Страница 7 из 9
АРАВИЙСКИЙ ЦАРЬ ВСТРЕЧАЕТ ВИТЯЗЯ В ТИГРОВОЙ ШКУРЕ
Вдруг заметили арабы чужестранца молодого. Опечаленный, держал он за поводья вороного. Крупным жемчугом сверкало снаряженье верхового, Роза инеем покрылась, как от ветра ледяного. Облаченный в шкуру тигра и в такой же шапке странной, Он сидел и горько плакал, этот витязь чужестранный. Толщиной в мужскую руку, плеть его была чеканной. «Что за странное виденье!» — думал царь со всей охраной. Наконец, чтобы знакомству положить скорей почин, Своего раба отправил за пришельцем властелин. Но струился дождь хрустальный из агатовых стремнин, И не смог ни слова молвить, подскакав, простолюдин. Произнесть не мог ни слова чужеземцу раб смущенный. Наконец, придя в сознанье, он воскликнул, восхищенный: «Царь велел»… И вновь умолкнул, безгранично удивленный. Но его не видел даже витязь тот иноплеменный. Ничего не слышал витязь и не понял этой речи, Невдомек страдальцу было, что войска шумят далече. Сердце в пламени пылало, тихо вздрагивали плечи, Кровь мешалась со слезами, как на поле грозной сечи. Ум его витал далеко, грез не в силах отряхнуть. И, когда его посланец пригласил с собою в путь, Не сказал ни слова витязь, только слезы лил на грудь, Не хотела эта роза уст прекрасных разомкнуть. И посланец к Ростевану возвратился без ответа: «Царь, не хочет этот витязь слышать царского привета, Ослепил мои глаза он блеском солнечного света, Только время потерял я, не вини меня за это». Удивился царь и в гневе приказал немедля слугам: «Поезжайте все двенадцать, каждый с палицей и луком! Если этот незнакомец не ответит мне ни звуком, В плен его возьмите силой и воздайте по заслугам». Вот рабы, гремя оружьем, к незнакомцу подошли, И очнулся этот витязь, сын неведомой земли. Оглянулся он внезапно, увидал войска вдали. «Горе мне!» — сказал, и слезы по лицу его текли. И смахнул он эти слезы, и отер лицо рукою, Меч на поясе поправил, лук повесил за спиною, Сел в седло неторопливо и поехал стороною, Не послушал, что хотели доложить рабы герою. Руки воины простерли, задержать его хотели. Горе, что он с ними сделал! Их враги бы пожалели! Он валил их друг на друга, как никто другой доселе, Рассекал по пояс плетью, пробивая в латах щели! Царь был взбешен, и в погоню полетел другой отряд. Вьется пыль, несутся кони, латы в воздухе горят. Витязь снова оглянулся и, мешая с рядом ряд, Стал рабов метать друг в друга, лютым пламенем объят. Царь вскочил и с Автандилом поспешил на поле брани. Стройный станом незнакомец тихо двигался в тумане. Лик его светился светом, конь ярился, как Мерани, Приближенье государя заприметил он заране. Он хлестнул коня, и взвился чудный конь, покорный воле Седока, и все исчезло — никого не видно боле: Ни коня, ни чужестранца… Вознеслись на небо, что ли, Или в землю провалились — но следы исчезли в поле. Как их люди ни искали — не нашли. И царский стан Порешил, что это демон напустил на них дурман. Люди плакали по мертвым, обмывали язвы ран. «Час настал, конец веселью! — скорбно молвил Ростеван.— Видно, богу надоело созерцать мое веселье, Потому он посылает вслед за радостью похмелье. Все мне в тягость, жизнь постыла, как губительное зелье… Сохрани меня, создатель, как сохранен был досель я!» И уехал царь, вздыхая, полный горя и заботы, Никого не пригласил он к продолжению охоты. Разошлись и те, кто раньше испытал его щедроты. Говорил один: «Причуда!» А другие: «Прав он, что ты!» Скрылся царь в опочивальне. Автандил, названый сын, Возвратившийся с охоты, провожал его один. Никого из всех домашних не заметил властелин, Замолчали в знак печали и кимвал и тамбурин. Приходила дочь-царица, света белого кристальней, У дворецкого пытала перед той опочивальней: «Спит иль бодрствует родитель?» — «Возвратясь с охоты дальней, Государь наш с каждым часом все становится печальней. Говорят, ему явилась на охоте вражья сила, Он скорбит и не внимает утешеньям Автандила». «Я уйду, — сказала дева и потом проговорила: — Если спросит о царице, доложи, что приходила». Наконец спросил владыка: «Где же юная луна? Лишь она, роса живая, исцелит меня одна!» «Государь, — сказал дворецкий, — приходила уж она, Но, узнав, что ты невесел, удалилась, смущена». «Ты сходи, — . сказал владыка, — и скажи ей, ради бога: «Отчего ты удалилась от отцовского порога? Приходи скорее, радость, будь родителю подмога, Расскажу тебе я, дочка, какова моя тревога». И пришла, не задержалась дочь послушная царева, Как луна, небеснолика, утешать царя готова. Усадил ее владыка, целовал и нежил снова, Говорил: «Зачем ты, радость, не пришла ко мне без зова?» «Государь, когда ты мрачен, — отвечала дочь царя,— Не войдет к тебе и дерзкий, твой покой боготворя. Увидав тебя печальным, потухает и заря. Но полезней вникнуть в дело, чем отчаиваться зря». «О дитя, — сказал владыка, — в час, когда приходит горе, Нахожу я утешенье лишь в твоем прекрасном взоре. Только ты одна сумеешь исцелить меня от хвори И корить меня не будешь, о моем узнав позоре. Некий витязь чужестранный повстречался мне в долине, Лик его, подобный солнцу, не забуду я отныне. Он сидел и горько плакал по неведомой причине, Не хотел он с добрым словом подойти к моей дружине. Увидав, что я разгневан, он помчался на коне. Я рабов послал вдогонку — он их плетью по спине. Он, как бес, исчез в пространстве, не вернулся он ко мне. Наяву ль его я видел, или грезил я во сне? И внезапно стал мне горек сладкий дар творца вселенной, Позабылись дни, когда я веселился, как блаженный. Возмутил мое сознанье этот витязь дерзновенный, Сколько дней ни проживу я, не утешусь жизнью бренной!» «Царь, — в ответ сказала дева, — ты мое послушай слово. Почему судьбу и бога осудил ты столь сурово? Не того ль клянешь, кто в жизни не лишал тебя покрова? Благосклонный к человеку не умыслит дела злого! Ты — владыка над царями! Вот тебе он, мой совет: Безграничными краями ты владеешь много лет. Так пошли людей надежных, пусть объедут целый свет, Пусть узнают, человек он, этот витязь, или нет. Если он такой же смертный, человек, как мы с тобою, — Он со временем найдется. Если ж нет, тогда, не скрою, Был, как видно, это дьявол, нам ниспосланный судьбою. Не томи себя печалью, не терзай себя тоскою!» И в четыре части света полетели скороходы. Им сказали: «Будьте смелы, поборите все невзгоды, Разузнайте, кто тот витязь нам неведомой породы, В захолустья шлите письма, не скупитесь на расходы». Целый год гонцы скитались, исходили полземли, Всех знакомых, незнакомых расспросили, как могли, Но того, кто знал страдальца, как ни бились, не нашли И с досадой возвратились, истомленные, в пыли. «Государь, — они сказали, — мы повсюду побывали, Но не встретился нам витязь, преисполненный печали. Ничего о нем доселе чужестранцы не слыхали. Делай, что тебе угодно, но найдешь его едва ли!» «Ах, — ответил царь, — я вижу, что права была царица: В сети адские попал я, начал плакать и томиться. То не витязь был, но дьявол, улетевший, точно птица. Прочь печали и тревоги! Будем жить и веселиться!» И опять открылись игры, и сошлись на царский двор И певцы и лицедеи, услаждающие взор. Роздал царь даров немало, во дворце устроил сбор,— Говорят: людей столь щедрых бог не создал до сих пор. Автандил в своем чертоге, сбросив платье дорогое, Наслаждался звоном арфы, вспоминая про былое. Вдруг явился негр-служитель той, чей стан стройней алоэ. «Солнцеликая, — сказал он, — ждет тебя в своем покое». И почудилось спаспету, что сбылось его мечтанье, И облекся он немедля в дорогое одеянье. В первый раз без посторонних был он призван на свиданье. Сладко быть вблизи любимой, созерцать ее сиянье! Не смущаясь, подошел он ко дворцу, красив и смел, Ради той, из-за которой столько горя претерпел. Но печальный взор царицы, словно молния, горел, И луна в его блистанье проклинала свой удел. Грудь заботливо ей кутал мех прекрасный горностая, С головы фата спадала, тканью сладостной блистая, Мрак ресниц впивался в сердце, словно черных копий стая, Шею локоны лобзали, с плеч коса вилась густая. Но мрачна была царица под прозрачною фатою, Нежным голосом, однако, приказала сесть герою. Подал стул ему невольник. Сел он с радостью живою И, лицом к лицу с любимой, упивался красотою. Витязь молвил: «Что скажу я, коль душа твоя мрачна? Говорят, при встрече с солнцем потухает и луна. Я не в силах больше мыслить, словно есть на мне вина. Чем, скажи, тебя утешу? Чем ты ныне смущена?» «Витязь, — дева отвечала благосклонно и учтиво,— От меня ты был доселе отдален несправедливо. И, хотя свиданье наше почитаешь ты за диво, О беде моей великой я скажу тебе правдиво. Помнишь, как совсем недавно, состязаясь с Ростеваном, Повстречался ты на поле с незнакомцем чужестранным? С той поры о нем я мыслю, плачу в горе непрестанном. Разыщи его мне, витязь! Поезжай по дальним странам! И хотя не мог ты видеть до сих пор свою луну, Знаю я: в уединенье любишь ты меня одну, Непрестанно слезы точишь, таешь каждую весну, Что твое томится сердце у меня одной в плену. Слушай, витязь. Ты обязан мне служить по двум причинам: Ты, во-первых, славный воин, одаренный духом львиным, Во-вторых, ты стал миджнуром, подчиняться мне повинным,— Потому прошу тебя я: незнакомца отыщи нам! Я люблю тебя безмерно, но любить я буду боле, Если ты исчадье это победишь на бранном поле. Дай взрасти цветам надежды в бедном сердце, полном боли! Знай, мой лев: тебя я встречу, восседая на престоле. Ты ищи его три года и, напав на верный след, Возвращайся, победитель, с величайшей из побед. Не найдешь, так я уверюсь, что его на свете нет, И отдам тебе навеки непоблекшей розы цвет. Я клянусь тебе, мой витязь: если выйду за другого, Будь он даже солнцем мира в виде юноши земного,— Пусть тогда лишусь я рая! Я и в ад сойти готова! Хоть пронзи меня кинжалом, не скажу тебе ни слова!» «О, — воскликнул витязь, — дева, чьи ресницы из агата! Что скажу тебе на это? Вся душа огнем объята! Ты меня вернула к жизни, вот за горести расплата! За тебя, твой раб, пойду я на любого супостата! Бог тебя подобной солнцу сотворил над миром зла, Подчинил тебе он в небе все небесные тела. Оттого твоим щедротам нет ни меры, ни числа, Оттого в твоем сиянье роза снова ожила!» Поклялись они друг другу дивной клятвой крепче стали И, беседуя друг с другом, успокаиваться стали, И счастливые минуты для влюбленного настали, Жемчуга из уст открытых, словно молнии, блистали. Сели вместе, улыбнулись и в лобзании невинном Обнялись агат с агатом и слились рубин с рубином. Он сказал: «Лишить рассудка можешь взглядом ты единым, Лишь мое больное сердце наполняешь духом львиным!» И расстался с девой витязь, и вернулся он назад. Озираясь, как безумный, шел он ночью наугад. На сияющие розы сыпал он хрустальный град, Обручил он с сердцем сердце, чтобы верным быть стократ. Говорил он: «О светило! Поражен судьбой коварной, Я — кристалл, рубин и роза — принимаю цвет янтарный. Как три года проживу я вдалеке от светозарной? Изнывая от печали, я умру, неблагодарный!» Лег на ложе, горько плачет, слезы вытереть не может, Гнется тополем по ветру, но тоска все больше гложет. Лишь задремлет — образ милой сердце снова растревожит, Вскрикнет витязь и, проснувшись, в двадцать раз печаль умножит. Так ему знакомы стали муки пламенных сердец. Жемчуг слез сиял на розе, и ласкал ее багрец. Утром встал он, облачился, кликнул слуг и наконец На коне своем любимом устремился во дворец. И послал он царедворца к Ростевану с донесеньем: «Царь, осмелюсь обратиться за твоим распоряженьем. Славен меч твой, все народы чтут его повиновеньем. Это должен я напомнить всем соседним поселеньям. Ныне я идти обязан на противников войною, Славной вестью о царице положить конец разбою. Я обрадую покорных, непокорных успокою, Я пришлю даров немало, лишь дела твои устрою». И сказал ему владыка, услыхав его слова: «Лев, от боя уклоняться недостойно званья льва. Мы обязаны с тобою охранять свои права. Поезжай, но что мне делать, коль проездишь года два?» И вошел к владыке витязь и сказал ему с поклоном: «Государь, не думал быть я столь высоко восхваленным! Бог, быть может, озарит мне дальний путь под небосклоном, И тебя я вновь увижу неизменно благосклонным». Обнял царь его, как сына, целовал его, вздыхая. Воспитатель и питомец — есть ли где чета такая? И покинул в день разлуки Автандил владыку края. Ростеван мягкосердечный плакал, слезы проливая. И покинул витязь город и скитался двадцать дней, Постепенно приближаясь к дальней вотчине своей. Величавый и отважный, радость мира и людей, В вечных думах о любимой пламенел он все сильней. И, когда он, странник, прибыл в пограничные владенья, Поднесли ему вельможи дорогие подношенья. Всякий, кто его увидел, расцветал от лицезренья, Но спешил в дорогу витязь и боялся промедленья. Здесь, в средине скал природных, где конца не видно кручам, Славным городом владел он, неприступным и могучим. Трое суток жил тут витязь, бил зверей в лесу дремучем, Совещался с Шермадином, верным другом наилучшим. «Шермадин, — промолвил витязь, — повинюсь чистосердечно, Виноват я пред тобою: ты служил мне безупречно, Я ж, любовь мою скрывая, тосковал и плакал вечно. Ныне я моей любимой обнадежен бесконечно. Тинатин меня пленила, и нарциссы в день печали На заснеженные розы слезы жгучие роняли. Не хотел я, чтобы люди о любви моей узнали, Но теперь слова надежды скорбь мою уврачевали. Мне царица повелела: «Тайну витязя открой, И, когда назад вернешься, буду я твоей женой. За другого я не выйду, будь он райской купиной!» Речь ее — бальзам для сердца, истомленного тоской. Я, владыка твой, обязан власть царя считать верховной И служить ему повинен, как слуга беспрекословный, — Это первое. Второе: заключив союз любовный, Робость в годы испытаний почитаю я греховной. Из владык и подчиненных только мы друзья друг другу. Умоляю, окажи мне беспримерную услугу. На тебя я оставляю все войска и всю округу, Одному тебе я верю, обреченный на разлуку. Предводительствуй войсками, охраняй страну от бед, Узнавай через посланцев, весел царь наш или нет, Шли ему дары и письма в продолжение трех лет. Пусть никто в стране не знает, что исчез его спаспет. На охоте и в сраженьях принимай мое обличье, Сохраняй три года тайну и блюди благоприличье. Я еще вернусь, быть может, — слово мне дано девичье. Не вернусь — простись со мною и оплачь мое величье. В этот день с печальной вестью ты предстань пред Ростеваном И во всем ему откройся, как пристало только пьяным. Расскажи, что я скончался: всем ведь гибель суждена нам, — И раздай мои богатства неимущим поселянам. Сам же, в город возвратившись, будь мне преданным вдвойне: Не забудь меня внезапно, вечно помни обо мне. Все дела мои устроив, помолись наедине, Вспоминай о нашем детстве на родимой стороне». И была для Шермадина эта весть подобна грому, И заплакал он внезапно, и почувствовал истому. Он сказал: «Какая радость без тебя рабу простому? Но мольбы мои напрасны: все равно уйдешь из дому. Ты велел мне быть владыкой и вождем твоей дружине. Разве это мне по силам — заменять тебя отныне? Как забуду я, что, бедный, ты скитаешься в пустыне? Лучше я с тобой поеду мыкать горе на чужбине!» «Нет, — ответил витязь, — должен я поставить на своем: Коль миджнур бежит в пустыню, он не странствует вдвоем. Мы ценой великих бедствий дивный жемчуг достаем. Да погибнет вероломный, умирая под копьем! С кем я мог, коль не с тобою, поделиться этой тайной? Мог ли я другим доверить этот труд необычайный? Укрепляй мои границы, наблюдая за окраиной. Я еще вернусь, быть может, избежав беды случайной. Погибают от несчастья и один и сто за раз. Одиночество — не гибель, если бог спасает нас. Коль не справлюсь за три года, плачь по мне в печальный час. На владение страною я даю тебе указ».