Страница 28 из 58
— Имеют.
— Ладно, я тебе верю. Читай свои стихи.
— Сначала название… нет… В общем, к тому времени, как я это написала, вместо пишущих машинок стали пользоваться персональными компьютерами, это не только пишущая машинка усовершенствованная, а отчасти телеграф, телефон, телевизор, почта, текст романа или рассказа можно переслать в любую точку мира, а можно фотографию или репродукцию, можно сплетничать в Интернете… вроде как в эфире, можно пользоваться энциклопедиями, справочниками, подключаться к чужим секретным материалам…
— Находка для шпиона.
— Называется стихотворение “http”. Это на компьютерном языке — гипертекст компьютерного якобы пространства… виртуального мира… не совсем воображаемого, а мнимого, что ли, или как бы условного…
— Прекрати, — строго сказал Наумов. — “Это, это, что ли, якобы, как бы”. Уши вянут. Меня технологические детали бытия вообще никогда не интересовали. Читай.
Щеки мои горели, я читала:
Текст, мы тебя предоставим судьбе,
выведем светом и тьмой.
Саги о сайтах оставьте себе,
шелест страниц будет мой.
Тут, запнувшись, стала я объяснять, что такое сайт.
— Мне надоели твои чертовы комментарии. Продолжай без них или замолчи.
Час телеграфный, мирок телеграмм,
ленты из ВЦИКа во ВЦИК.
Фразы настрижены, и октябрям
век предоставлен, как миг.
Пущен в расход, в Интернет и в эфир
старый, и ветхий, и новый, как мир,
сонм ненавидимых книг.
Так что корябай свое без затей,
не превышая объем.
Нынче винчестер завел, грамотей,
внук человека с ружьем.
Проще! Короче! То “му”, то “ку-ку!”.
Кто бы тут портил глаза.
Не помещается время в строку,
нет у него ни аза.
Время повадилось жечь словари,
библиотеки корнать,
сплетни плести от зари до зари
и пустоту обнимать.
Не догадается шрифт номерной,
полый, как все пустяки,
как обаятелен почерк чудной
своеобычной руки.
Ты разбери, кто тут избран, кто зван,
чья веселее игра.
Но завещал мне Обломов диван,
чтобы не спать до утра,
чтобы страницами тихо шуршать,
ведая, что мы творим,
и оживающий слог вопрошать
воображеньем своим.
А что до писем — зачем мне шрифты?
Нужен мне знак бытия,
чтобы конверт запечатывал ты,
а распечатала я,
почерка кардиограммный поток
(устье — читаю! что вывел — исток!
время дискретно, как стих)
и с отпечатками пальцев листок
милых помарок твоих.
Прочитав, я выпалила отчаянно:
— Винчестер — это…
— Баста! — вскричал он. — Да что с тебя взять! Как всякий автор, ты в несколько раз моложе и глупее самой себя! Надо же. А я все думал — что в тебе за странность? Гусеница, куколка, кокон; а вот и белая бабочка вылетела в свой срок в белую ночь. С буквами на крыльях.
— Откуда вы знаете про белую бабочку с буквами на крыльях?
— Ниоткуда не знаю. Только что придумал. Это художественный образ. Ладно, извини, спасибо, стихи настоящие.
Я листала блокнот и нашла, что искала.
— Слушайте. “Итерология — термин, придуманный Мишелем Бютором для науки, которую он отчасти в порядке шутки создал или хотя бы эскизно очертил. Итерология изучает связь путешествия и путешественников с письмом, чтением и литературными жанрами. Читать и писать, как и путешествовать, означает с помощью ручки, глаза или фантазии совершать своего рода бегство — бегство между словами, в другие времена, в другие места. Во время путешествия люди очень часто читают, а может быть, и пишут, и сама форма путешествия может окрасить текст, и наоборот. Бютор противопоставляет друг другу два классических паломничества: с одной стороны, шатобриановский „Путь из Парижа в Иерусалим“ 1811 года, с другой — „Путешествие на Восток“ Нерваля 1851 года. […] Шатобриан путешествует линейно и как бы имеет в виду центральную перспективу, ибо путь его, без сомнения, лежит к прославленным местам паломничества: Риму, Афинам и Иерусалиму […] Даже одинокое безлюдье иудейской пустыни ни на мгновение не может поколебать его невозмутимость. […] Нерваль […] предпочитает циркулировать между местами, расположенными на обочине этой евроцентристской троицы. […] Восток Нерваля — неопределенное магнитное поле, лишенное центра и конечной точки. Центр его… меланхоличен и текуч”. Автор — Петер Корнель, книга “Пути к раю”. Комментарии к потерянной рукописи. Вышла в 1987 году, кажется, в Швеции.
— Рукопись, потерянная в Сарагосе, — улыбнулся Наумов. — Что ты хочешь взамен своих бесценных реплик из будущего?
— Конечно, ваше эссе “Ода письму”!
Пока он шуршал рукописью, я продолжала листать блокнот.
— “Пушкин, — прочла я вслух, — называл переводчиков почтовыми лошадьми просвещения”. Н. Заболоцкий.
— Интересно, ни у Пушкина, ни у Заболоцкого не попадалось.
“Нет ничего древнее писем, — читал Наумов, — возможно, они опередили письменность, потому что письмо — это знак, жест, символ, и древний человек, даритель, посылая подарок, будь то кольцо, цветок или оружие, отправлял в лице его и послание адресату, одаренному им”.
Пришли мне глинописную табличку, берестяную грамотку, письмена на сердоликовой печатке, сердце мое! Если вам никто не пишет, откройте к ночи Библию, читайте послания апостолов. Читайте письма о несуществующих царствах, письма в потаенные страны воображения, письма в мечту и из мечты, вспомните о пресвитере Иоанне и о летучей, точно эфир, державе его.
Письмо, писал Наумов, всегда притча о временах и Вечности, притча о дискретности жизни (да ведь человек и сам — послание!), потому что не совпадают время написания и время прочтения, время передвижения из рук в руки неопределенно, новости успевают устареть, зато проявляются между строк вечные темы, то есть возникает Вечность.