь задумываться, являлось ли июньское покушение целиком спланированным в британской «Интеллиженс-сервис», или англичан к этой мысли активно подталкивали извне. К примеру, из Каринхалла.

Мотивы Рейнхарда Гейдриха ясны — считает себя недооцененным (прав Аппель!) и вдобавок ясно видит, что динамика развития страны полностью потеряна, а регресс во всех сферах жизни Германии приведет к скорому краху. Не осуждаю. Честолюбие вело вперед многих, главное вовремя остановиться.

Беспокоило одно: в Ванзее практически не поднимался вопрос о персоналиях в новом правительстве Рейха. Как-то мимоходом упомянули, что Зепп Дитрих возьмет на себя командование Ваффен-СС (вполне логично, с его-то непререкаемым авторитетом!), Гейдрих заменит рейхсфюрера, Константин фон Нейрат возглавит внешнеполитическое ведомство. И всё. Ни единого слова о перестановках в армии (разве что единогласно решено «убрать к чертовой матери этого кретина Кейтеля!»), молчание по поводу кандидатуры на канцлерское кресло, неясна осталась судьба доктора Геббельса. На все мои вопросы ответ был один: давайте сначала проведем операцию, а уж затем…

Они что-то недоговаривают. «Они» — троица Нейрат — Гейдрих — Олендорф, в чьих руках сосредоточены все нити. Рассудок, однако, подсказывает: такие нюансы должны быть учтены непременно, обергруппенфюрер многократно повторял, что кадровый вопрос является первостепенным и наиважнейшим. Иначе нам не вытянуть страну из болота, какими бы благими не выглядели намерения.

И эти недоговорки меня настораживают.

— Полагаете, нам удастся выйти сухими из воды? — спросил Аппель по дороге в город. — После всех эксцессов на Востоке? Рассказ бригадефюрера Олендорфа, признаться, звучал устрашающе. Вы знали об этом раньше?

— В общих чертах, — недовольно отозвался я. — В сентябре господин Гейдрих ознакомил подробно. Я и представить не мог, что репрессии имеют такие колоссальные масштабы. Ладно бы евреи, всё к этому шло в последние годы, но положение с военнопленными? Славянским населением, на чью поддержку в борьбе с большевизмом можно было рассчитывать? Как в принципе можно было такое допустить?..

— Вы слышали, доктор: решение принималось на самом высоком уровне. Остальные выполняли приказы. Оправдание весьма сомнительное, но невыполнение приказа чревато. Оставим пока этическую сторону дела, я не священник и не философ, чтобы морализаторствовать. Вопрос один: что дальше?

— Дальше?.. Господин Аппель, вы не торопитесь? Давайте прогуляемся на свежем воздухе.

Я повернул с бетона, идущего вдоль берега шоссе Хафель, на грунтовый проселок, упирающийся в небольшой пляж Куххорн, куда обычно отправлялся с семьей на пикники в теплое время года. Конец октября, сейчас там, скорее всего, пустынно.

— Будто и войны никакой нет, — сказал Юлиус Аппель. Автомобиль мы оставили у въезда на пляж, сами медленно пошли к берегу. — Только небо, вода, лес и абсолютная тишина. Не подумаешь, что где-то под Сталинградом в эту минуту гарь, грохот и пламя…

— Мой родной брат там, — заметил я. — Пишет редко, в основном матери. Полагает, я слишком занят, чтобы читать письма. У вас кто-нибудь из родственников служит в действующей армии?

— Как у всех, доктор. Племянник в Африканском корпусе, Шестьсот шестой зенитный батальон. А брат жены погиб еще во Франции, под Камбрэ, в сороковом — глупейшая смерть, парадоксальная. Убило обломком вражеского истребителя, развалившегося в воздухе. Стой в шаге правее, ничего бы не случилось, а тут — надо ведь такому случиться, — с ясных небес прилетает исковерканный кусок железа.

— Сочувствую, — сказал я, чувствуя фальшь в собственном голосе. — Скажите… То, что мы сейчас делаем, это правильно?

— Правильно, — ровно сказал Аппель. — Другого выхода нет и быть не может. Хотели услышать мое откровенное мнение, поэтому мы уединенно любуемся видами Ванзее? Отвечу: государство в настоящий момент не способно к выполнению поставленных перед ним задач. Эффективность отрицательная, правящая верхушка не способна к изменениям в лучшую сторону, зациклена на идеологии, и проявлений гибкости ожидать от нее не приходится. Половинчатые меры не спасут. Убирать надо всех, причастных к… Предыдущему периоду.

— Меня? Вас? Мы более чем причастны.

— Не преувеличивайте. Элита формировалась без нас, мы здесь люди случайные. Обергруппенфюрер Гейдрих представляет элиту, но отторгнут ею, поскольку en masse это люди недалекие, корыстные и малообразованные. Посредственности. Гейдрих на их фоне слишком выделяется. Как и вы, заметим. Поэтому я и упомянул об опасности половинчатых мер. Следует устранить причину. Того, кто окружает себя посредственностями, дабы бриллиант гения сиял как можно ярче.

— То есть? — осторожно переспросил я.

— Так называемая «изоляция» — опасная полумера.

— Вы предлагаете…

— Предлагаю здесь не я, — жестко сказал Аппель. — До нынешнего утра я занимался своим стройуправлением и думать не думал о большой политике. Но сегодня всё изменилось, поскольку вы пригласили меня в Ванзее. Сейчас здесь находятся не рейхсминистр и шеф «Организации Тод-та» вместе с ОТ-айнзатцгруппенляйтером, а двое государственных преступников, ходящих под гильотиной. Поэтому я считаю себя вправе говорить с предельной открытостью. Гитлер должен умереть, нравится вам это или нет. Личный друг он вам или нет. Преклоняетесь вы перед ним или нет. Я достаточно ясно выразил свою позицию, доктор Шпеер?

— Яснее некуда, — вздохнул я. — Вы, оказывается, радикал, господин Аппель. В молодости, наверное, симпатизировали коммунистам?