Страница 49 из 74
Тут Катриона перестала подслушивать и подглядывать, неслышно слезла с дуба и под прикрытием бутафорских и настоящих сиреневых кустов удалилась.
«Интересно, — думала она, перепрыгивая с камешка на камешек, переходя ручей, — когда святые молятся друг о друге, что происходит в мире?»
— Нечипоренко, — Савельев был уже пьян изрядно и, по обыкновению, бледен особой пьяной бледностью восковой спелости, — вы бы спели нам, что ли. Я совершенно не в себе после вашего пассажа о святых. Вы меня с ума сведете. Святые, стало быть, с нами? С нами Бог?
— Бог с вами, — молвил Нечипоренко. — А что же вам спеть?
— Малороссийскую песню, — отвечал Вельтман. — Из тех, что вы прежде спивали.
— «Шли коровы из дибровы»?
— Ни. Другую.
— «Реве тай стогне»?
— Нет, нет! — закричал Савельев. — Про водочку!
— Такой немае.
— Про зелье!
Приосанившись, Нечипоренко поднялся, чуть покачнувшись сперва, но далее совершенно на ногах утвердившись, и запел.
— Ну, дивитесь, — шептал Савельев, — такой лешковатый муж, а глас что у боярина…
Савельев слушал с глазами, полными слез, Урусов не отрывался от тетрадки, Вельтман подпевал тенорком, Тхоржевский глядел вокруг фасеточным взором оператора, крупный план, общий план, то облако, то стрекоза, то купы кустов, а вот и шкалик.
Словно вторя, восщебетала на ветке, заняв место Катрионы, пташка.
Допев про «буду пити», Нечипоренко почти протрезвел.
— Пойду в пруду искупаюсь, — сказал Савельев, отирая слезу. — Ну, спасибо, ангел, утешил. Кто со мной купаться? Пруд зовет!
— Только не четвертый.
— Именно в четвертом и следует купаться. Веревка висельника в средневековье приносила удачу. Водица из-под отражения повешенного тоже должна приносить.
И поспешно удалился, слегка качаясь.
— Не утоните! — крикнул ему вслед Нечипоренко. — Не хотите ли, Урусов, мне тетрадочку вернуть?
— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! — хохотнул издалека Савельев.
— Подождите, дайте дочитать, — буркнул Урусов, читая.
Записи Нечипоренко сменяли друг друга, следуя логике, понятной одному хозяину тетради. Урусов читал все подряд.
«КЛЮЧ — изначально клюк, крюк, дверной замок, засов, зубчатая задвижка. Музыкальный ключ. Ключ грамоты, азбуки, шифра. Ключ границ (црк) — каждая буква пасхалии, указывающая день Пасхи».
Сбоку было приписано красным: «Как ключ ко дну…»
«Ключвойт — голова, управляющий. И наконец: родник, источник, отпирающий недра земли; водяная жила, живец.
Ключи Петровы — Стожары (Плеяды). Ключевая вода. Ключевое слово. Ключистое место: обильное родниками».
«Встреча с Горьким. Начало зимы 1931 года. Памятные записи сына Ивана Петровича Павлова, Владимира Ивановича. Павлов говорит Горькому:
„Прочел я летом — лето для меня вроде отдыха — биографию Сократа. Вот это личность с настоящей силой убеждения. Как вам нравится — он подавил страх смерти. Сократа приговорили к смертной казни, а он сказал очень просто: „Если загробная жизнь существует, мне приятно будет встретить там Гомера“. Ведь Сократ мог легко спастись. Он мог уйти куда угодно, но он остался и принял смертную казнь. Дивно читать было! Это — человек!“
Сказав все это, Иван Петрович замолк, как бы ушел в себя».
Конец цитаты.
Сократа отравили: он выпил поднесенную ему чашу с цикутой.
Однажды, когда Павлов лежал больной, у него барахлили почки, он попросил принести миску со льдом и держал в ней кисти рук (талая вода!), этим снимал приступ.
Из воспоминаний М. К. Петровой (речь идет о болезни И. П. в июне 1935 года): «Среди разговора И. П. воскликнул: „А большевички желали меня уже хоронить, а я вот взял да и выздоровел!“ И он назвал лиц, желающих его похоронить. Это А. Д. С[перанский], Л. Н. Ф[едоров], Н. Н. Н[икитин] и др. А. Д. С[перанского] он тоже считал большевиком. Я вся закипела от негодования и в запальчивости ему сказала: не большевики, И. П., вас хоронили! Сколько внимания, любви и заботливости было проявлено к вам во время вашей болезни. Они любят вас и очень желали вашего выздоровления, несмотря на то, что вы ругатель их, но честно и открыто признающий все их положительные стороны».
Мария Капитоновна Петрова пережила весь ужас ленинградской блокады.
В Бога Мария Капитоновна не верила, пришлось уверовать в Сталина, к которому обращены ее многочисленные молитвенные заклинания, — все они записаны в ее дневниках, переданных ею за год до смерти в рукописный отдел Библиотеки им. Салтыкова-Щедрина; после ее кончины мемуары поступили в другие архивы. В конце жизни М. К. была совсем безумная и постоянно принимала люминал. Должно быть, вместо Бога ей всегда нужен был кумир мужского пола. После смерти И. П. она переключилась было на Орбели, но как-то ненадолго и уже вполсилы. Сын Ивана Петровича, Владимир Иванович, постоянно навещал ее. Однажды он пришел, и она не открыла. Он пришел назавтра. Дверь заперта. На третий день дверь выломали. Она лежала, большая, грузная, и уже разлагалась. Судя по всему, она приняла слишком большую дозу люминала. Она была очень богатая, в войну на ее средства построили самолет, бомбардировщик; на самолете было написано: «Иван Павлов». Надеюсь, Финляндию он не бомбил.
В 1934 году после выстрела в С. М. Кирова начались аресты среди интеллигенции. В декабре взяли ленинградского художника В. В. Стерлигова и двух его учеников — А. Батурина и О. Карташова, потом Ермолаеву и ее ученицу М. Казанскую, П. Басманова. Начались очные ставки, допросы. Стерлигов (он был учеником Малевича) рассказывал: «Сидим за столом на очной ставке: я и Басманов. Напротив Федоров (следователь), все время пистолет и тяжелые предметы к себе подтягивает.
— А вот Басманов говорил, что вы не советский человек.
— Я этого не говорил.
— А Стерлигов говорил, что вы кулак.
— Я этого не говорил.
Тут начинают, нагнетая нервозность, через кабинет бегать люди, крича, что нас будет судить народ, Басманов вдруг встал и, что было силы, ударил кулаком по столу, так, что все предметы подскочили. И снова сел. Наши колени оказались близко, и я его незаметно погладил. Следователь крикнул: „Увести их!“».
После лагеря Стерлигов жил под Москвой в Петушках, с началом войны попал в 47-й запасной артиллерийский полк, державший оборону на Карельском перешейке.
Стерлигов дружил с Хармсом, Друскиным, Введенским, Олейниковым. Как известно, Введенский и Хармс были арестованы вторично в начале войны и погибли. Олейникова арестовали и расстреляли в 1937 году.